Читать книгу Варварские Строки - Олег Лукошин - Страница 10

Екатерина Макаровна разливала по чашкам чай. К чаю шли ватрушки. Александр Львович с супругой сидели по левую от неё сторону, напротив Володи. Тот всё время морщился и пытался что-то поправить под собой.

– Неудобно? – спросила его Елена.

– Нормально, – отозвался он, не переставая морщится.

– Что такое, Володь? – тут же повернулась мать.

– Да режет что-то… – объяснил он.

Екатерина Макаровна поставила чайник на стол и нагнулась над сыном.

– Мам, помочь? – приподнялась Елена.

– Сиди, сиди, я сама, – не поворачивая головы, отозвалась она.

Лена отвернулась. Долго и многозначительно посмотрела на мужа. Тот пожал плечами.

Яблочный сад утопал в цвету. Стол поставили прямо посередине, в центре его водрузили самовар. Душистый аромат разливался в воздухе.

– Ну как дела у вас? – спросила Елена. – А то вы всё молчите, молчите…

– Да как дела, Ленок! – улыбаясь, покачала головой Екатерина Макаровна. – Разве у нас что-то меняется? Живём как прежде. Я вот по хозяйству, Володька телевизор сутками смотрит, да музыку слушает. Книги читать забросил что-то…

– Не пишешь? – спросил его Низовцев.

– Да не, какое… – поморщился тот снова, на этот раз особенно болезненно.

– Почему?

– Потому что я разочаровался в литературе, – ответил он резко. – Вся литература – это большой и неприкрытый идиотизм.

Екатерина Макаровна, разлив чай, тоже присела.

– Правильно было сказано, – продолжал Владимир, – «ярмарка тщеславия». Причём тщеславия самого отборного, самого гнусного. Бездарные придурки, нет у них сил прожить свою жизнь не выпячиваясь, лезут к Парнасу и дерьмо своё с собой несут. Я этим дерьмом отравился на всю жизнь. Спасибо, больше не надо.

Елена с матерью смотрели на него серьёзно и даже скорбно, Александр Львович – наоборот, добродушно.

– Ну ты же тоже, – сказал он, – в своё время всеми силами стремился к Парнасу.

– Да, – кивнул Владимир, – можно представить, каким я идиотом был. Это вы меня, – кивнул он матери, – с отцом вместе склоняли к ерунде этой. Пиши, талантливые стихи!

– Я и сейчас это повторю, – отозвалась Екатерина Макаровна.

– Да ладно, мам! – махнул рукой Владимир. – Я отлично знаю, что все мои стихи – говно! И все Сашкины книги – тоже говно! И все остальные книги – говно! Потому что это ненормально. Не-нор-маль-но! Ненормально свои чувства превращать в предмет для всеобщего обозрения.

– Ну, Вов, так категорично нельзя говорить, – возразила Елена.

– Можно! Мне теперь всё можно.

– Стихи твои действительно хорошие были, – продолжала Лена, – это тебе любой скажет. Рецензии на книгу – вообще замечательные. Мне очень жаль, что из-за этого несчастного случая ты так обозлился и всё забросил.

– Ты мне тут соболезнования не высказывай! – зло ответил Владимир. – Посиди на моём месте и поймёшь, что это такое.

Он сделал глоток чая.

– А рецензия была одна-единственная, – продолжил, – да и та написана твоим любовником. Саш, ты знаешь, что Комаров этот был её любовником?

– Знаю, знаю, – покивал Александр Львович.

– Можно представить, чего ей стоила эта рецензия.

– Ничего она мне не стоила! – разозлилась Елена. – По крайней мере, не то, о чём ты думаешь. Я просто попросила его обратить внимание на твою книгу. И всё.

– У меня целая кипа моих книг в сарае валяется, – говорил Владимир. – Мама вон печку ими топит.

– Не топлю я ими печку, не ври, – поспешила ответить Екатерина Макаровна.

– Можете брать их, – обратился Владимир к сестре и шурину. – Если жопу нечем подтирать.

