Читать книгу Операция «Царский ковчег». Трилогия. Книга 1 - Олег Васильевич Филатов - Страница 6

Полковник Гришин – Алмазов давно работал в направлении поиска человека, через которого уходят данные к красным из Омска, можно сказать, из Главной штаб-квартиры Сибирской армии. К тому же из Екатеринбурга прибыл штабс-капитан Обыденов Виктор Иннокентиевич, который имел сведения о лазутчике. Прежде чем Обыденов попал в Екатеринбург и встретился с Симоновым, он какое-то время жил в Москве, потом в Перми, Тюмени и, наконец, Екатеринбург. Он окончил военное училище, был на фронте. Получил Георгия и звание штабс-капитана.

При формировании службы требовалась тщательно подходить к подбору кадров. А тем более к засылке за линию фронта людей. Они ведь могли и не вернуться. Рядом был враг. Но кто он? Всю ночь он просидел над документами. Уже под утро в кабинете Гришин – Алмазов внимательно, который раз рассматривал и перечитывал письмо, которое им удалось перехватить у связника красных. К сожалению, тот покончил с собой. Он поднес письмо к окну, поближе к свету.

– Точно, – сказал он сам себе, – этот почерк мне знаком. Затем он, достал журнал, в котором отмечались дежурные офицеры контрразведки, и сравнил письмо с записями в журнале. Проведя пальцами по векам уставших глаз, закрыл журнал, резко встал.

– Господин, штабс-капитан, Виктор Иннокентиевич, прошу Вас, возьмите наряд и арестуйте штабс-капитана Соловьёва.

Его арестовали дома. Он не успел оказать никакого сопротивления. В последнее время он часто бывал в большом подпитии. И вот и сейчас, когда за ним пришли, он был в нетрезвом состоянии, и это облегчило решение задачи. Его доставили в контрразведку и стали задавать вопросы, предъявив искомое письмо.

Соловьёв уже очухался. Он стоял, покачиваясь между двух солдат, и из подлобья косился на Обыденова.

– Ничего от меня не услышите, – заорал он на повышенных нотах.

– Скажете уважаемый, скажете, – в голосе Гришина-Алмазова Обыденов услышал металлические нотки.

– Посидите сутки в камере без еды, без света – все скажете. Соловьёв что-то прошипел. Видимо ругался.

– Вас ведь, Соловьёв давно приучили к сладкой жизни, ведь ещё в Швейцарии большевики купили Вас, и Вы здорово нажились на их партийной кассе. Документы у нас в наличии и мы их передадим, как подобает в ЧК. Песенка ваша спета. Советую вам, рассказывайте всё. Вы ведь русский человек и христианин, дворянского происхождения… Уведите его! – обратился он к солдатам. – Да как следует обыскать, чтобы никаких документов не съел!

Солдаты с Соловьёвым двинулись к двери, но на пути у них стоял Обыденов.

– Моя бы воля, – сказал он Соловьёву, – я бы тебя к стенке поставил, но господин полковник гуманист, на такое не пойдет. А так бы быстрее дело вышло…

– Мало я тебя на допросе бил, – простонал Соловьёв. – Нужно было вообще изуродовать.

– Головой отвечаете, если арестованный сбежит или что в камере над собой сделает. Ремень у него отобрать, шнурки от ботинок и все такое прочее. Если что не так – вам достанется по первое число…

– Слушаюсь, ваше благородие! – рявкнули конвойные, посмотрев на полковника. Тот молча кивнул, подтверждая слова Обыденова. – Однако проговорил он, – когда солдаты увели Соловьёва, – уважаемый, слово надо держать. Если что не так, придется вам с этими солдатиком разбираться.

– Бросьте, полковник, эти интеллигентские штучки, – раздосадовано сказал Обыденов. – Это Вам нужно быстрее с этим разбираться, а не то красные нас опередят. Под угрозой выполнение операции «Ковчег».

– Не думаю, – невозмутимо ответил Гришин – Алмазов, – что Соловьёв протянет сутки, он жрать захочет и пить и вечером мы сможем задать ему все интересующие нас вопросы.

Кабинет Гришина-Алмазова опустел, Обыденов остался с глазу на глаз с Иваном Ивановичем. Он ждал, что скажет полковник, а тот подошёл к окну и стал смотреть куда – то вдаль. «Что он там ищет? – Думал про себя Обыденов. Затем он подошёл к карте боевых действий. Наконец, прервав затянувшееся молчание, Гришин – Алмазов заговорил:

– Открытое письмо, которое вы привезли – это, выражаясь юридическим языком – косвенная улика. Строго говоря, она ничего не доказывает. Да, почерк, безусловно, Соловьёва, но содержание нам ничего не говорит. Возможно, и, правда, какой-то агент прибыл, а потом был убит. Я думаю, что это был Померанцев. Впрочем, с Соловьёвым это проще, чем с кем-нибудь другим. Он не выдержит.

Он же видел, как контрразведка обрабатывает тех, кто не говорит правды.

