Читать книгу Занимательная история Георгия Золотова и ему подобных - Нина Третьякова - Страница 6

Людмила знала, что этот день наступит, она особо не беспокоилась, парень у нее рос приличный: учился, работал, очень стал походить на мужчину, еще чуть-чуть и он станет 180-сантиметровым 18-летним солдатом. А вот Маша была разбита: уже четыре месяца она не мыслила жизни без своего грузчика, именно она ежедневно наблюдала обожающие глаза, именно она видела, как Гоша делал что-то впервые. Казалось, что вместе они – непобедимы.

Маша вселяла в парня уверенность, говорила, что ему нужно учится и что он способен добиться чего угодно. Они вместе забирались в поезда и уезжали туда, куда он их увезет, но уже к вечеру возвращались домой. Гоша не мог поверить, насколько удивителен мир, в котором можно все – любить разную музыку, осуждать старших, проявлять инициативу. Маша стала его наградой. Они не думали о чем-либо более серьезном, не говорили о своих отношениях с родителями, а просто наслаждались друг другом, вместе гуляли, вместе курили, Маша знакомила Гошу со своими друзьями, и они весело потягивали пиво или вино под звуки чьего-то хриплого голоса, кто знал репертуар Высоцкого, и его вечно сменяющего друга, исполняющего «Машину времени», а иногда даже бывали на квартирниках.

В это время только-только, то тут то там начали проводить концерты, что стало отличной альтернативой тем самым квартирникам. Вот только до Павлограда это новшество еще не дошло. Гоша, парень из очень средненькой семьи, не был отъявленным меломаном, поэтому Маша очень помогала ему в социализации, ведь она была современной и яркой. Он был очень рад узнать ее с этой стороны, так как до того первого вечера, когда он проводил ее домой, парень был совершенно убежден в том, что эта девушка – ледяная статуя, которая живет в хрустальном доме, где царят порядок и благочестие. И только ее кудрявые локоны вносили в образ некую свободу – они развевались сами по себе, отдельно от выглаженной униформы и умных, очаровательных глаз.

Глаз, от которых осенью 23 октября 1980 года ему пришлось отказаться на целых два года. В это не верилось, но вместе с тем Гоша знал, что армия – это капитал для будущего, это статус и это то, что он должен сделать для своей родины. Будучи комсомольцем, он твердо верил в это, особенно когда приходил на собрания: там его вера становилась несокрушимой. Но по окончании он сталкивался с самим собой, а потом с Машей, а потом и с теми санитарами, которые не доглядели за его отцом – не наяву, конечно, в мыслях, – и вера блекла… То отпускала, то возобновлялась, то отпускала… – так и жил.

Отправляли Гошу с верой, но и со страхом, именно так характеризовалось то место, та армия, 40-я. Второй год Афганской войне, служить парню пришлось еще до того, как командование учло геологическое расположение горячей точки – горы и пустыни усложняли ситуацию. А Гошину ситуацию усложняли не только горы и пустыня, но отсутствие Марии. Он не мог поверить в то, что ему пришлось пережить накануне отъезда, он никак на это не рассчитывал, разве только в своих самых смелых мыслях – Мария раскрылась ему и доверилась полностью…

Он был уверен, что теперь они – одно целое, он верил в нее больше, чем в комсомол, ведь сам комсомол никогда не верил в него так, как Мария. Он лишь отнял ее у парня, вырвал из его объятий, дал надежду, даровал свет и тут же погрузил во мрак, пыль и огонь – огонь, пылающий не в сердцах двух влюбленных, но в огонь, сжигающий человеческую плоть. Во мрак – не тот, который наступает перед рассветом, где два молодых тела сгорали от любви, а тот, что открывался очередью из автомата, выпущенной в девятилетнего ребенка с таким же точно автоматом в тонких детских руках. А тот даже не кричал, а просто неслышно обрушивался на землю, и в этом мраке можно было увидеть, какую жизнь бы он мог прожить – слезы и смех женщины, которая восемь-десять лет назад открывала жизнь новому человеку… Как и мать того, кто эту жизнь забрал – Гошина мать.

