Читать книгу Товарищу Сталину - Олег Анатольевич Беляев - Страница 12

В отряд Егор возвращался с новым заданием, инцидент со Стамесовскими крестьянами забылся сразу, ведь он нисколько не отразился на его карьере. И, более того, награда, которую он получил, подтверждала правильность поступков и оправдывала его чрезмерную жестокость. Новое задание говорило о том же. Бовский надел совсем взбунтовался, крестьяне не желали расставаться со своим хлебом и чинили препятствия. В отличие от тех наделов, в которых Егор со своим спецотрядом уже навел порядок, Бовский надел отличался зажиточностью. Бедных и вовсе нищих в этом наделе по какой-то причине было немного, потому опереться на их поддержку не получалось. А крепкие крестьянские дворы держались дружно и не желали сволочиться по приказу власти, а напротив, помогали друг другу, защищая свое имущество и семьи. Власть не устраивало такое положение дел: с какого перепугу неотесанный мужик будет командовать и своевольничать? За такое поведение – сечь головы без сожаления, но вставал главный вопрос: рубить придется всем или, в лучшем случае, большинству. Но выбора не было: в назидание всем остальным придется устроить кровавую баню в отдельно взятом наделе. Егору подобная практика казалась разумной: чтобы ребенок понял, что утюг – опасная игрушка, нужно разочек обжечься, а взрослый – тот же ребенок, только понимает другие примеры. Порубим, пожжем, народу меньше не станет, а вот порядка прибавится. Либерально-демократические сопли – это удел слабых…, вспомнил он спор с братом. Грядут новые времена, совсем скоро советский крестьянин забудет слова «кулак, середняк, хозяин», все станет общим, колхозным. Зарычат тысячи тракторов, комбайнов, бесчисленные стада животных заполнят пастбища и загоны. Ну, и где вы видите хозяина? Жалкий пережиток прошлого в прошлом и останется, чтобы не мешаться под ногами на пути в прекрасное будущее.

Отряд встретил Егора восторженно, награда красовалась на груди, придавая его обладателю новый статус недосягаемости. Ко всем прежним достоинствам Правдина прибавилась еще одно: потрогать его руками или увидеть невозможно, оно, словно невидимая оболочка, охватывала, заставляя окружающих трепетать и подчиняться. Однако новым человеком в отряд вернулся не только Правдин, но и Коляскин. Он знал такой секрет, что это знание ставило его выше остальных сослуживцев. Проболтаться о своей тайне он не мог, но полунамеками он давал понять своим товарищам, что знает что- то такое, чем заслуживает к себе особого отношения. Между делом он начал выспрашивать о планетах, кружащих вокруг солнца, о Юпитере, Сатурне и Марсе, как между прочим. Хотя особых знаний почерпнуть не удавалось: большинство вообще ничего не знало о космических делах, другие знали лишь то, что слышали, то ли правду, то ли вымысел. И только в Смертькевиче Коляскин нашел информированного человека, который достаточно понятно объяснил ему, как устроено пространство вокруг солнца. На вопрос, для чего ему это нужно, Коляскин уклончиво ответил, что когда будут освобождать от гнета рабочих капиталистических стран, ему не хотелось бы пасть лицом в грязь, рассуждая о космических материях. Вот так и бывает порой, получат неверную, а зачастую и лживую, информацию и развивают ее как единственно верную и непогрешимую теорию. Пожалуй, в этом и заключается сила убежденного знания, сила веры.

К переходу в Бовский надел Егор готовился серьезно, он прорабатывал каждую деталь, разбивая путь на участки, которые должны быть преодолены в светлое время суток. На ночлег решил останавливаться только в тех населенных пунктах, где есть власть со всеми ее атрибутами. Повсеместно участившиеся случаи нападения бандитских шаек на обозы и небольшие вооруженные отряды сильно тревожили Егора. И он никак не мог взять в толк, почему все больше наводя порядок, все больше становилось беспорядка. Даже люди, которые не относились к врагам власти, не очень ее любили, они не мешали, но и не торопились помогать. А та небольшая сознательная часть, которая активно помогала властям, недолюбливалась большинством, а иногда была и бита им. Но ничто не могло поколебать Егора в его решимости и правильности выбора. Все поймут, что другой дороги нет, и пусть этот путь к счастью людей лежит через кровь, ну что ж, так вышло.

