Читать книгу Небесный Стокгольм - Олег Нестеров - Страница 16

В начале марта их вызвал Филиппыч для важного разговора.

– Ну что, голуби, финита. Вся чапаевская серия с финальными версиями утверждена. Посев в сентябре, сразу же после всесоюзной премьеры, фильм уже восстановили. Шуму будет много, так что готовьтесь. Есть шанс, что к вам придет популярность. К сожалению, тайная. – Он был в хорошем настроении. – Теперь, собственно, чего я вас пригласил. Как вы знаете, после всей этой истории в Манеже возникло некоторое напряжение в отношениях с творческой средой. С тех пор еще трижды с ними встречались и трижды умудрились все обострить.

– Так нельзя с художниками, – сказал Петя. – Если у тебя образования или культурного уровня не хватает, чего лезть туда, где не понимаешь? Он их всех потеряет. Или уже потерял.

– Он – это кто?

– Хрущев. Никита Сергеевич.

– Поможем ему?

– В смысле?

– Не потерять.

Петя задумался:

– А как?

– Им нужна поддержка. Пока в форме успокоительного. И так все непросто в мире, пусть пока не взбалтывают. Придумайте им игру для мозгов.

– Уже есть, – сказал Кира. – Шахматы.

– Спасибо. – Филиппыч не счел нужным прореагировать. – Уточняю задачу: придумайте анекдот-конструкцию, серийность хорошо работает, пусть в него интеллигенция свои мысли-настроения загружает, туда-сюда гоняет и успокаивается. Не шахматы, а четки. Придумайте им надежную и универсальную фигу в кармане.

– А может, нам для Никиты Сергеевича что-нибудь лучше придумать? – предложил Кира.

– За него не беспокойтесь.

– Как-то с фигами не очень хочется дело иметь.

– А почему вообще вокруг них столько суеты? – не выдержал Антон. – Эти билютинцы – мазня сплошная. Нужно меньше на них обращать внимания. Кому на Западе до этого скандала был нужен Неизвестный? Или Голицын? А после того, как с ним Хрущев в Кремле поговорил, иностранцы всю его графику на корню скупили. Они же за один день звездами стали.

– А может, они с Хрущевым в доле? – Филиппыч улыбнулся. – Сами вы все прекрасно знаете, не маленькие. Как только у нас художник или писатель сделает что-нибудь этакое, что противоречит нашей системе ценностей, да если еще при этом власть чуток покритикует – все! Лакомый кусочек. Берут в разработку и ведут, не отпускают.

– Кто? – сразу не понял Петя.

– Тарапунька и Штепсель.

– Да кому мы вообще нужны? – Кира улыбнулся. – Пора бы нам успокоиться.

– Я бы с радостью успокоился, дорогой мой. Да не могу. Там никак не успокоятся. – Филиппыч сделал замысловатый жест. – Цифры им покоя не дают. Можешь почитать при желании обзор ЦРУ: к концу XX века СССР втрое обгонит США по валовому национальному продукту. Мы имеем десять процентов роста, правда, они утверждают, что семь, но и этого хватит. У них-то у самих всего три.

– Это цифры трехлетней давности, – уточнил Антон, – сейчас меньше.

– Это не повод сидеть сложа руки. Вот они и не сидят. Велосипед изобретать не надо, есть хорошее средство – пятая колонна. А там все сгодятся: и ученые, и художники, и интеллектуалы, гении, неудачники… Недовольные, агрессивные, амбициозные, закомплексованные. Прекрасно подойдут даже те, кто искренне желает помочь улучшить нашу систему. Находят они их и лелеют, поддерживают всеми способами. И что, по-твоему, мы должны оставаться в стороне? – Филиппыч критически на них посмотрел. – Ну что, нашли себе политинформатора? Я вам дал библиотечный день, у вас допуск, залезайте и изучайте. Изучайте процессы, а не людей. Будет полезно. Есть сборники, есть первоисточники, но там сами переводите. Идет война холодная… Идет во всем. Как мы бегаем и прыгаем на Олимпиаде, удобные ли у нас кухни и диваны, у кого лучше фильмы, вкуснее молоко, чей космос… Холодная война дает миру массу изобретений, которыми мы вовсю уже пользуемся в обычной жизни. То, чего бы просто не возникло, если бы не это ожесточенное соревнование. Все, как всегда, имеет две стороны. Главное друг друга не угробить. – Филиппыч помолчал. – Мы даже х*ями меряемся.

