Читать книгу Осколки маминой любви - Оксана Озкан - Страница 4

Лето заканчивалось. Вырыли картошку, собрали тыквы, достали из почвы последние свеклы. Пахло сырой землей, быстро темнело, по ночам небо было усеяно тусклыми звездами, словно кто-то рассыпал манную крупу на тёмно-синюю скатерть. На сухой траве рано выступала роса. Настало время разъезжаться от бабушек и дедушек, из дачных частных домиков по своим городским квартирам. Мария и Николай жили в одном городе, но в разных районах. Они знали, что приезжать друг к другу будет тяжело: их ждала учеба в старших классах, а затем и выпускные экзамены. Николай мечтал поступить в военное училище, а Мария – в медицинский колледж. Они прощались и обещали друг другу, что будут переписываться, а Мария будет каждый день звонить Николаю на домашний телефон с будки. Последний вечер перед отъездом молодые люди решили провести вместе, впрочем, они всё лето делили вечера, наполненные сладостными поцелуями, долгим молчанием и нежными прикосновениями чувственных рук. Этот вечер не был исключением.

– Я хочу тебя, – подавляя в себе страстные порывы овладеть девушкой, произнёс Николай.

– Коля, не надо.

– Да ё-моё, все мои друзья уже давно не девственники, только я один, как дебил какой-то! Я что, не нравлюсь тебе? Давай попробуем, а? Ну, что ты, как малолетка. Ты же моя девушка, вдруг мы до следующего лета не увидимся.

Жаркое безудержное дыхание и бешеный стук сердца Николая были отчетливо слышны в пустой бане чужого заброшенного дома. Марии было разрешено в этот вечер погулять до одиннадцати, но было далеко за полночь.

– Нет, Коля! Мне пора идти, ты же знаешь.

– Останься еще чуть-чуть, ну пожалуйста-а-а-а! – томно уговаривал Николай.

– Нет. Ты меня проводишь, или я сама?

– Маш, я так устал… Ты ведь дойдешь сама, да? Знаю, что обещал твоей маме доставить тебя в целости и сохранности, но, блин, у меня ноги подкашиваются, чесслово, – в речи Николая послышались нотки досады. Он потерял интерес и начал зевать.

– До встречи. Я дойду сама, конечно.

Они еще раз горячо поцеловались на прощание и разошлись каждый по своим летним домикам. Николай быстро уснул в эту ночь, а Мария полночи обдумывала очередную провинность перед матерью, которая не спала, поджидая дочь у двери.

– Ей Богу, тебя надо пару раз хорошенько избить, чтоб ты научилась уважать своих родителей и понимать, что они устают за весь день! Во сколько тебе было велено явиться, а? Дрянь ты такая!

Ударив дочь кулаком по спине, мать Марии направилась в спальню, где тут же захрапела, уснув рядом с мужем, который всё слышал, но не вмешивался.

Привыкание к городским будням прошло быстро. Мария и ее брат прилежно учились в государственной школе. Девушка каждый вечер звонила Николаю, как и обещала. Вот только он как-то изменился: больше не напоминал благородного рыцаря и мечту всей жизни. Николай всё чаще безучастно молчал, как будто и не держал телефонную трубку возле своего уха, а был занят чем-то другим. Переживая недосказанность в отношениях, Мария стала хуже учиться и не могла ни о чем другом думать.

***

Николай, присев на корточки во дворе чужого дома, украдкой курил сигарету, сжимая её длинными пальцами таким образом, чтоб красное пятно уголька не выдавало его. Он обсуждал со школьными друзьями то, что очень интересно парням его возраста.

– Колян, вот сам подумай, зачем тебе девушка, которая живет в другом районе города? Здесь своих баб, которые дадут, валом! Твоя не дает и не сосет ничего, кроме леденцов. Зачем она тебе? Давно бы уже пора лезть в мокрую! – парень по кличке Чёрный, мнением которого Николай дорожил, грубо загоготал.

– Даст она! Она сама ко мне в баню завалилась, я аж охренел!

– Да ну!?

– Отвечаю.

– На что спорим, что не даст?

– Тут спорить не о чем, пацаны, даст и всё.

В это время на другом конце города Мария направлялась в кухню, где Светлана готовила, судя по изумительному аромату, мясной суп.

– Мама, я должна тебе что-то сказать, – осторожно промолвила расстроенная Мария. Ее мать, отвлеченная от кухонных дел, тяжело взглянула на дочь. Не получив ответа, девушка продолжила, – Кажется, я встретила свою вторую половину.

Мария сосредоточилась, ожидая реакции матери, украдкой надеясь на то, что разговор с ней будет похож на душевную беседу близких подруг.

– Верю. В шестнадцать лет ты встретила «вторую половину». Тебе в университет поступать, готовиться нужно к экзаменам, учиться, а не любовью голову забивать! Все молодыми были, твоя мать тоже еще не старуха, и я не для твоих вторых половин работаю, стоя с красной мордой на рынке, и в жару, и в мороз. Ты только о себе думаешь, о своих прихотях и любОвях. А обо мне кто подумает? – Светлана сделала ударение на слове «любОвях», скривя лицо, а затем вытерла руки и серьезно посмотрела на дочь.