– Товарищ командир, разрешите обратиться, – оторвал от размышлений Егора Смертькевич.

– Разрешаю, товарищ боец, обращайтесь.

– Товарищ командир, – начал Смертькевич, я хотел бы от всей души поздравить вас с наградой и поблагодарить за ваш командирский талант. Рад служить под вашим началом!

– Спасибо за такую оценку, – сухо ответил Егор, пожав руку и отдав честь.

Смертькевич, в свою очередь, четко приложил ладонь к виску и направился готовиться к походу. Егора искренне польстила такая благодарность, но она, высказанная из уст Смертькевича, была воспринята им настороженно.

Большинство бойцов своего отряда Егор знал, как изнутри, так и снаружи, устроены они были бесхитростно, примитивно, по типу бойца Коляскина, который в последнее время очень злил Егора. Он часто видел, как Коляскин складывал обе руки и крутил фиги, внимательно их рассматривая. От таких людей никакой опасности не исходит, так казалось Правдину. А вот Борщев и Смертькевич – эти были устроены сложнее… Борщев был скользкий как змей, да еще эти заискивающие глаза, все говорило о его неискренности. Ему бы в адвокаты податься, вот где ему место. Смертькевич же, наоборот, был положителен, целеустремлен и жесток. Правдину порой казалось, что по всем этим качествам он уступает молодому Смертькевичу. Это обстоятельство заставляло его держать дистанцию и быть всегда на чеку с такими людьми. Егор прошелся еще по паре своих бойцов, оценивая их морально- политические качества, одновременно отдавая распоряжения

Борщеву насчет подготовки к походу.

Переведя взгляд с карты в открытое окно, он с удивлением увидел, что там, за стенами избы, весна, она возбуждает все вокруг своими ароматами, а солнце словно гладит теплыми лучами. Вот шмель летит, натружено гудя крыльями, ударяется в оконное стекло, возмущаясь невидимой преграде, пытается повторить попытку, но и она терпит неудачу, заставляя мохнатого труженика удалиться восвояси, так и не преодолев прозрачное стекло. Лошади фыркали, отгоняя проснувшихся кровососов. Бойцы в свежевыстиранной форме словно подыгрывают свежести весны. Как давно в погоне за всемирным счастьем он не замечал обычного каждодневного счастья, не далекого и эфемерного, а близкого и вполне реального.

Ну вот опять взгляд Егора выхватил Коляскина, который, греясь на солнышке, все также крутил кукиши, это можно было стерпеть, если бы рядом с ним не занимался тем же самым боец Чайников. Однако больше всего командира возмутило то, что занятие это им чрезвычайно нравилось и доставляло большое удовольствие.

– Коляксин, Чайников, ко мне, – скомандовал Егор в открытое окно.

В ту же секунду бойцы, выполнив приказ, стояли по стойке смирно перед командиром.

– Слушать меня внимательно, это приказ, – гаркнул он, – если еще раз вы будете заниматься вашими плетениями пальцев, я отрублю вам руки. Если после этого вы будете крутить пальцы ног, я отрублю вам ноги, чтобы весь пролетарский мир потешался над двумя идиотами. Что вам непонятно? – В упор уставившись на Коляскина как зачинщика, спросил Егор.

– Все понятно, – ответили бойцы, млея от страха, ведь сомневаться в исполнении угроз не приходилось.

Отойдя от командира, Чайников недоуменно спросил Коляскина, почему их невинное занятие вызвало такую ярость Правдина.

– За марсианинов переживает, – ответил Коляскин.

– За каких марсианинов? – Не понял Чайников.

– Забудь, – отмахнулся Коляскин, давая понять, что тема закрыта.