Троица смотрела на него во все глаза.

– Башни телевизионные строим. У кого выше. Ну ладно, жду с идеями.

Филиппыч умел придумывать сказки, вернее, сказочные задания. И задал тогда царь богатырям новую задачу, пуще прежней, сложнее во сто крат. И пошли они куда глаза глядят. В пирожковую.

* * *

– Жалко даже с Василием Ивановичем прощаться.

– Зачем прощаться? Наоборот, он вновь родился. От трех отцов.

– Начнется у него новая жизнь. Представляешь, жил человек красиво, погиб как герой, а тут оказывается, что его главная миссия вовсе не эта, а быть персонажем анекдотов.

– Судьба. Зигзаг истории.

– Ты сам ему этот зигзаг и нарисовал.

– Ну ладно, даст бог, он на нас не обидится.

– Может, свечку за упокой поставить, а то ведь сниться начнет по ночам. Каменный гость, в бурке, на коне. Топ-топ.

– Красивый был бы памятник.

– Так, давайте к нашему волшебному сундучку. Что там нужно-то?

– Ну что-то типа пазла или шарады.

– Да нет, какая шарада? Это скорее частушка, форма одна, музыка одна, а вариантов сотни тысяч.

– Красивый язык, – вдруг сказал Кира.

Женщины-феи хлопотали на кухне.

– Знать бы, о чем говорят.

– Я думаю, у них тут разговор один. Лаврушку кинула? Да. Когда пирожки вынимать? Через минуту. Вопрос-ответ.

– Может быть вопрос-ответ?

– На татарском.

– При чем здесь татарский?

– Чтоб никто не догадался.

– Я вчера по радио слушал передачу, рассказывали про новые моющие средства и давали советы.

– «Снежинка», «Лебедь», «Универсол».

– «Ракета».

– «Эра». «Синтпол».

– «Мильвок».

– «Персиль». Шах.

– «Капронил». Мат!

– И какие там советы давали?

– Одна слушательница из Читы спрашивала, можно ли мыть голову стиральным порошком «Новость».

– Вот бы с ней познакомиться.

– Врач-косметолог Гусарова ей ответила, что, несмотря на то что этот порошок получил широкое распространение в нашем быту и хорошо стирает в жесткой воде, мыть им голову нельзя. Потому что в его состав входят очень едкие вещества, можно повредить не только волосы, но и…

– Голову! Голову можно повредить!

– Кира, ты с чем пирожок съел? Мне кажется, в них тетеньки что-то свое, восточное подмешивают для счастья.

– То-то мы сюда ходим.

– Подсели! Как и весь МАРХИ.

– Радио! – Кира победно улыбался. – Ему зада ют вопросы, оно отвечает. Вот тебе и конструкция.

– Татарское радио?

– Глупый ты, Антон, армянское. Помнишь, нам Люся рассказывала про диктора-идиота?

– Умнейший, кстати, диктор.

К: Армянское радио спрашивают: «Чем социализм отличается от капитализма?» – «При капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме наоборот».

– Можно на работу год не ходить, – мечтательно сказал Антон. – Соберу удочки, поеду к бабке на Упу лещей ловить. А Филиппычу скажем, что работаем, нужны сплошные библиотечные дни, чтобы энергию и напор в кулак собрать. Нет, правда, какой смысла все сразу сдавать? Давайте пару-тройку месяцев тему помурыжим.

– У тебя замашки жучка-плановика. Ты в курсе, что за неверную отчетность ввели уголовную ответственность?

– Мы друг друга не сдадим. А они, – он кивнул на пирожковых фей, – нас не слышали. Гуляем.