У Гоши так и не получилось привыкнуть ко всему, что там происходило, так и не удалось угомонить свою комсомольскую, как оказалось, кристально-чистую фантазию, а может быть, это человек внутри него не сдавался, не давал озвереть… Или это была Маша?

Дни тянулись бесконечно долго, ночи проползали бесконечно страшно. Говорят, что душа вне времени, вне пространства, говорят, что для настоящей любви расстояние – не преграда… Люди много чего говорят: например, что служить своей родине – это наивысшая награда. Вот только как Георгию убедить себя в этом? В теории звучит прекрасно, гордо, достойно, но Гоша бы все отдал сейчас за капитализм, в котором он и Мария выращивали бы овощи и исследовали рынки сбыта, или демократию, где, даже если бы этого не случилось, он бы смог без разного рода осуждения поселиться в вагончике и называть себя ребенком природы, обменивать питание на услуги, улыбки на прикосновения своей Маши. Конечно, он так не думал, конечно, он об этом не знал, и конечно – это не вся правда…

Георгий часто писал Марии, этот процесс его радовал, а когда он получал ответ, чувствовал себя так, будто бы поборол смертельную болезнь. Однажды Маша получила письмо, в котором как-то особенно трогательно описывалась любовь молодого человека:

«Маш, Маша, привет.

Моя Маша… Какой же здесь ад…

Маш, Маша, если бы не ты, я бы не смог. Я думал сегодня о тех прогулках, о тех вечерах, когда я тебя провожал домой, о тех сумасшествиях, которые мы проворачивали… Когда я видел, как ты близка со своими друзьями и как близки становились мы, я думаю о том, что до тебя никогда не испытывал таких чувств.

Мне иногда хочется быть цыганом. Не подумай, я не сошел с ума, просто мне так захотелось стать цыганом, не принадлежать ни одному государству, не быть обязанным родине, следовать только зову своего сердца, тогда даже воровство кажется романтичным, Маш, а может, я и есть цыган, ведь я тоже воровал, ну ты понимаешь, о чем я… Но самой ценной добычей для меня стало твое сердце. Я бы украл коня, и мы с тобой бы ускакали вдаль, наблюдая закат, стали бы подрабатывать, петь песни в поле, а ты такая красивая, что меня бы сразу приняли за своего, только подзагореть бы еще чуточку. Хочешь стать моей цыганкой? Представляешь, у нас будут дети, маленькие цыганчата, я знаю, зрелище со стороны еще то, но у нас все будет по-другому, я больше, чем уверен, что братья и сестры-цыганчата имеют абсолютно особенные отношения, они могут любить друг друга, могут драться, но всегда поделятся последним и умрут друг за друга, вместе они – маленькое автономное государство, подчиняющееся только главному офису – нам, родителям.

Маш, ну вот я опять, ну зачем мне все эти системы, цыгане ведь свободны, они свободны не только телом, но и разумом, я бы мог стать Новым Цыганом, я так устал… Я так устал от всего, я хочу свободы, хочу быть собой, чувствовать, что именно от меня зависит мое будущее, что, выбрав путь, он приведет меня к цели, я знаю, что не как все… Маша, я люблю тебя, я самый сильный, пока ты со мной.

Я не писал маме на прошлой неделе, пожалуйста, передай ей привет и скажи, чтоб не волновалась, Андрюше скажи, чтоб молился о том, чтоб война закончилась, ему здесь не понравится…

Маш, люблю тебя, вспоминаю твои волосы и представляю объятия, я всегда с тобой, мы с тобой навечно».