А весна не замечала всего происходившего: злобы Егора и проблем Коляскина и Чайникова. Она цвела садами и полевыми цветами, заливая все вокруг густыми, терпкими ароматами. Испаряющая влага, колыхаясь, словно говорила, что земля уже прогрелась, и звала хлеборобов, готовая принять и прорастить упругие зерна хлеба. Для многих – это был единственный способ выжить, а для других – одна из причин погибнуть. Но и это не волновало весну: глупые претензии одних людей к другим ее не касались. Весна – она просто весна. Однако и те люди, которые претендовали на жизнь других людей, также не замечали весну. Ведь пока они не построят настоящего, счастливого общества, настоящей весны быть не могло, она была как бы весна, на половину. Ведь в ней еще прятались враги, злые и беспощадные. А эти злые враги и те, кто еще не знал, что он враги, цеплялись за весну всходами пшеницы и окатившимися овцами, зацветающими садами и перестроенными амбарами, в надежде на хороший урожай. Молодыми женами и новорожденными детьми, детьми повзрослевшими – все эти люди так мешали жить другим людям, что иного выхода, как смерть, у них не было. А они так не хотели умирать.

А вы когда-нибудь умирали весной ради величия вождей? Пусть даже неполноценной весной, когда все вокруг говорит о пробуждении и силе жизни… Когда солнце дарит длинный день, а вечерняя девичья песня так сладостно отдает под ложечкой. Когда так хочется жить и любить. Не умирайте, не отдавайте ни минуты и ни секунды своей жизни тем, кто назначил себя вождем. Вы слышите, не отдавайте! Она принадлежит вам, и только вам! И прошу, нет, заклинаю вас, не отнимайте жизни у других!

– Что за демагогию, вы здесь развели? – спросил Егор, подходя к своим бойцам, которые, образовав круг о чем- то оживленно спорили, временами переходя на крик.

– Товарищ командир, – обратился рядовой Сопчук к Правдину. – У нас спор получился меж собой по приказу, который вы зачитали давеча, о тройном усилении борьбы с врагами власти.

– В чем суть вашего спора? – Уточнил Егор.

– Так вот, боец Коляскин утверждает, что тройное усиление борьбы с врагами власти говорит о том, что родственников кулаков и другого отребья нужно уничтожать до третьего колена, всех подчистую.

– В общем подходе он прав, – подтвердил Егор.

– Я, конечно, супротив врагов разговор не веду, согласен я, без всякого разговора, а только как же поступать с детьми кулацкими? Пущай годовалое дите, допустим, его чего, тоже того? Ведь оно по разумению своему никакого вреда власти принести не может…

– Но насчет детей скажу следующее: малолетних убивать нельзя, это преступление, но и оставлять их без внимания государство не имеет право. Будут создаваться и уже создаются специальные детские дома и приюты, где подобные дети должны пройти перековку и переплавку своих мозгов. Им каждодневно и методично будут вбивать, что правота и сила только в нашей власти. Ну, а если вырастут и не усвоят данный урок, то разговор с ними будет короткий, как и со взрослыми. Поверьте мне на слово, пройдет немного времени, и наши дети с молоком своих матерей будут впитывать идею величия власти и государства. Это будет настоящее революционное коммунистическое молоко наших жен, которым они вскормят наших потомков.

От такой пылкой речи и реалистичного образа каждый боец представил себя целующим теплую женскую грудь, пахнущую молоком. Им было все равно, было ли это революционное молоко или еще дореволюционное, лишь бы только она была, та грудь, нежная и родная.

Весь путь в Бовский надел прошли по графику, составленному Егором, и за это время никаких происшествий не случилось. Лишь каждый день курьеры доставляли пакеты с директивами и приказами об усилении бдительности, о беспощадности к врагам и самопожертвовании. Казалось, что вся страна состоит из огромной армии курьеров, только и занятых тем, чтобы доставлять подобные секретные пакеты. В этой бесчисленной армии были и те, кто денно и нощно сочинял столь необходимую секретную информацию, печатал ее, заклеивал в конверт и ставил сургучовые печати. А другие ломали эти печати, читая их глупое содержимое, зная все наизусть так, что можно было и не вскрывать пакеты. Эта огромная армия по производству секретных пакетов и прочего дерьма производила продукт и услугу, абсолютно никому не нужную, но взамен она требовала вполне конкретный паек хлеба, чтобы еще больше произвести этого никому не нужного товара.