Елена досадливо сощурилась на эти слова, а Низовцев рассмеялся.

Единственным неудобством трапезы на природе было обилие насекомых, в том числе и пчёл, которые слетались на яблони.

– Деньги ваши получаем, – заговорила Екатерина Макаровна после паузы. – Спасибо. Хватает на всё, даже лишку остаётся.

– Спасибо вам, благодетели! – произнёс Владимир.

На его слова никто уже не реагировал. Екатерина Макаровна наполнила чашки по новой – самовар был ещё полон.

– Я тебе Роберта Крея привёз, – сообщил Низовцев Владимиру. – Целых три диска.

– Спасибо, – отозвался тот. – А Лютера Элисона?

– Элисона не нашёл. Да и времени уже не было на поиски. Ты бы раньше позвонил.

– Как узнал, что вы приедете – и позвонил.

– Найду – вышлю.

Дом, в котором жила Екатерина Макаровна с сыном, был одним из самых добротных в деревне. Кирпичный, массивный, многокомнатный – здесь немногие имели такие. Построен он был ещё при коммунистах отцом Елены, профессором и заслуженным деятелем наук. Отец дом этот очень любил и последние годы доживал именно здесь, хотя до Москвы было и не близко.

Женщины остались в зале, а Александр Львович с Владимиром укрылись в дальней комнате. Низовцев вручил ему диски, один из них Володя тут же зарядил в проигрыватель. Кроме дисков Александр Львович достал бутылку вина и сигары. Владимир поморщился в своей обычной манере, но ни от того, ни от другого не отказался.

– Никогда бы не подумал, – начал он, – что ты в социальную тематику ударишься.

Низовцев выпускал клубы сигарного дыма.

– Ты считаешь, что этот роман на социальную тематику? – спросил он.

– Ну а как же, – добавил дыма Владимир. – Аутсайдер-маргинал, люмпеновская среда – налицо произведение на общественно-значимую тему.

– Это не так, – возразил Александр Львович, – но мне льстит твоя трактовка.

– Ну, конечно, ты преподносишь всё это с художественным сдвигом, через призму искусственного непонимания, которое пытаешься создать у читателя – но как ни выдавай это за стилизацию, невооружённым взглядом видно, что слова, которые ты вкладываешь в уста этой кошмарной старухи-призрака, тебе не безразличны. Возможно, что со многим ты согласен.

– Ты уж наверняка согласен со всем.

– Ошибаешься. Я разуверился в силе печатных слов. Идеи и смыслы, которые стоят за ними – дорога к гибели, к разложению. Не имеет значения, позитивны они или негативны – все они пытаются увести тебя от твоего естественного состояния, выколупнуть из своей оболочки. И если им поддашься – всё, покоя не будет. Я поддался раз и испортил всё, что только можно испортить.

– Ты слишком самоедствуешь.

– Нет, я знаю, о чём говорю. Я на собственной шкуре испытал пагубное воздействие книжных идей.

– Твоя инвалидность – несчастный случай.

– Она – следствие бравады. Игры с жизнью, погони за призрачными ощущениями – всем тем, чему меня научили бестолковые и безответственные писатели. Я вполне понимал, чем это может для меня закончиться, когда садился на тот долбаный мотоцикл. Прыгать через недостроенный мост – какая глупость!

– Рабочая среда, – сменил тему разговора Низовцев, понимая, что он может плохо кончиться, – очень сильная и эффективная прослойка для произведения. Сейчас мало кто помещает действие в рабочую среду. Меня же она чрезвычайно вдохновляет.

– Раньше не вдохновляла.

– Рабочая среда – это мрачное, напряжённое повествование. Скорбь, незримые трагедии витают над героями. Сами они вроде бы спокойны и цельны, но в любое мгновение готовы распасться на сонмы эмоций, на тысячи слоёв. Здесь и ярость, и нежность, и злоба, и жертвование собой. Разве это не чудно?! Из рабочих можно сделать кого угодно – и героев, и сволочей.