Обыденов рвался в бой. Как никак Померанцев был его коллегой. Ему хотелось поскорее допросить штабс-капитана Соловьёва, выяснить, как и зачем он убил Померанцева и куда он дел материал, который тот вёз из Москвы от «Правого центра» через Екатеринбург. Отчёт о работе с агентами. Часть этих агентов перешло на работу в район Екатеринбурга и сейчас, во что бы то ни стало, надо было упредить действия красных по их разоблачению.

– Уважаемый Виктор Иннокентиевич, я вижу, что Вы готовы приступить к допросам. Но скажу вам вот что: институт контрразведки получил широкое применение. Контрразведку создают у себя не только высшие штабы, но каждая воинская часть. Сплошные провокации, да вот и мы с вами – нашли предателя в контрразведке. Упразднить весь институт, оставив власть слепой и беззащитной в атмосфере, насыщенной шпионством, брожением, изменой, большевистской агитацией и организованной работой по разложению? Вы же знаете, уважаемый Виктор Иннокентиевич, что законодательство не предусматривает составление судебным следователем какого-либо итогового документа по собранным им материалам. Заключение о предании обвиняемого суду излагается в форме обвинительного акта прокурором окружного суда (в соответствии с определенной подсудностью преступлений). А Устав уголовного судопроизводства“ помимо нескольких конкретных случаев, допускает составление следователем особых постановлений „лишь тогда, когда это необходимо для объяснения хода следствия иди распоряжения следователя.

К тому же, следователь может начать и вести следствие, арестовать и привлекать обвиняемого к следствию, освобождать от ответственности, пояснять расследование и свои действия. Но не имеет права давать оценку собранным доказательствам и формулировать окончательные выводы.

Наша система дознания это сеть нештатных осведомителей и штатных секретных агентов собирает любую информацию по интересующему вопросу. Официальные инспектора и агенты угрозыска составляют по ней сводные рапорта и докладывают следователю. Тот или вызывает очевидцев к себе, или поручает их допрос начальнику угрозыска и затем оценивает протокол. Чины дознания сами не могут судить о важности или ненужности информации. Поэтому их протоколы нередко подробнее и полнее, чем у следователя. Разумеется, к следователю приходят по объявлению или собственному почину доброхоты-очевидцы. Какие-то материалы могли догадаться прислать ему следственные и прочие комиссии. Иные попадают случайно в поле зрения судебных прокуроров и уже те докладывают по инстанции, а бумаги поступают к следователю после многодневного путешествия по соседним канцелярским столам.

Следователь составляет списки интересующих его людей и направляет их в угрозыск сам, а военным властям – через прокурора суда. Инициативу в даче поручений могут проявлять прокурор и его заместители. В целом, эта система не всегда эффективна.

Низовое звено чинов дознания, за небольшим исключением, составляют люди, приученные некритически принимать и фиксировать любые сведения. С одинаковым усердием или равнодушием записывают они факты и слухи, добавляя к ним иной раз толику собственных домыслов – для оправдания расходов якобы на секретную агентуру. В условиях гражданской войны первичный опрос может стать и последним перед расстрелом свидетеля. Просчеты дознания уже не исправляются. Но и в других случаях следователю сложно не отбросить что-либо существенное вместе с беспочвенными слухами или оценить нюанс одной важной детали среди множества ненужных.

Нам необходимо Обыденов, изменить материал, комплектующий контрразведку. Скажу вам, что надо привлечь на эту службу бывший жандармский корпус, чинов судебного ведомства и т. д. У нас, как Вы заявили, одна сверхзадача – не провалить операцию «Ковчег», для этого нам нужно допросить Соловьёва…

– Да, Виктор Иннокентиевич, нам прислали бумагу из Берлина от агентуры о некоем Маркове. Я предлагаю попытаться использовать его как агента по линии эстафеты. Прочитайте, и скажите, что Вы думаете об этом. Сообщение поступило от агента, который давно работал в Берлине. Оно касалось Бориса Владимировича Свистунова, 36 лет, дворянина. Он был офицером Генерального Штаба, полковником участвовал в Первой мировой в качестве старшим адъютантом штаба 56 дивизии, а затем помощником старшего адъютанта штаба Особой Армии.

– Господин полковник, привлекать Маркова очень

проблематично. Очевидно, он не рассказал полковнику Свистунову, что сидел в тюрьме в г. Тюмени. Но ведь и князь Львов находился в тюрьме в Тюмени. Значит, они сидели вместе. Потом Марков был освобождён без последствий для него. Его освобождение произошло раньше, чем освобождение князя Львова. Господин полковник, из этого документа становится ясно, что офицер Марков связан с немцами. Их Красный крест имеет представителей в г. Екатеринбурге. Если ему поручить работу по доставке информации, как разъездному агенту, по эстафете, то надо давать минимум. Пусть он курсирует между городами Томск, Омск, Челябинск, Екатеринбург, Курган.