– А где Мухин?

* * *

– Я теперь у Кобзона.

– Этот с коком, что ли? «А у нас во дворе»? «По Ангаре»?

– Он.

– А как же музыка, Мухин? У тебя же прорыв запланирован.

– У меня жена молодая, мне зарабатывать нужно, я еще и мать кормлю.

– А Бернес? Тебе же он нравился?

– Боюсь я. У него концерты все сплошь левые. Митя Городецкий, его импресарио, всегда только за наличный расчет их ставит. Получит деньги и раздает нам в машине. Каждый раз мне не по себе. Как в «Советской культуре» фельетон о леваках вышел, сразу нашего брата шерстить начали. «После первого звонка» назывался… Для меня одного звонка достаточно. Чувствую, ОБХСС рядом бродит, а тут меня как раз Кобзон увидел. Работаю теперь с ним. Нас Паша Леонидов в свою обойму взял.

– А это кто?

– Знаменитый администратор. Все директора филармоний по стране схвачены.

– Быстро как-то твой Кобзон пошел.

– Прет как танк. Умный мужик, понимает, что ему нужно: лучшие песни, лучший состав и лучший директор. В «Голубом огоньке» с ним снимался, ему бороду наклеили и автомат дали, он «Товарищ Куба» пел. А по заднему плану кордебалет, тоже автоматчицы, в хаки. Огонь-бабы!

Сидели в «Шестиграннике», кафе в Парке Горького. Место было модное и бойкое, захотелось веселья и даже, как выразился Антон, некоторого разгула. По вечерам тут были танцы и много красивых девушек.

Пошли в отрыв.

Решили, что в этот раз лучше подойдет портвейн: обстановка и время года требовали. Весь зал твистовал, музыканты старались, правда, Мухин их обозвал халтурщиками, но это были его внутренние профессиональные критерии.

Скоро за столом появились Леся и Тата, потом Ася, потом еще двое – Лариса и Женя, нужно было останавливаться.

Кира благостно сидел между двумя студентками из иняза, это как раз были Леся и Тата, разговор у них вился вокруг недавней выставки Фернана Леже в Пушкинском музее. Антон выяснял у Аси, в каком отделе магазина она работает, здесь его ждало разочарование, это был рыбный, даже не спорттовары. Петя никак не мог сосредоточиться – Лариса или Женя, в итоге Лариса ушла танцевать с каким-то модником-брюнетом, а Женя сразу перестала ему нравиться, посидела немного и тоже ушла. Мухин засобирался, выпили уже порядком, а завтра еще музыку играть. Петя вышел в самый центр к танцующим и стал читать стихи прямо под музыку. Его, конечно, никто не слышал, а он все равно читал. Потом стал ходить между танцующими девушками и объяснять, что волосы мыть «Новостью» никак нельзя, потому что там серная кислота.

Его забрал Антон, Кира с француженками ждали уже внизу, Ася не понимала своей судьбы на этот вечер, но Антону уже было не до нее.

Такси они поймали только одно, поэтому Асино счастье прошло мимо, погрузились впятером и долго не могли понять, куда ехать. Тата деликатно заметила, что у нее родители уехали в Трускавец, а бабушка не в счет.

По дороге взяли еще, что могли взять, какую-то дорогую импортную штуку с большой разноцветной этикеткой и пробкой винтом.

Тата жила где-то в районе Бауманской, в большой квартире, бабушка тихо сидела в дальней комнате – видимо, была хорошо приучена. Завели музыку, стали пробовать танцевать, но быстрые танцы не получались, а медленные не могли понять, как танцевать, один был все равно лишний. Петя уже к этому времени пришел в себя и планы Антона слегка нарушил.

Кира предложил сделать пантомиму теней. Оказывается, нужны были настольная лампа – ее поставили на полу – и простыня, одну ее часть как-то защемили дверцей шкафа, а другую дали держать Антону. Кира сказал, чтобы все хорошо получилось и было красиво, важно, чтобы одежда не мешала телесным изгибам, и тогда все быстро разделись, кроме Антона, потому что он держал простыню.