– Сволочь и герой – это одно и то же.

– Я всегда бежал от мелочности, от скуки. Меня вдохновляют сильные эмоции, захватывающие мотивы, одинокие стремления. Лишь сталкивая лбами противоположности можно создать значимую литературу.

– Ты создаёшь её! – кивал головой Владимир. – Она воистину значима!

– Да, иной раз слова, которые говорят мои герои, и поступки, которые они совершают, могут показаться претенциозными. Но это первое впечатление! Оно тут же исчезнет, отнесись ты к ним более серьёзно и с большим участием. Другое дело, что сейчас трудно ожидать от читателей такого участия.

– Они на верном пути.

– Социальная направленность – это неплохо. Правильно выписанная, она только украсит произведение. Нет, конечно, нет: мой Коля не актуально-публицистический герой и вряд ли тебе действительно показалось так. Просто ты пытаешься смотреть на вещи с нетрадиционной стороны…

– Ты грубо льстишь мне. Я уже ни на что не пытаюсь смотреть – ни с традиционных сторон, ни с нетрадиционных.

– Главное, не скатиться в откровенную глупость. Не сделать его членом профсоюза, к примеру…

Елена разговаривала с матерью в зале.

– Не останетесь? – удивлялась Екатерина Макаровна. – А я думала – ночь переночуете.

– Я не против, но Саша настаивал на том, чтобы вечером уехать.

– Да куда вы на ночь глядя?! Это и опасно к тому же.

– Вот, такой он. Не хочет, и всё.

– Я поговорю с ним.

– Он никого не слушает.

– Послушает. Что тут такого – ночь провести. Я думала, вы вообще на неделю приедете.

– Да какая уж неделя!

– А что?

– Я не против, мам, не против. Но как вот с Вовкой жить здесь неделю?

– Ну а что Вовка?

– Я вообще не понимаю, как ты с ним уживаешься. Может он с тобой и не так себя ведёт, но меня он просто унижает. Специально, осознанно – уколоть, уколоть, уколоть.

– Но ты тоже войди в его положение.

– Тоже позвоночник сломать?

– Я не про то.

– Ну а что мне ещё сделать? Ты думаешь, мне его не жалко? У меня сердце кровью обливается, когда я его вижу!

– А у меня?!

– Тебе ещё тяжелей, не спорю.

– И лечить такие переломы не умеют…

– А помнишь врача того, который говорил, что может быть когда-нибудь у Володи всё восстановится?

– Помню, но ты же видишь… Ничего не восстанавливается.

– Просто не надо сидеть сложа руки. Надо врачам его показывать, какие-то новые методы пробовать, лекарства.

– Поначалу делали что-то, ездили, а сейчас заглохло всё. Ты видишь какой он? Вы приехали – он вон уже как нервничает. А посторонний кто – он и на порог его не пустит. Ехать куда-то – об этом вообще речь не идёт.

– Просто нужен человек, который сможет на него повлиять. Женщина нужна! Ему тридцать пять, а у него девушки никогда не было.

– Ну, Лен, какая девушка захочет с инвалидом связываться?! Только такая же если.

– Ну а что, если такая же?

– Что ты, он на это никогда не пойдёт.

– Сколько времени? – вышел к ним Александр Львович.

– Четыре.

– Собираться будем?

– Мама нас уговаривает остаться.

– Конечно, – подключилась Екатерина Макаровна. – Семь часов до Москвы ехать, когда это вы приедете! Да мало ли что на дороге случиться может. Завтра с утра выспавшиеся, отдохнувшие, без спешки, без суеты и поедете.

Низовцев зачерпнул в ведре ковш воды.

– Думаешь? – спросил он не то тёщу, не то жену.

– А что думать! – настаивала Екатерина Макаровна. – Оставайтесь, и всё.

– Действительно, – смотрела на него Лена, – может, переночуем?

Александр Львович сделал долгий и смачный глоток. Поставил ковш на стол.

– Давай останемся.

Мимо окон гнали стадо. Два пастуха-подростка, щёлкая кнутами, вели по деревне дюжину коров.