– А что, Виктор Иннокентиевич, это мысль. Надо

подумать. Ну, во – первых мы его найдём. Я думаю, он не откажется от работы. Ну, а если откажется, не велика беда. Но я думаю, что это будет в его интересах. Надо проверить его связи. В это время раздался звонок телефона. Это звонили из тюрьмы и сказали, что Соловьёв проситься на допрос. Гришин – Алмазов посмотрел на тумбовые часы.

Поехали в тюрьму, – сказал полковник. Подали машину. В углу камеры сидел Соловьёв. Когда вошли офицеры, он вдруг спросил:

– Господин полковник меня расстреляют?

Он смотрел на вошедших, одновременно с ужасом и мольбой.

– Господин штабс-капитан, возьмите себя в руки, сумели нарушить присягу сумейте и отвечать! Нам необходимы ваши показания.

Гришин – Алмазов произнес:

– Немедленно возьмите себя в руки! Дайте показания о вашем предательстве, о работе на красных, об убийстве Померанцева, – а там посмотрим!

Соловьёв, глядя ему в глаза затараторил:

– Завербован, деньги нужны были, мать померала. Это ещё в Москве было. Я был проездом в Екатеринбурге, ну, вот и помог мне один хороший человек. А потом начал меня шантажировать.

– Кто этот человек? – спросил Обыденов.

– Это чекист Родзинский…

Гришин-Алмазов подал знак рукой писарю Зверобоеву. Тот быстро записывал показания Соловьёва.

Соловьёв с обречённостью человека, у которого не было иного выхода, кроме как в петлю рассказывал о том, как передавал сведения о количестве и оснащенности Сибирских корпусов, о контактах командования с американцами и японцами. Он подробно описывал свои встречи с Родзинским, через его агента Никулина в Академии Генштаба в Екатеринбурге, а также на железнодорожном вокзале, когда он ездил туда по заданию полковника на встречу с местными агентами Сибирского войска. Гришин – Алмазов внимательно слушал его. Обыденов также слушал, что называется в оба уха. Писарь записывал слово в слово. Наконец Соловьёв замолк, будто из него вышел весь дух.

Обыденов спросил:

– Ты про убийство своего товарища Померанцева почему не рассказал? Рассказывай, сволочь, как связного убивал и куда дел список нашей агентуры?

Соловьёв объявил, что это не он.

– А я его не убивал, Христом Богом клянусь.

– Хватит врать-то! – зло крикнул Обыденов, – Божьим именем прикрываешься, в аду за это гореть будешь!

– Клянусь, ваше высокоблагородие, – еле слышно произнес Соловьёв бледными до синевы губами, – Родзинский дал мне знать о приезде связного, но я узнал об этом, только, когда информация пришла в контрразведку. Если бы красные знали об этом в Екатеринбурге, они бы его там и взяли тёпленьким. Мне было сказано, чтобы я его ликвидировал. Но со мной были офицеры, спросите, у них ваше высокоблагородие…

Обыденов обратился к полковнику, когда они вернулись в кабинет:

– Господин полковник, значит, Померанцева убрал кто – то другой, поскольку связь не была нарушена. Вы ему верите?

– Думаю, что убрали Померанцева какие-то бандиты или барыги. Случай. В поездах кто только сегодня не ездит.

– Видите ли, в чем дело, уважаемый Виктор Иннокентиевич, позвольте Вам сообщить, что дежурный офицер никогда не остается один, при нем всегда находятся солдаты караула…

Аркадий Петрович кивнул и продолжил:

– Я уверен, что не было у него возможности, то есть Соловьёв, не врет.

– Стало быть, он прибыл не поездом. – Задумчиво сказал Обыденов.

– Было уклончивое сообщение «Правого центра», 17 марта 1918 г., что якобы прибывает агент, но кто и когда – мы не знали, поэтому и Соловьёв выследил Померанцева не сразу.

– Значит, 20 марта он сел на поезд в Москве, и через двое суток был в Екатеринбурге.

– Через четыре дня в понедельник, – подхватил Гришин – Алмазов, – надо принять во внимание, что это не мирное время, затем отправляется в Омск, а потом сразу же – обратно, то есть в Москву он прибывает через две недели.

– Он и прибыл, – продолжал Гришин – Алмазов, – в Екатеринбург и поселился в гостиницу. У него в городе никого нет. Поезжайте в Екатеринбург и свяжитесь с нашей агентурой. Поищите какие-нибудь следы Померанцева, возможно, его кто-нибудь вспомнит. Выясните, куда он мог направиться после прибытия, что делал потом. Попробуйте восстановить весь его путь. Что-то подсказывает мне, что, если мы сумеем узнать, что делал Померанцев в течение суток со второго по третье апреля, то сможем и найти его убийцу. Через нашего резидента проверьте данные о Соловьёве. Найдите штабс-капитана Седова, он недавно вернулся из Тобольска, и опросите его, что он знает о Соловьёве.

На следующее утро он был уже в поезде Омск – Екатеринбург – Москва.

Транссибирский экспресс прибыл в Екатеринбург, как всегда, ранним утром. На плоских крышах вагонов темнели сырые пятна, стекла окон были грязными, а на подножках чернела натасканная пассажирами грязь, Скорее всего, там, откуда прибыл поезд, в Сибири, в Тюмени шли дожди.