Пантомима удалась, было насколько номеров – свинарка и пастух, суд Париса (им был Кира). Орфей и Эвридика не очень хорошо получилось, потому как вместо лиры был цветок алоэ, а он не очень под ходил.

Чтобы как-то вовлечь Антона в игру и он перестал нервничать, его решили отвезти на море, Тата набрала полную ванну воды, Леся принесла пачку соли и почти всю ее туда высыпала. В этот момент Кира и Петя не разрешали ему выходить из вагона, потому как проезжали только Мичуринск и старушки должны были продавать картошку с малосольными огурцами и укропом. Нужна была старушка. Но Тата встала в дверях и сказала, что бабушку нельзя будить, иначе она не уснет. Наконец на море приехали, Антона тоже раздели, Тата принесла ему из шкафа сатиновые папины трусы, выключили свет и положили его в ванну. Антон сказал, что это ненастоящее море, нужны чайки. Тогда Тата быстро сбегала и принесла клетку с канарейками. Канарейки плавали не очень хорошо, и про них скоро забыли. Стало уже как-то прохладно бегать голыми и тогда легли под одеяло, вчетвером, потому что Антона Лесе удалось закрыть. Тата ему объяснила через дверь, что можно пяткой заткнуть слив, пустить тонкую струйку воды и спать до утра, ее папа так часто делает.

Петя подумал, что сложно не запутаться и что он по-прежнему не может сконцентрироваться ни на Тате, ни на Лесе. С Кирой они уже поиграли, и тот сладко заснул, и Пете как-то хотелось одинаково ощущать их обеих, но не получалось, внимание переключалось то туда, то сюда.

Наконец они пошли открывать Антона, и Петя заснул.

* * *

– Ку-ку, – сказал Антон.

Библиотечный день давно кончился. Девушек не было, они ушли в институт. Бабушка пожарила ребятам яичницу с луком, отрезала черного хлеба, было видно, что она давно перестала чему-либо удивляться. Петя мог поклясться, что всю ночь она вспоминала за дверью свою бурную молодость, приключений в ее жизни наверняка было никак не меньше.

Утро на работе было обычным, к часу дня нужна была «объективка», вычитывался и анализировался поток анекдотов, тут еще какое-то дурацкое совещание, вокруг народ, а они сидели, переглядывались и прятали глупые улыбки.

Их немножко потряхивало, рубашечки были вчерашние. И лица были вчерашние.

* * *

Но главное их ждало вечером. Антон сказал:

– Петя, ты должен поехать со мной. Ты должен объяснить, что я целую ночь проспал в ванной. Что у нас был такой… праздник Нептуна… или… не знаю… посвящение? Как это лучше назвать?

Петя поехал с ним.

Вера была спокойна, как танк. Она их сначала накормила, забрала у Антона не очень свежую одежду, дала ему тренировочные и красную футболку с номером «9».

– Дело государственной важности? – спросила она. – Я хорошо вас поняла?

– Не без этого, – согласился Антон.

И посмотрел на Петю с надеждой.

Петя сказал:

– Знаешь, Вера, иногда в жизни бывают ситуации, когда…

Вера молчала.

– Их толком ни описать нельзя, ни объяснить – ну, случилось и случилось. Главное, что мы здесь… видишь, я мужа тебе привел. Он дышит. Между прочим, он провел ночь, как Ихтиандр.

Антон и Петя глупо захихикали.

– Что?

– Кильками только мы его не кормили и сома не запускали, но канарейки вокруг него плавали. Но я тебе могу пообещать, что он был и остается только твоим. Мы старались, как могли. И оберегали его от всяческих…

– Мы – это кто?

Петя напряженно думал.

– Ну позвонить-то ты хоть мог? – Вера посмотрела на Антона.

– Ты знаешь, мне кажется, Вера, он в тот момент цифр не знал. И букв.

– Да… Веселая у вас компания. Ну, хорошо. Я подумаю, чем мне ответить.