Очередной пакет был вручен Егору на границе Бовского надела на девятый день пути. Он совершенно разозлил Правдина, который грубо обругал ни в чем неповинного курьера. Вскрыв пакет, Егор прочел: «Довести до личного состава, – после чего стал зачитывать его бойцам. – Товарищи командиры и солдаты! Вы вступаете на территорию, подло захваченную врагом. Лишь только ненависть к этому отребью поможет очистить нашу страну. Каждый убитый враг, каждая уничтоженная кулацкая семья является еще одним шагом к счастливой жизни. Смерть врагам! Счастье народу! (Слова трижды повторить, как клятву).» Бойцы рявкнули так, что с деревьев, стоящих неподалеку, взлетели вороны, очевидно боясь быть зачисленными в список врагов. Громко каркая, вторя эху клятвы, они улетели вглубь леса.

Задача Правдинского отряда ничем не отличалась от той, какой он занимался прежде. Лишь масштабы были более значимые да репрессии должны касаться теперь каждого двора и каждого жителя.

Бовский надел был выбран полигоном подавления человеческой сущности. Все жители, без исключения, назначались врагами, а участь врага была незавидна: быть уничтоженным в назидание всем остальным. Власть делала свой народ счастливым, заливая кровью и забрасывая страну трупами. Часть тех, чьими руками наводился порядок, были твердо уверенны в верности методов, полностью осознавая последствия своих действий. Другие соучастники великой стройки делали это от страха, надеясь таким образом спасти себя. Егор, относился к тем, кто был уверен в своей правоте. Чтобы было согласие, нужно уничтожить всех несогласных. Вот тогда и наступит всеобщее равенство и братство. Государство будет великим и сильным. А кровь, да что кровь, высохнет. Могилы обвалятся, сравняются с землей. Будущие сытые поколения станут равнодушными к истории своей страны и к своему прошлому. Их атрофированный мозг не в силах будет противостоять лени и замшелым догмам, вбитым в их головешки, потому как быть великими – это единственное предназначение советского человека и его, без преувеличения сказать, великого приемника. Вот в этом будет основная заслуга Егора, Егора Правдина. Ведь кто- то должен выполнять грязную работу. Это будут не жиденькие интеллигентные очкарики, недоумки-правозащитники, они не осилят этот труд, а мы – настоящие мужики, жесткие и решительные, бескомпромиссные и всегда правые.

В непокорный надел было отправлено девять карательных отрядов, включая правдинский. С разных сторон они въедались в надел, словно жуки-короеды, оставляя после себя черный след пожарищ. Казалось, что выделиться из такого количества специалистов невозможно, все делали одно и то же, но все же Правдин выделялся на общем фоне маниакальным усердием и работоспособностью. За ним надежно закрепилась кличка «Паленый» – так его прозвали пока еще уцелевшие жители. Впрочем, и начальство, и подчиненные называли его также, конечно за глаза, сказать такое Правдину в лицо было равносильно самоубийству. Кличка лучше всего говорила о его трудах: за отрядом Егора тянулся самый широкий след пепелищ. В поселках, куда входили отряды, мужчин почти не осталось, многие были убиты еще в первую волну борьбы с кулачеством, они были самые богатые и зажиточные. Тот, кто пережил те страшные времена, сейчас старался уйти в лес, делая там хлебные схороны, оставляя для своих семей лишь небольшую часть урожая. Но даже эти крохи изымались, выметались, в буквальном смысле, подчистую, обрекая людей на голодную смерть. Во время тщательного обыска подворий, изымалась даже горстка хлеба, затем жильцы населенного пункта сгонялись в одно место, все старики, женщины и дети, а их дома с дворовыми постройками, включая собачьи будки, безжалостно сжигались. Женщины и дети выли одним большим хором, заливая всю округу слезами от безысходности, а старики лишь шамкали своими беззубыми ртами вяло, потрясая руками. Таким образом, власть пыталась вразумить этих глупых, недалеких людей, учила любить себя и уважать. Но, как правило, крестьяне не спешили бросаться в объятия самой гуманной власти и покидать свои пепелища. А наоборот, еще с большим желанием жить цеплялись за матушку-землю, рыли землянки, разбивали огороды, сеяли даже самые небольшие клочки пашни, утаив от вредителей, семена. Мужики, укрывшись в лесу, старались не уходить далеко от своих деревень, а держались на безопасном расстоянии, часто наведываясь домой, они всегда готовы были скрыться в чаще леса, в болотистых, непроходимых местах, которые знали очень хорошо. Они не стремились объединиться и дать отпор карательным отрядам, а просто прятались в надежде, что как-нибудь всё обойдется. Но обойтись не могло, у них не было ни единого шанса выжить, а вот умереть можно было по-разному: с достоинством, защищая себя и свою семью, или быть убитым как трусы, сдавшись на милость, беспощадному врагу. Пока же сдаваться они не собирались, ни лешие, так называли скрывающихся в лесах, ни их семьи, тайком помогали друг другу выжить.