Пока поезд высыхал под взошедшим солнцем, красногвардейские патрули проверяли документы у прибывших пассажиров.

Людей сегодня было много; бывшие офицеры и солдаты – отпускники, сбежавшие с Западного фронта, юноши и девушки, пробирающиеся в Москву, где можно было попытать счастье выехать на Украину и оттуда в Европу. Большая группа бывших пленных венгров, следующая из промёрзлой Сибири к себе на родину, китайцы, торговые представители разных стран, дипломаты, предпочитающие поезд пароходу, и, наконец, просто путешественники, журналисты. К числу последних принадлежали – высокий, сухопарый тридцатилетний здоровяк. Обыденов спокойно стоял на перроне дымил папиросой, скучающе поглядывая по сторонам и на то, как проверяли его документы. У него был немецкий паспорт. Так было задумано наверху ещё генералом Батюшиным в 1915 году. Тогда он вызвал его к себе в кабинет, после встречи с Государём и дал ему задание, которое теперь предстояло выполнить. В течение всей этой процедуры он не посмотрел ни на одного из них. Они для него просто не существовали.

Документы его, не вызвали никакого подозрения. В Екатеринбурге уже имелись консульские миссии Франции. США и представительства Красного Креста Германии, Франции. А он и должен был освещать, так сказать с позиции прессы, всё происходившее здесь. Остановившись в местной гостинице, в номере, для заграничных путешественников, расположился в удобном номере, принял душ, побрился, переоделся. Свежий румянец на его свежевыбритых щеках говорил о том, что человек хорошо отдохнул и всем доволен в этой не простой жизни. Ни на кого не глядя, и ничего не замечая, он прошел в ресторан. Ему подали яичницу с ветчиной, водку, хлеб, чай. Он ел и пил не спеша, не отрывая взгляда от тарелки, Расплачиваясь с официантом, он спросил на плохом русском, можно ли купить в Екатеринбурге немецко – русский словарь. Официант знал по-немецки только два слова: «не понимаю». Виктор написал ему на салфетке с ошибками на русском языке. Официант прочитал и пояснил:

– Да, в Екатеринбурге есть замечательный магазин, где до недавнего времени можно было купить и немецко – русский словарь и много других хороших книг. Но вот война пришла и теперь не известно есть ли они эти словари. А магазин находится совсем недалеко, в двух минутах ходьбы от гостиницы, на Сибирском проспекте. Вот он, виден даже отсюда: три витрины, высокая кованная железная дверь и над ней скромная красная вывеска с маленькими буквами: «Книги».

Обыденов, бросил рассеянный взгляд в окно, в ту сторону, где располагался книжный магазин, быстро всунул папиросу в рот и медленно поднялся. Прежде чем уйти из ресторана, он задал еще один вопрос: где можно найти госпиталь? Официант дал иностранцу и эту справку.

Так же, ни на кого не глядя, ничего не замечая, холодный надменный, немец покинул ресторан, спустился вниз, пересек вестибюль и вышел на Сенную площадь с ее людским гомоном, и зеленеющими деревьями.

Виктор направился к магазину с высокими кованными железными дверями и тремя витринами, заставленными книгами.

В большом помещении магазина на многочисленных полках стояло около тысячи книг.

– О! – воскликнул путешественник по-немецки. – Куда я попал? Ваш магазин чуть ли не Берлинская библиотека?

Человек в черном костюме, в белой свежей рубашке, повязанной скромным темным галстуком, приветливо поздоровавшись, сказал на хорошем немецком языке:

– Нам, конечно, далеко до Берлинской библиотеки. Но даже такое количество книг имеет для екатеринбургских трудящихся большее значение, чем миллионы томов Берлинской библиотеки для трудящихся Берлина.

– Вы не только продавец, но и большевик – агитатор? – улыбнулся Обыденов. Это была его привычная улыбка, которая сопровождала любой его разговор.

– Есть у вас немецко – русский словарь последнего издания?

– Пожалуйста, прошу вас. – Человек в черном костюме достал с полки толстую книгу в темно – жёлтом переплёте и положил ее перед покупателем.

– Да, это то, что мне необходимо в России, – с явным удовольствием сказал Обыденов.

Он открыл словарь и стал рассматривать его первую страницу, полистал и вернул книгу. Уходя, он пожал ему руку и сказал полушутя:

– Благодарю вас, господин агитатор. – И тут же произнес шепотом:

– Привет от «Бати»..

– «Батя»? Человек, стоявший за прилавком, был почти спокоен. Сам генерал Батюшин передает ему привет. Вспомнил, наконец! Сколько лет молчали. «Батя» был крестным Караулова. Прошло пять лет. Он начинал когда – то простым прапорщиком. Представители Батюшина долго изучали его, потом предложили работу. Караулов был рядовым агентом, и теперь рядовой. А Батюшин, говорили, стал важной персоной, чуть ли не первым лицом в штабе заграничной разведки. Чего он вспомнил о Караулове? Значит, что-то произошло.