– Ты что, беременна?

– Нет, мам. Просто Коля меня… хочет.

– Ещё этого не хватало.

На этом разговор был окончен. Глядя на Светлану, можно было бы подумать, что в её голове роятся миллионы мыслей, как мелкие, едва появившиеся на свет, красные паучки в газоне с клевером. Имя «Коля» для Светланы теперь было чем-то вроде нашатыря, который льют на вату и подсовывают под ноздри готовому потерять сознание. Никому не пожелаешь испытать чувства матери, которая понимает, что не может позволить себе быть откровенной из-за страха оказаться уязвимой или испорченной, или всего в совокупности.

«Наработав на зиму», то есть, сделав хозяйственные запасы в виде варенья, маринадов, солений, нескольких мешков картофеля и лука, а также получив пару-тройку приличных кусков от зарубленной свекрами вскормленной ими же домашней скотины, Светлана переходила в зимний рабочий режим: продавала одежду с городского рынка. Отчим Марии трудился на предприятии, зарабатывал мало, приходил на обеды домой, а вечерами был практически все время не совсем трезв.

Девушка взяла себя в руки, перестала звонить каждый вечер Николаю и начала упорную работу над подготовкой к экзаменам. Она увлеклась литературой и чтением, общением с преподавателями и поняла, что всё идёт довольно неплохо. Её жизнь наполнена смыслом, людьми, что дарят ей свои знания. Мария отметила, что благодарна всем своим учителям так же, как русский человек благодарен воинам, сражавшимся за свободу своей Родины. Учителя вдохновили Марию на новый путь: ей хотелось нести в мир спасение, заботиться о ком-то.

– Ты обед приготовила? – спросил в тот страшный день вернувшийся с работы раньше обычного Александр у падчерицы.

Отчим Марии был внешне невозмутим, спокоен, молчалив. Его любили дети: с ним было интересно смотреть фильмы, беседовать на разные темы, что-то мастерить. При ссорах в семье, которые обычно устраивала Светлана, он всегда делал вид, что непричастен. Молчал.

– Нет. Я только что из школы.

– Ах, Маша… если бы ты знала, что я прихожу на обед не ради этой скудной еды, которой вы с твоей мамашей-тюленихой меня кормите, а ради тебя, ради того, чтоб побыть с тобой наедине… Иди ко мне!

Александр обильно потел, у него была жирная кожа, лишний вес и одышка. Волосатые подмышки источали терпкий запах, похожий на ядерный букет из копченой колбасы и грязной пепельницы. Мария никогда не обращала внимания на это, как дети не обращают внимания на недостатки своих близких, но после сказанных слов впервые в жизни отчим показался Марии отвратным. Она вдруг задумалась, не провоцирует ли положение ее тела чужого мужчину.

Отчим с остервенением во взгляде резко двинулся по направлению к девушке. Потные руки стали прижимать её к огромному телу, мерзкая влага которого ощущалась даже через рубашку. В глазах Марии появились черные точки, в груди словно что-то сжалось и превратилось в ком.

Липкая тошнота подкатила к горлу. Мария не помнила, как оказалась на полу, без одежды, без движения. Лишь пятна крови на ногах и животе и боль, которая заставляла сохранить злость и ненависть, которая впоследствии годами не позволяла девушке заснуть, дали понять, что произошло.

– Вставай и одевайся. От этого ещё никто не умирал. Если Светке расскажешь, убью.

«От этого никто не умирал», «Ты жива», «Ты что-то чувствуешь, значит существуешь»… Наверняка, воины, сражавшиеся за Родину, слышали подобное от своих учителей, проговаривали про себя эти слова и были кому-то благодарны.

Прошло несколько дней после случившегося. Ком тоски и глубокого отчаяния, густо закрашенный серостью пустоты, снова подкатывал к горлу девушки тупым молчанием. Назревала новая вспышка семейного скандала. Мария понимала, что мама вернулась с работы не в настроении, и что-то должно произойти. Девушке хотелось избежать всего этого, исчезнуть, провалиться сквозь землю, что было невозможно так же, как «уйти в свою комнату», как это было заведено у ее сверстников: у Марии не было комнаты.

– Да, я уволился, ну и что? Найду другую работу! – из кухни раздавался заплетающийся от алкоголя голос отчима.

– Я думала, что наша жизнь изменится! А ты бросаешь кобылий воз на меня! Я не чувствую себя женщиной рядом с таким убожеством, как ты! Какой ты, к чёрту, мужик, если не можешь заработать копейку и принести в дом! Да о чём я вообще, когда у тебя даже член не стоит! – не сдерживая злобы с надрывом в голосе прошипела Светлана, за что получила пощечину, потом ещё одну. Потом послышались тяжелые звуки ударов, коротких визгов и глухих, но отчаянных криков матери Марии. – Ну давай, мужик, еще ударь, ты только на это и способен.