Результатом весенне-летней кампании были тысячи сожженных домов, тысячи расстрелянных и ушедших в лес. А бескрайние поля оставались непахаными и не сеянными, осиротев без трудолюбивого хозяина. Какая, впрочем, мелочь, когда счастье вон там, за еще одной сожженной деревней, за убитым мужиком и растерзанной семьей. Однако счастье как-то не наступало, и, более того, результаты оказались для власти неутешительными. Изъятого хлеба было немного, убитые мужики и сожженные деревни не сломили духа их жителей, они упрямо не желали подчиняться. До самой осени безуспешно утюжили надел карательные отряды. А в октябре новая беда ввергла руководителей операции в шок.

Милицейский отряд под командованием Савельчука, бывшего крестьянина Бовского надела, в количестве двести человек ушел к лешим. Быть может, в этом не было ничего страшного, если бы не его личность. Савельчук был талантливым руководителем и командиром, умелым оратором, и внезапная возможность сплочения разрозненных групп, ненавидящих действующую власть, стала настоящей проблемой. Ведь перед тем, как уйти в лес, Савельчук уничтожил два карательных отряда, повесив всех его сообщников. До образования милицейского отряда Савельчук, как мог, защищал жителей от творившегося произвола. Иногда доходило до открытого противостояния с командирами спецотрядов. Но последние не решались уничтожить Савельчука, поскольку он был властью, а убивать представителей власти, пусть даже таких неудобных, на глазах общего врага в данный момент было неприемлемо. Постоянные жалобы командиров спецотрядов на Савельчука вынудили командование создать объединенный милицейский отряд, который должен был поддерживать и помогать карателям. Власти считали, что таким образом будут лучше контролировать строптивого Савельчука, приставив к нему самого опытного комиссара. Но решение главного милиционера уйти в лес определило судьбу комиссара, ускорить этот процесс помогла береза. С этого момента неудобный, теперь уже бывший, милиционер встал в открытое противостояние против власти и тех порядков, которые она утвердила. А лешие получили в свои ряды умного человека и толкового командира. Савельчук понимал, что в открытом бою они проиграют, поэтому метод у них только один – партизанская война. Исход этой войны был предопределен, победить кровавого и беспощадного монстра было невозможно, но зато можно было умереть с честью и достоинством. Пусть твое имя смешают с грязью и придадут забвению, это не повод становится трусом и подлецом. Однако, до смерти еще нужно дожить, а впереди месяцы или даже годы борьбы, голода и унижений.

Надвигалась зима, самые голодные и страшные месяцы, но, как ни странно, именно они давали передышку. Снежные заносы и метели мешали быстрому продвижению спецотрядов, да и в собачий холод они не очень-то стремились в дальние деревни и хутора, боясь быть застигнутыми непогодой или, что еще хуже, партизанскими отрядами. Все как бы замерли в ожидании. А на этом фоне из штаба, руководящего проведением операции, находящегося по какой-то причине не в Бовске, и даже не в Бовском наделе, а в соседнем, полетели победные рапорты и доклады. В них в радужных тонах рисовалась действительность, что возмущений нет, а небольшие шайки оставшихся в живых бандитов подохнут с голоду. По всему выходило, что руководители операции – герои, готовые получить медали, звания и почет, с полунамеками на то, что если вы не сможете доставить все перечисленное на место, то мы организуем самовывоз.

