Читать книгу Записки инженера. Шесть вопросов. План жизни с конца. Выращивание себя. Выращивание Родины. Сказки из физики - Номер PD C8083N45J - Страница 27

Врачи сохраняют интерес к людям. Даже если меняют занятие. Чехов, Булгаков, Вересаев, Аксенов, Горин, Александр Розенбаум и… очень многие.

В то время мы иногда появлялись в доме у Сергея – хирурга, большого знатока и любителя литературы. У них с женой был свой дом, не разрушенный землетрясением.

Александр Розенбаум, приезжая в Ташкент, после выступления, хлебнув водки, произносил одну только фразу: «Всё… Теперь к Сереге!» – и карета-машина срывалась с места в карьер.

Кабинет с глубокими креслами, заставленный по периметру шкафами с книгами, был местом глубоких бесед. Там собирались писатели, поэты, завсегдатаи Переделкина, отдаленных вечеров советской литературной элиты.

Там бывала и белая ворона, не писавшая ничего, кроме отчетов об испытаниях и режимной наладке, инструкций по эксплуатации и подобного. Такой вид писания рождает свой стиль, который вы, вероятно, заметили. Белая ворона была «от сохи», из мира больших заводов, заполненных «машинами, питающимися нами – людьми». Тот мир был далеко от людей, собиравшихся в Переделкине, далеко и от других писателей.

Не знаю ни одного, кроме Артура Хейли, который писал бы о реальных вещах («Аэропорт», «Отель», «Клиника», «Колеса», «Менялы»…), специально нанимался на работу в то место, которое собирался описать, получал личные впечатления, знал, о чем пишет. Однако и Артура Хейли не заносило на реальное промышленное производство, туда, где проходит жизнь многих и многих людей.

Слова Максима Горького, сказанные им Исааку Бабелю: «Вам пока не о чем писать, идите в люди…», – повернули судьбу Бабеля, дали ему путь и пищу – о чем писать. Такой подход к писательству не входит в учебные планы литературных институтов. Возникает два мира:

– мир писателей, которые придумывают события, о которых мало что знают, населяют книги персонажами, про которых непонятно, когда же они работают, как зарабатывают на все эти дома, машины, рестораны, круизы;

– мир читателей, которые после работы или в метро читают книги писателей, учатся по этим книгам, как жить, а по сути – просто теряют время, самый драгоценный свой ресурс, который нельзя купить.

Выдуманный мир, существующий на страницах книг, не дает реальных представлений о жизни, не дает эмоционального опыта, который приходит только от реальных событий. Это общее, вероятно, и без меня хорошо известное в литературе противоречие.

Вернемся в кабинет к Сергею. Собирающиеся там люди были более чем интересны и развиты. Открыв рот, я слушал их рассказы, течение мыслей, блестящие аналогии, сочетание разных ассоциаций, бесконечный креатив. Вот только…

Вот только многие «новые» их мысли были неверны или давно известны. Известны вам, учившим в университете физику, химию, биологию. Известны серому инженеришке, проводившему годы в грязи металлургических заводов.

На факультетах филологии люди, не имеющие современных естественно-научных знаний, изучают литературные произведения, написанные людьми, также не представляющими, по каким физическим, химическим, биологическим, экономическим законам функционирует окружающая их реальность. Возникает порочный круг текстов, разговоров ни о чем в среде очень талантливых от природы людей.

Ума было мало, и я иногда открывал рот, рассказывал Великим Писателям из Переделкина какие-то простые, известные мне, убогому, истины. Не понимая, что их «песню» нельзя прерывать. Это не только невежливо, но и глупо. «Песня» является во многом самоцелью, как игра актера.

Мне, учившемуся у каждого слесаря и сварщика, была гораздо ближе формула моей жены – Заморыша-Бублика: «Пи… деть – не мешки ворочать», – извините за нелитературность. Такие формулы рождаются от жизни ИП-челнока, таскания в грязь и слякоть чудовищных тюков с товаром, стояния месяцами на базарах в зимний холод, застегивания, стоя на коленках в грязи, ширинок капризным клиентам.

Бабель также был научен жизнью «не жевать сопли». В 37-м году этот очкастый «еврейчик», «такой паршивенький», отстреливался ночью до последнего патрона, когда за ним пришли из НКВД. Заморыш, как и Бабель, учился жизни «по горькому», в прямом и переносном смысле. Только вот книг не писал.