Мария забрала свидетеля этой сцены – своего брата – и увела во двор. Владимир не хотел уходить и оставлять взрослых наедине в непонятном для него происходящем спектакле: его отец впервые за долгие годы жизни в браке с его матерью позволил себе поднять на нее руку. Александр, всегда спокойный, невозмутимый и понимающе молчаливый, выбил в тот день Светлане два зуба. Его уволили за пьянство. Каждый день после произошедшего между ним и его падчерицей, мужчина оставался на работе до позднего вечера и напивался. Камеры наблюдения на его предприятии не раз были просмотрены начальством. Многократные разговоры с директором, сплетни коллег и их призывы оставить пагубную привычку приходить на работу с похмелья и оставаться в цеху после рабочего времени наедине с бутылкой не остановили мужчину. Он словно хотел убить себя, стараясь выпить каждый день больше прежнего. А теперь он был вынужден искать новую работу, остаток времени проводить дома, сталкиваясь лицом к лицу с Марией.

– Прости меня, девочка, – как-то сказал Александр своей падчерице.

Мария молчала. Не зря говорят, «молчание – золото»: отставляя обидчика, с которым не хочется вступать в диалог, наедине с самим собой, мы даем ему право выплеснуть весь накопленный им яд, а себе оставляем возможность наказать его больше, чем нам бы этого хотелось. Это происходит потому, что очистившись от переполняющего его яда, наш обидчик остается ни с чем, внутри его души глухо и пусто, как в бочке. Тишина и молчание, в которых мы оставляем его, не заполнят пустоту, не избавят от одиночества. Тогда, будучи семнадцатилетним подростком, Мария не знала об этом, но интуиция подсказывала, что лучше избегать лишних разговоров. В ее бездонных глазах таилась злость, обида и страх, что все может повториться снова.

– Бог простит, – ответила она отчиму и направилась в комнату, где включила телевизор.

Шел какой-то старый советский фильм, на черно-белом экране мелькали знакомые лица, были слышны чьи-то реплики и смех, кто-то пытался шутить. Марии хотелось переключить телевизор на другой канал, она уже смотрела этот фильм, но страх привлечь к себе внимание отчима не давал ей это сделать.

В ушах стоял гул, в глазах снова мелькали черные точки. Тогда она решила выйти из дома, отправиться к матери на рынок, куда угодно, лишь бы подальше от отчима. Вскочив с дивана, не выключив телевизор, выбежав из квартиры и хлопнув дверью, она не знала, что Александр уже полчаса, как находился в ванной, наполненной густой смесью горячей воды и крови. Красные капли покрыли плитку на полу в ванной, и острое лезвие бритвы было небрежно брошено в раковину.

– Что ты тут делаешь? – недовольно спросила Светлана, увидев дочь рядом со своей торговой палаткой.

– Соскучилась. Помогу тебе работать. Потом вместе пойдем домой, ладно?

Светлана ничего не ответила, но всем видом дала понять, что ей не нравится эта идея. Однако, как только подошел покупатель, гримаса недовольства сменилась маской всепоглощающей любви: какому клиенту понравится наблюдать нервозность продавца или хозяина торговой лавки? Клиент всегда прав, он уйдет к другому, более доброжелательному и улыбчивому продавцу, благо на дворе давно не Совет, где всё по талонам8.

Работа матери казалась Марии очень сложной и даже неприятной. Неприятен был переменчивый тон мамы, когда она разговаривала с покупателями. Неприятен был вид Светланы: она выглядела так, словно играет роль на сцене, каждый раз новую. Неприятен был блеск ее глаз, когда она общалась с покупателями, разделяя каждого из них по сословиям определенной, знакомой только ей одной, системы. С каждым из сословий Светлана общалась на предназначенном языке в предназначенном тоне. Разные люди посещали палатку: они по-разному были одеты, по-разному спрашивали о цене. Кто-то торговался, кто-то нет. Одни смотрели на продавцов так, как смотрят на насекомых и мышей, сморщившись от неприязни. С такими Светлана не церемонилась и не делала скидок. Другие вели себя скромно, пряча глаза и вывернутые штанины купленных на вырост брюк на своем ребенке. Такие не успевали торговаться: Светлана сама отдавала им товар со скидкой, порой даже разговаривала с подобными клиентами так, как разговаривают с близкими родственниками. Мария никогда не понимала принципов этой работы, а Светлана чувствовала себя здесь, как рыба в воде.

Пришло время возвращаться домой. Какое-то странное чувство охватило Марию. Необъяснимое, огромное. Хотелось плакать. Они с матерью поднимались по ступеням, и с каждым шагом Мария всё отчетливее слышала стук собственного сердца. Двери в квартиру открылись, звук телевизора доносился из комнаты.

– Саш, убавь звук! Саша! – снимая обувь, кричала Светлана.

Через несколько минут девушка уже не слышала ни криков, ни плача матери, ни ее мольбы, обращенной к небу: все вокруг словно поглотила мрачная тишина. Даже капли, постоянно стекающие из никем не отремонтированного крана, больше не раздражали слух.