Именно в то время в белокаменной зачитывались ласкающими слух отчетами: «… в деревне „Мечта революционера“ был полностью уничтожен карательный отряд. Он попал в засаду, и в большинстве был убит, а захваченные живыми были преданы народному суду, который вынес приговор: „Смертная казнь“. Копию приговора партизаны переправили в штаб…»

Начальник штаба, товарищ Красноконь, руководитель операции в Бовском наделе, получив такое страшное известие, впал в пьяную кому. Целую неделю он пил так, что должен был сгореть, но тот, кому суждено быть расстрелянным, сгореть не может, пусть даже от водки. Глядя на командира, подчиненные не придумали ничего другого, как присоединиться к своему начальнику. Зима, словно заботясь, сострадая бедолагам, замела все вокруг так, что лишила возможности отправлять или получать депеши. На шестой день пьянки товарищ Красноконь, немного придя в себя, вспомнил, что за вылазку бандитов и уничтожение целого подразделения, на фоне его радужных сообщений, которыми зачитывались на самом верху, придется отвечать ему. Перспектива быть расстрелянным не очень обрадовала красного коня, потому он решил похмелиться. Поддав на старые дрожжи, он необычайно осмелел, взял в одну руку маузер, а в другую шашку и решительно сказал:

– Сейчас пойду, порублю и постреляю всю эту нечисть: леших, русалок и бабов-ягов всяких, под чистую.

Выйдя из штаба, он упал в сугроб и захрапел. Подчиненные затащили грозу сказочных героев в помещение, на этом и закончились все его подвиги. Через несколько дней, чудом пробившись через снежные заносы, курьер доставил неизменный секретный пакет. Из письма следовало утверждение, что порядок в Бовском наделе укрепляется изо дня в день, чему требуются письменные подтверждения из штаба. Подтвердить эти выводы, доложить, что партизаны порешили целый отряд, было очень скучно и страшно. Поэтому былинный герой Красноконь, собрав на совещание штаб, приказал своим подчиненным составить доклад о политической обстановке в наделе, вскользь упомянув о происшествии с отрядом.

Опухшие лица и мозги сотворили чудо. Из сочиненного доклада следовало, что счастье в наделе уже наступило, естественно, основная заслуга в этом принадлежит умелому руководству партии и правительству. Остались незначительные неудобства: по нужде приходится ходить на улицу, а этому мешают большие сугробы. Да еще отряд гикнулся в полном составе, а виноват в этом командир отряда, пьянствующий, разложившийся элемент, употребляющий горькую вместе с подчиненными. Итогом такого гнусного поведения, на которое, кстати, неоднократно указывал товарищ Красноконь, стала гибель всего отряда от непотушенной папиросы. В остальном же все хорошо, все отлично, да и быть по-другому не могло под руководством гениального вождя партии и государства.

Удивительней всего было то, что эти люди искренне считали себя важным механизмом укрепления власти и государства. Кто-то из них считал, что сильное государство – это запуганные и угнетенные граждане, а другие не заморачивались на эти никчемные размышления, считая, что они важнее всех вокруг по определению. Они строили сильное и великое государство, а в этом время страна истекала кровью назначенных врагов, глохла от женского воя и умывалась детскими слезами. Вот и сейчас сотни матерей плакали украдкой и открыто, в голодных истериках, смотря на своих умирающих детей. Голод – страшная кара за непокорность, эта крестьянствующая сволочь хотела зажиточно и сыто жить, поэтому и должна сдохнуть с голоду. Не волнуйтесь, государство в лице Красноконя, Правдина, Смертькевича и прочих винтиков механизма, побеспокоится и о них, и о вас, где бы вы ни жили и в каких бы то ни было временах. Все, что поменяется, это фамилии и даты календаря. Для тех, кто строит государство имени себя, миллионы погибших и униженных лишь политическая целесообразность, только цифра на бумаге.

Но тебя это не касается, пусть дохнут тысячами от голода, от рабского колхозного труда, от бесчисленных трудовых лагерей и шарашек, несмотря ни на что, государство все же станет сильным, а родина счастливой. Ты ведь этого хочешь?