– У вас тут и коров держат… – заметил Низовцев.

– А как же, – отозвалась тёща.

– А ты что не держишь?

– Очень хочу, Саш, очень. Возможно, осенью куплю. Давно корову хотела. Своё молоко – больно хорошо. Только вот не знаю, справлюсь ли с ней.

– Да что сложного?

– Ну как же… Доить хотя бы. Я не умею.

– Доить за день научишься.

– Ну, если ты говоришь…

Ехать на ночь глядя в Москву Александру Львовичу не хотелось. Он был рад, что его уговорили остаться.

– Екатерина Макаровна, – спросил он тёщу, – а где тут искупаться можно?

– Раздевайся, недоделанный! – говорила Елена, снимая платье.

Низовцев раздеваться не торопился. Смотрел на жену.

Озеро оказалось практически непригодным для купания. Лишь обойдя его вокруг, они нашли небольшой пятачок, с которого кое-как можно было заходить в воду. По всей поверхности озера торчали голые и гнилые стволы деревьев. Должно быть, несколько лет назад на этом месте стоял обычный лес. По какой-то природной коллизии, а может и под воздействием человека, низину эту залило, и она превратилась в водоём.

– Что засмотрелся? – повернулась жена, уже без платья, в одном купальнике.

– Ты сегодня на удивление возбуждающая, – отозвался Александр Львович. – Разденься догола.

Елена сняла лифчик и трусы. Смущённо заулыбалась. Годы делали с её телом свою работу, но для женщины за сорок она смотрелась неплохо.

– Ну как, – задорно мотнула она головой. – Нравлюсь?

– Нравишься. Сделай мне минет.

– Ну ты подойди тогда.

– Вставать не хочется.

Лена зашагала к нему. Александр Львович лежал на крохотной полянке между дубами. Она присела на корточки, расстегнула ремень его брюк и взяла член в рот. Низовцев запустил ладонь в её волосы.

– Вовка совсем сдал, – сказал он.

– Да, – оторвалась Елена. – Как бы это плохо не кончилось. Он на всё способен.

– В Москву его, может, перевести?

– Что, в Москве инвалидам лучше живётся? Его не в Москву, его лечить надо.

– Лечить… – задумчиво произнёс Александр Львович. – Лечить можно, если лечится. А у него уже вряд ли.

Елена ничего не ответила. Низовцев не мешал ей больше. Несколько минут спустя он кончил. Жена проглотила.

– Фу, грязная какая! – морщилась Лена, заходя в воду. – Зря залезли. Подхватим ещё что-нибудь.

– Раз пришли, надо искупаться, – спускался следом Александр Львович.

– На речке бы.

– Там не чище.

– Всё же вода проточная.

– В бане отмоемся.

Низовцев сплавал на другой берег. Вылезти на него не было возможности – он представлял собой полосу грязи.

– Лен, пригнись!

– Зачем?

– Я нырну с тебя.

– Ну конечно!

– Пригнись, будь другом!

– Здесь нельзя нырять. В корягу врежешься.

Выбравшись на берег, они легли на полотенца. На телах остались разводы от грязной воды.

– Откуда у тебя волосы на спине взялись? – гладила его жена. И с каждым годом всё гуще и всё длиннее.

– Понятия не имею.

– Я ведь помню – у тебя их не было.

– Мутация.

– Очень вероятно.

В этот час в лесу было на удивление тихо – такую тишину редко когда услышишь. Солнце клонилось к закату. Повеяло вечерней хмарью и грустью.

Баню Александр Львович истопил сам.

– Молодцы, что вспомнили! – хвалила их Екатерина Макаровна. – Я тоже после вас помоюсь. Да и Володю бы помыть надо. А, Володь?

Владимир лишь пожал плечами.

– Мне всё равно.

– Надо, надо. Я баню сейчас редко топлю, тяжело стало, да руки всё не доходят.

Владимира взяли мыться с собой. Как ни странно, баня подействовала на него положительно.