Владимир Караулов впервые же годы после того, как Советы установили свою власть в центре России, оказал немало ценных услуг своим хозяевам. Все добытые сведения он передавал резиденту Померанцеву, а тот пересылал их дальше. Караулов имел контакт только с Померанцевым. Недавно ему стало известно из газеты, что Померанцев расстрелян, как ярый враг Советской власти. Караулов был уверен, что резидент попал в руки большевиков не случайно: кто-то предал. В первые дни после его гибели Караулов был в панике от неожиданно полученной информации. Но боятся ему, было нечего. Его не выдали. А мертвый – и тем более не выдаст. Но прошло несколько недель, и Караулов затосковал без Померанцева, без его денег. Он привык за счет тайного заработка украшать свою жизнь. Не раз скорбел Караулов об утраченной статье дохода. И вот она опять замаячила перед ним в этом привете от «Бати». Неужели только привет? Так мало? Нет, должно быть еще кое-что. А может, что – то страшное предстоит сделать?

Чуть-чуть побледнев, с каплями пота на аккуратно зачесанных седеющих висках, Караулов с надеждой и страхом смотрел в спину приехавшего иностранца. Неужели он ничего больше не скажет ему?

Обыденов, не спеша, продвигался к выходу, не интересуясь переживаниями одного из доверенных ему агентов «Бати». Он уже взялся за железную ручку двери, и уже занес ногу, чтобы, переступить через порог магазина, и вдруг неожиданно повернулся, и пошел назад.

– Скажите, – сказал он, – этот экземпляр, что я сейчас держал в руках, у Вас представлен только Мюнхенским издательством или имеются и другие издания?

Извиняясь и растерянно суетясь, Караулов нашел другой экземпляр словаря, понравившийся, наконец, брезгливому покупателю.

Просмотрев другой экземпляр, изданный в Берлине и передавая словарь продавцу, Обыденов шепнул: «Посмотрите «1868». Он оставил в нем закладку. Караулов в мгновение ока отправил его под прилавок. Покупатель стоял спиной к помощнице продавца, закрывая собой продавца, и она ничего не могла увидеть.

– Ну, что же спасибо я теперь знаю, что у Вас можно будет приобрести нужные мне книги. К сожалению, сегодня этого не стану делать, так как с этим надо познакомиться поподробнее, а у меня просто сегодня цейтнот, дела, понимаете ли, образовались. Я не привык на скорую руку делать покупки, – сказал Обыденов.

– До свидания.

Проходя мимо помощницы, он приподнял кепи, и поклонился ей…

Часом позже Обыденов, выполнявший функции связника разведцентра «Урал», встретился и со вторым агентом – «Гомоновым». И первое, и второе задание «Бати» он выполнил одинаково старательно, принимая все меры предосторожности и маскировки. Он не знал того, что первый агент назначался екатеринбургским резидентом всерьез, а второй лишь фиктивно, для отвода глаз. В операции «Ковчег» сомнительный агент «Гомонов» так и значился: приманка. Ничего другого от него и не ждали. Пусть привлечет на какое-то время к себе пристальное внимание советских органов власти. Впоследствии они, наверно, поймут свою ошибку, но уже будет поздно: операция «Ковчег» будет завершена. Так рассуждал «Батя».

…Едва закрылась за иностранцем дверь книжного магазина, помощница выбежала к своему директору. Он охотно удовлетворил ее любопытство, но рассказал ей, разумеется, далеко не все то, о чем говорил с покупателем.

Помощница успокоилась. Выждав немного, Караулов достал немецко – русский словарь, аккуратно, почти незаметно положил в карман, оставленную связником закладку.

Вечером, вернувшись домой, он задернул на окне плотную занавеску, потом он извлек из потайного места флакон с прозрачной жидкостью, бережно проявил то, что было начертано на закладке. Расшифрованная Карауловым инструкция была немногословной. Агенту № «105», имеющему кличку «Багратион», предписывалось в самом срочном порядке возобновить прерванную работу, но уже не в качестве рядового агента, каким он был раньше, а екатеринбургского резидента. Тайное письмо заканчивалось следующими словами: «В ближайшее время к вам явится «Закалённый». Обеспечьте ему в вашем доме надежное убежище. Выполняйте все его указания, «Батя». Это мог быть и Гладких или сам Обыденов. «Кто их разберёт», – думал про себя Караулов.

Владимир Караулов несколько раз перечитывал инструкцию. Резидент! Столь значительное повышение взволновало его. Как это надо понимать? Почему его долго держали в консервации, почему теперь, когда меньше всего можно было рассчитывать на задание от «Бати», он выдвигается в резиденты? Может, его испытали, и, наконец, нашли достойным такого доверия? Или на него пал выбор лишь потому, что нет сейчас в Екатеринбурге достойных людей, и образовался вакуум? Владимир Караулов за время работы под началом людей «Бати» много раз удостоверивался, что наивно ждать от хозяина высокой справедливости. Пока даешь ценные сведения, добытые с риском для жизни, ты нужен, получай деньги. Пока не попался, пока на твой след не напала разведка противника, пока ты безопасен для существования резидента, тебя оберегают и опекают твои тайные друзья. И они же, отправят тебя на тот свет, если провалишься. Значит, здраво рассуждая, повышение в резиденты не знак особого доверия к нему, Владимиру Караулову, а необходимость, вызванная гибелью Померанцева. А, может быть, это связано с прибытием Императорской Семьи? Нет, лучше не гадать.