Это стало самым длинным письмом в истории их отношений, потом Гоша писал еще:

«Маш, Маша, я очень скучаю…

Твое письмо, наверное, не дошло, просто хочу, чтоб ты знала, что я его не получил, или же ты, может, очень занята. Какие у тебя новости, прошло уже больше месяца с последней весточки от тебя… Как учеба, работа? Надеюсь на скорый отпуск. Должен сказать, что только мысли о тебе меня спасают, нельзя так говорить, особенно ввиду ситуации, но я бы убил кого-нибудь за встречу с тобой. Пиши, Маш, люблю тебя».

А потом:

«Маша, Маш, как ты там?

Я очень переживаю, у меня проблемы с другими солдатами, я весь на нервах, почему не пишешь, или пишешь, или адрес потеряла, пожалуйста, найди время – ответь. Я люблю тебя! Люблю до смерти, но теперь еще и злюсь, знаю, не нужно, но ты не пишешь, солдаты подшучивают, я их убить готов. Маша, я люблю тебя! ЖДУ!»

Гоша не мог не переживать, обычно его голова взрывалась от шума взорвавшихся гранат, но теперь еще и из-за его девушки – он просто не мог выдержать разлуки, не мог смириться с молчанием.

У Маши был свой взгляд на вещи: она-то ведь не была на войне, и винить ее за это не приходится. Но время шло, квартирники продолжались, Маша была красавицей, умницей, и однажды она встретила другого парня… Конечно, все случилось не сразу, и ей с ее девичьего взгляда казалось очень гуманным оставить Георгия в покое и не оставлять ему надежды – просто разорвать все отношения. Вот только ему сообщить она забыла.

Георгий же в то же время смотрел в будущее словно аист, нашедший свою половинку, и ее молчание виделось ему лишь препятствием, которое они должны были преодолеть. Он боялся, что Мария заболела, опасался всего, что только могло случиться, но даже не мыслил о предательстве. Девятнадцать лет – это сложно; 19 лет и война – это ад; 19 лет, война и предательство любимой – это жизнь.

И Георгий очень скоро должен был встретиться с жизнью один на один, с той жизнью, к которой его вера в комсомол, его война в Афганистане, его мать Людмила, его порывы в любви, все вместе взятые знания никак не могли помочь – ведь все рухнуло.

Эти все знания не только не помогали, но и рвали душу, бестелесную материю – но она кровоточила, жгла и душила. Все образы – с похорон его отца, все с того самого момента, как он застал свою плачущую мать на кухне, с того самого дня, когда он впервые почувствовал голод и убил первого ребенка в своей жизни – все это выплеснулось на него будто из огромного чана с кипятком… А потом он палил, палил, палил из своего автомата, и уже будучи подстреленным, не прекращал кричать, хотя физической боли практически не было.

В реальном мире, после окончания боя, вернее, после окончания стрельбы именно в том переулке, два сослуживца, сговорившись из укрытия, молниеносно подхватили Георгия на руки и вбежали с ним в укрытие. Там санитары насчитали пять пулевых отверстий.

В отпуск Гоша так и не отправился, был нетранспортабелен.

Пули не зацепили жизненно-важные органы, но сделали походку Георгия узнаваемой – все, кроме пятой, у самого мозга, удалось удачно извлечь, теперь они продолжат свое существование в мешочке. Пять пуль – это сердце Гоши, которое освинцевалось, пронзив его тело.

Гоша вернулся ветераном и инвалидом. Под трибунал его не отдали, так как не были доказаны неправомерные действия, но также в отчете было указано, что он храбро закрывал своих товарищей от пуль, за что и получил медаль. И все знали, от командиров до собратьев, отчего Гоша вдруг стал героем, отчего перестал бояться чужих автоматов. От того, что ему свою жизнь уже было не жаль, он с радостью бы с ней в тот день распрощался – но ангелы распорядились иначе. Ему и представить было сложно, что его ждало впереди, перед каким выбором снова его поставит жизнь.