* * *

Ответила Вера асимметрично.

Антона уложили, она налила Пете рюмочку коньяку. Пете стало так хорошо – и поел, и как-то отогрелся внутри, и тремор сошел. И Антон спит – товарища-то спас.

– Слушай, Вер, а расскажи-ка мне про Канторовича.

Вера долго на него смотрела, и было непонятно, то ли она его сейчас сковородкой треснет, то ли поцелует. Она открыла окно и даже закурила. Петя подошел и встал рядом:

– Ты не расстраивайся, он хороший.

– Да я сама знаю. – Она вздохнула. – Я же не в беспамятстве замуж-то выходила. Мне такой и нужен. – Она посмотрела на Петю: – Ну, и зачем тебе Канторович?

– Ты знаешь, Вера, мне интересно. Мне вообще все интересно.

– Я обратила внимание.

Она курила и смотрела вниз.

– Ну ладно. Садись. И слушай.

Рассказ Веры про фанерную фабрику, Канторовича и его чудо-способ.

Канторович предстал перед Петей сказочным героем. То ли Иванушкой-дурачком, то ли стариком Хоттабычем. Короче, началось все на фанерной фабрике. Давным-давно, еще до войны, попросили его, профессора-математика, рассчитать, как лучше фанеру резать и станки фабричные использовать. И придумал он вдруг чудо-способ, как вообще все в стране можно рассчитать и улучшить.

А лет через пять в далекой Америке его чудо-способ заново переоткрыли два таких же Хоттабыча, Данциг и Кумпас. Только на свой капиталистический лад. И стали там решать разные проблемы: и с транспортом, и с распределением ресурсов на ВВС, и даже обсчитывать инвестиции на Уолл-стрит.

Но в Америке никак не могли этот чудо-метод как следует применить – там у компаний разные владельцы, одержимые конкуренцией друг с другом. А у нас было по этому поводу настоящее раздолье. Между оптимальным планированием и природой социалистического общества царила полная гармония.

Канторович долго мыкался и горе хлебал, послал свой труд Сталину, но чиновники его заволынили, уж больно он шел вразрез существующим марксистским догмам. Чуть не расстреляли, но спохватились в последний момент, он ведь делал математику для Соболева, а тот на своей БЭСМ рассчитывал урановый проект.

Два года назад его нашел академик Немчинов, отвечавший в стране за преобразование нашей экономики математическим способом, и послал в Академгородок дорабатывать свою идею, дав ему в подчинение целое отделение в Институте математики.

И наступил для Канторовича сущий рай. Компьютерный центр, машинное время без ограничения, любые научные журналы, коллеги достойные. Парочка циклотронов. Квартира под двести метров. Никаких национальных вопросов.

В этом раю Эдик и трудится.

В этот момент Пете показалось, что он проснулся, его голова лежит у Веры на коленях и она гладит ему волосы. Он вновь закрыл глаза.

* * *

Когда Филиппычу доложили об изобретении «Армянского радио», он аж крякнул. Встал, заходил по комнате и сразу же попробовал анекдот-конструкцию на деле, выдав экспромт:

Вопрос, на который Армянское радио не смогло ответить:

«Когда мы догоним и перегоним Америку, стремительно катящуюся в пропасть?»

Анекдотов до этого Филиппыч не сочинял.

Придуманная самоиграйка выдавала анекдоты сама, без всяких ограничений. Мало того, от нее было страшно тяжело избавиться, наверное, неделю им пришлось провести в непрерывном генерировании всякой чепухи: любая ситуация, любая мысль, любая ерунда без труда в эту шкатулочку залезала и махала хвостиком.

Филиппыч тянул с ответом, их идея, видимо, гуляла по инстанциям, и Петя представлял, как ее обсуждают серьезные люди на каком-нибудь важном совещании. Возможно даже присутствуют академики. Еще Петя переживал, чтобы не обиделись армяне, но он себя успокаивал, что наверняка все согласуют, с кем нужно. С кем из армян нужно было согласовывать, Петя не представлял.