Как бы там ни было, «Багратион» был рад, что объявился «Батя», что снова сможет заработать на своё будущее. Новое положение сулило ему большие выгоды. Еще бы, резидент! Владимир Караулов как старый агент, особо приближенный Померанцева, отлично знал круг обязанностей резидента. Только резидент точно знает, кому он служит и, где находятся его хозяева. Только он получает инструкции, пересланные из центра специальным связником или по эстафете. Резидент вербует агентов, инструктирует их и по своему усмотрению оплачивает их услуги. Резидент заботится о том, чтобы они не знали друг друга, жили скромно, не привлекая к себе лишнего внимания и не вызывая подозрений. Резидент убирает со своей дороги тех, кто становится опасным для его, резидента, существования. Он, резидент, обучает завербованных всему тому, чему в свое время обучили его: выуживать у болтунов интересные сведения, подслушивать секреты, воровать плохо лежащие документы. В тайниках резидента хранятся: оружие, сильно действующие яды, крупные суммы денег, симпатические чернила, набор инструментов и материалов, с помощью которых можно сделать, в случае надобности паспорт, служебное удостоверение. Резидент создает конспиративную квартиру – укрытие для тех, кто будет переброшен из-за линии фронта, и для тех, кого надо отправить за линию фронта. Только резидент нацеливает своих агентов на тот или иной важный объект.

Наиболее трудная и опасная сторона «деятельности» резидента – вербовка агентуры. Провалишься на первом же человеке, если твой шеф в свое время не обучил тебя определять слабости людей и не выковал из тебя «ловца человеческих душ». Атакуй избранных тобой наверняка, побеждай всякий раз. Неудавшаяся атака – твоя гибель.

Последние ночи пред этой встречей он плохо спал. Однажды ночью проснувшись среди кошмара, от которого он никак не мог очнуться, но о котором впоследствии ничего не мог вспомнить, сел на кровати в полной темноте, подавленный, весь в холодном поту, с ощущением смертельной тоски, какой доселе никогда не испытывал. Он знал, что ему необходимо что – то сделать, но он не помнил, что именно он должен сделать, и растерянно шарил руками вокруг себя. Он испытывал почти такое же мучительное ощущение, какое пережил в восьмилетнем возрасте, когда болел ангиной, и ему как-то ночью казалось, что потолок медленно опускается на него, а его матрац поднимается навстречу потолку. Он силился сбросить с себя оцепенение и сделать то, что ему приказали, ибо не был против них, что бы они там ни думали. Вдруг его рука коснулась чего-то гладкого и холодного. Он бессознательно искал у изголовья, с той стороны, где стоял ночной столик, выключатель электрической лампы. Раздался грохот: что-то опрокинулось, и поднос с бутылкой минеральной воды и стаканом полетели на пол. Он никак не мог найти ни электрической лампочки, ни выключателя. Ночной столик, должно быть, немного отодвинули, позднее он постарался выяснить, почему это случилось, а пока что испытывал лишь непреодолимое желание немедленно действовать. Должно быть, он слишком перегнулся, ибо, как сноп, свалился с кровати на пол. Поза, в которой он очутился, была не менее нелепой. Обнаружив на ощупь мокрые осколки стекла, он решил, что на его руку неизвестно откуда льется кровь. Напрасно он старался подняться, ему никак не удавалось этого сделать, и, выбившись из сил, в полном отчаянии, движимый инстинктом младенца в колыбели, он закричал. На его крик никто не прибежал. Он включил электричество и с минуту сидел как вкопанный, с ужасом думая, что он начал сходить с ума. Тут он вспомнил вдруг о своей первой любви. Это было в 1916 году. Он влюбился в девушку из дворянской семьи, которая проживала в Петрограде. Звали её Натали. В эти весенние дни Владимир Караулов молодой прапорщик познакомился с девушкой на одном из вечеров, посвящённых очередному выпуску офицеров. Он много бродил по улицам и садам города со своей новой подругой, она была хороша собой, её душевная чистота и пламенное преклонение перед всем высоким, её безошибочное чутье в вопросах искусства и страстная любовь к музыке, проницательный ум и художественный талант делали ее необычайно привлекательной. Он был страстно влюблен в Натали, и очарование столь молодого существа было слишком сильно, и она увлекла его восприимчивую натуру. В общении с ней Владимир находил покой, питательную среду для своих мыслей, удовлетворение потребности в философских беседах и, наконец, радость встреч с молодой, возвышенно настроенной безгранично поклонявшейся ему женщиной. Уже потом, будучи на фронте он писал ей. Но она не дождалась его. Вышла за другого. Она получила весточку, после его ранения, что он умер в госпитале. Письма он хранил много лет. Он перечитывал их помногу раз. Но та жизнь из него не уходила. И вновь он приступил к их чтению. Это отвлекло его от кошмара. 14 апреля 1916 года.

