Читать книгу Россыпи - Олег Синица - Страница 7

Ночью дождь непрерывно шумел.

Мне казалось, не будет конца.

А проснулся, в окно поглядел —

солнце катится прямо в глаза.

Снова вёдро. Вокруг белый свет!

Мирный дух и во всём благодать!

Голос бабушки слышу вослед:

Выставь кринку на русь прокисать!

И я с нею наружу несусь —

молоко выставляю на русь,

там, куда густо свитый плетень

не бросает на лавочку тень,

где лучит с неба свет и тепло

целый день только солнце одно.

Всё парит и прогрето – во двор

гонит силек петух-краснопёр,

и оранжево-лапчатый гусь

вывел тоже семейство на русь.

Хочешь вправо гляди на угор,

хочешь влево – на глянцевый бор,

всё одно – всюду правда и суть,

греет всех благодатная русь.

И куда кринку не уноси,

простокваша дойдёт на руси.

Сотня лет промелькнула, как год —

море, пляж, иностранный курорт,

тучи чёрные с разных сторон —

месяц льёт неуёмный циклон.

И, казалось, не будет конца…

Утром глянул, и – солнце в глаза.

И куда делась мрачная грусть —

смотрит с лоджии отчая русь.

И кричу в иностранной глуши:

«Гой еси! Белый свет на Руси!»

И слетает расслабленность с век,

хочешь жить ещё, минимум, век.

Щедро, в глубину и ширь

паутину сплёл мизгирь,

не в лесу, как водится —

сплёл тенёта в горнице.

Толстый, круглый, как пузырь,

думу думает мизгирь:

чем ещё наполнить дом —

настоящий скопидом.

У соседа-живоглота

всё в порядке, и тенёта

караулят каждый звук.

Что ж, на то он и паук.

Без отравы и липучек

мошек нет в избе и мух.

Но отнюдь не из-за мух

стал мизгирь хозяйке друг.

Пусть кому-то не картина,

а в избе – всё животина.

Можно с кем поговорить,

день-деньской укоротить:

«Дождь прошёл, и нет дороги…

Не согнуть в коленках ноги…

Ветхой сделалась ограда…

Со снохою нету лада…

Дочь не едет… В чём причина?

Нет давно вестей от сына…

Может быть заглянет вдруг

на своей машине внук…»

И, качаясь на тенётах,

бабку слушает паук.

Трёт мизгирь о ножки ножки:

«Потерпи, бабушк, немножко,

всё путём, всё хорошо…» Так, глядишь, за разговором

не спеша, но и не скоро

снова длинный день прошёл.

Запах ржаной испускает труба.

Запахом хлебным встречает изба.

Хочется в рощу? – сходи, только проще

в вятскую избу зайти – вот где роща.

Зёрна проклюнулись, и рощи ради

бабушка с печки сползла на полати.

Незачем жито в корчагах томить,

надо на печке зерно просушить.

Рады и взрослые и карапеты —

роща вкусна, как с прилавка конфеты.

Хлебной липучкой наполнил карман

и – из избы – сам себе гулеван.

День погуляли, вернулись – размолот

сладкий запас в порошок, то есть в солод.

…Солод ржаной – это тоже запас —

будет зимою кумышка и квас.

И на полатях свободно местечко —

греется бабушка снова на печке.

Детство прошло, разлетелось пушинками…

Как-то само собой, как-то тишком,

стали цыплята подростками-сильками:

курочкой кто-то, а кто – петушком.

И голенастые, и малорослые

мнят о себе, будто курицы взрослые.

Пробуя перья свои после линьки,

стали бесстрашными, смелыми сильки.

Кучей несутся и вновь разбегаются,

под ноги лезут, в кормушку с пшеном.

А петушок, тот за всех задирается,

пробует спорить с самим петухом,

с птичьим начальником – перед отцом

выставил грудь. А давно ль был яйцом!

Только нахмурился солнечный день —

в небе мелькнула крылатая тень,

словно в белила добавили синьки.

Кинулись прятаться «смелые» сильки.

И позабыв про отца, петушок

к маме встревоженной лезет под бок.

Спрятался, словно за каменной башней.

С мамою вместе гораздо бесстрашней.

Встав спозаранку, по утрам,

когда день не мешает,

моя бабуля по слогам

Еванглию читает.

И медленно за строчкой строчки

шуршат затёртые листочки.

Присев с ней рядом на кровать

я искренне дивилась:

как можно долго так читать,

ты где читать училась?

Она, прервавшись на тире,

мне объясняла – в янтаре.

«Когда ломали власти храм,

не думали умами,

у них был свой «великий» план —

открыли школу в храме.

По центру, помню, как сейчас,

учился наш, янтарный, класс.

А по бокам не наши —

другие были классы.

Екатеринин, вроде, справа,

А слева… позабыла, право.

Годок далось ученье знать,