«Дорогая моя Натали, весна этого года – самая прекрасная, – это я говорю и чувствую, – так как я познакомился с Вами… Я был Вами застигнут в момент, когда мною всецело владело отчаяние; но оно исчезло, благодаря Вашему взору. Я умирал от одиночества. Но вот явились Вы. Я сразу понял, что Вы – «из другого Мира, не из этого абсурдного, который чужд мне. Милая Натали, милая девушка! Война! – Я жив только благодаря Вам моя великая богиня? Как Вы дороги мне. К сожалению, жизнь отвела мало времени для общения. Но я вспоминаю те недолгие часы, дни, когда мы вместе болтали или гуляли; я сохранил об этом самые лучшие воспоминания. С тех пор, как я уехал, я пережил досадные часы, мрачные часы, когда нельзя ничего сделать. Я всё время на передовой, вокруг смерть, боль и Вы как ангел для меня, который пленил меня и ведёт меня по жизни. Простите меня, милая Натали за это отклонение от темы, но я должен позволить себе это сделать, чтобы дать отдохнуть своему сердцу» Второе письмо он читал уже более спокойнее. «…Все лето я перечитывал Ваше первое письмо, и оно часто делало меня счастливым. Если я Вам пишу не особенно часто, и Вы ничего от меня не получаете, то я пишу Вам мысленно. Я могу себе представить и без Ваших строк, как Вы живете в Петрограде. Если не дождётесь меня, то выходите замуж, милая Натали, или уже вышли, а я Вас и не увидел. Желаю Вам счастья!… Сегодня я после атаки в 15 часов остался в живых… Ну, прощайте, милая Натали. Я целую Вас и все мои мысли о Вас. Пишите мне чаще!» Он прекратил чтение, положил письма в ящик столика и лёг.

Утром он вызвал доктора. Доктор, у которого он консультировался, а это был доктор Деревенько, обслуживал госпиталь на станции Екатеринбург II, объяснил ему, что это может случиться с каждым, и в любом возрасте. Доктор высказал мысль, что, вероятно, кошмар его мучил из-за судороги его ноги, которую он недавно повредил в лесу во время прогулки или плохой циркуляции крови. Доктор прописал Владимиру Караулову успокоительные и посоветовал чаще бывать на свежем воздухе. А познакомила Караулова с доктором, начальник госпиталя, Голубева Татьяна Ивановна.

После встречи с Обыденовым, Владимир Караулов мысленно привыкал к своему новому положению, всю время размышлял, рассчитывал, как, когда и с чего именно ему начинать. Владимир, прежде всего, решил подвести прочный фундамент для своей работы. Он стал искать себе надежных помощников, способных принести существенную пользу «Бате». Перебрав добрую сотню своих екатеринбургских знакомых, друзей и приятелей, новый резидент остановился пока на одной личности, широко известной коренным жителям Екатеринбурга, – на Татьяне Голубевой. Голубева была начальником госпиталя. У Караулова были данные, что она имеет влияние на Голощёкина секретаря Уралоблсовета и что он её, чуть ли не сделал казначеем своей партийной кассы. Родилась Голубева на берегу Тобола, в Тюмени, в семье купца. Раннее детство провела в городе Тюмени. Училась в Берлине. Замуж вышла за Юрия Гуляева и родила ему сына Павла в Екатеринбурге, но фамилии мужа не взяла. Обучаясь за границей, она разъезжала на отцовские денежки по Европе. Она подолгу проживала в Румынии, Чехии, общалась в основном, с фармацевтами. Татьяна Ивановна Голубева свободно могла общаться на румынском, немецком, чешском, быстро усвоила их привычки, переняла вкусы. Попади она на румынскую территорию, она была бы румынкой. В Праге и Берлине, она и вовсе могла свободно осесть и жить. Но теперь она проживала в Екатеринбурге.

Татьяну хорошо знали в городе все медики и фармацевты, кто хотел быстро получить дефицитные лекарства, особенно в это кошмарное время. Татьяна Ивановна была фармацевтом и, кроме того, могла посодействовать в любой другом деле, в том числе, купле и продаже. Она впитывала все городские новости и сплетни. Она же излучала их по всем направлениям.

Вот эту Татьяну Ивановну и решил Караулов он же «Багратион», он же агент № «105», в самый кратчайший срок сделать своим агентом.

Жадность к деньгам, лицемерие, любовь к разноцветным тряпкам, привычка вкусно есть и сладко пить за чужой счет, привычка жить, подобно кукушке в чужих гнездах: сегодня – в Румынии, завтра – в Чехии, послезавтра – в Германии. Изощренная ловкость авантюриста, готовность убрать с дороги всякого, кто покушается и на её личное благополучие, – все это, давно было присущее Татьяне Ивановне, и как нельзя, кстати, облегчало трудную задачу резиденту. Для того чтобы сделать Татьяну Ивановну своим человеком, то есть, заставить, сознательно, служить себе, а значит и «Бате», резидент должен был сделать немного: подцепить ее какой-нибудь приманкой.

В один из апрельских вечеров, закончив работу в книжном магазине, Владимир Караулов отправился на Луговую улицу, в самый её конец, где жила Татьяна Ивановна. Как всегда, на нём были черный, тщательно отглаженный, без единого пятнышка костюм. Безукоризненно белая рубашка, поношенная, но еще приличная велюровая шляпа и ботинки на толстой подошве, сделанные из грубой кожи быка, не боящиеся ни воды, ни снега, ни солнца. В правой руке Владимир Караулов держал небольшой увесистый чемоданчик. Он шел по той стороне улицы, где особенно густо распустили свои ветки деревья и кустарники. Благополучно, без проишествий, добрался в конец Луговой, к кирпичному, под красной жестяной крышей дому Татьяны Ивановны. Все его окна были со ставнями, они были открыты. Владимир Караулов подошел к калитке, надавил ее плечом. Заперта. Что же делать? Стучать в калитку не хочется: услышат соседи. Владимир Караулов перелез через штакетник, отгораживающий наружную, выходящую на улицу часть дома, и осторожно постучал в окно. Прошла минута, другая, третья; никто не откликался. Владимир терпеливо ожидал.

– Кто здесь? – послышался, наконец, вкрадчивый голос.

Он донесся со двора. Владимир обернулся. На черном фоне вечернего, с яркими звездами неба, поверх деревянного плотного забора он увидел чью – то черную фигурку. Вглядевшись в темноту, он узнал Галину, компаньонку Татьяны Ивановны, монашенку в недавнем прошлом: ее белое, как мел лицо, ее темный платок, который по-монашески был наброшен на голову, удивили его. Она стояла у входных дверей на ступеньках невысокого крыльца и внимательно рассматривала его.

– Принимай, Галина, это я, – произнес вполголоса Владимир Караулов.

– Кто это?

– Тот, кто любит вас.

Через минуту она пропустила его в открытую дверь.

– Добрый вечер, товарищ Владимир! Вы сегодня к той, кого любите, или к той, кого уважаете? – насмешливо спросила она.

– К обеим сразу. Хозяйка дома?

– Дома. Проходите.

– Одна или с клиентами?

– Мы клиенток днем любим принимать, а вечером в основном клиенты к нам наведываются. – Галина засмеялась и убежала в дом.

Прикрывая рукой глаза от яркого света, Владимир Караулов открыл дверь в прихожую, и лицом к лицу столкнулся с Татьяной Ивановной.

Это была очень красивая женщина: стройная, светлолицая, с огромными голубыми глазами. Чёрные её волосы были заплетены в косу, которая лежала на её правом плече. Рот ее слегка накрашен помадой. Золотые серьги раскачивались в ушах. Пальцы на руках унизаны кольцами. Указательный и большой на правой руке были желтыми от частого курения. Яркое платье – множество ромашек на белом поле, – чёрные туфельки и прозрачные чулки с черной пяткой довершали ее наряд.

– Добрый вечер, Татьяна! – Караулов аккуратно поставил чемоданчик в угол прихожей, степенным шагом подошел к хозяйке и, нагнув голову, прикоснулся губами к тыльной стороне ее ладони.

– А, Владимир! – бархатным, высоким сопрано, протянула хозяйка, не заметив прохладной сдержанности гостя. Рот ее растянулся в улыбке, чёрные брови, поднялись кверху, а серьги радужно засверкали своим желтовато – золотистым светом, и закачались как маятники.

– Галина, где наше французское шампанское? Доставай, живо! И ужин готовь.

Через полчаса Владимир Караулов, тщательно прикрыв грудь большой накрахмаленной салфеткой, сидел за столом напротив Татьяны Ивановны и с богатырским аппетитом уничтожал свинину, костромской сыр, яичницу, пил красное вино и непринужденно беседовал с раскрасневшейся хозяйкой. На правах старого близкого друга, который всегда, в любое время дня и ночи, постучись он в дверь, был принят. Он позволял себе время от времени прикладываться к руке Татьяны Ивановны, после чего спокойно продолжал поглощать пищу.

Уже было около полуночи. Галина убрала со стола посуду и тихо отправилась спать в свою комнату. Покончив с едой, Владимир Караулов сосредоточил все внимание на вине: он постоянно подливал его в свой бокал и в бокал Татьяны Ивановны. Она не отказывалась, пила наравне с ним. Наконец, Владимир решил приступить к делу.

– Татьяна, у меня есть для тебя скромный подарок, – воскликнул он.

– Да что Вы говорите! – удивилась она: ее друг никогда до сих пор не делал ей каких – либо подарков, ни больших, ни маленьких, за исключением букета цветов.

– Интересно, что же это может быть?

Слегка покачиваясь, Владимир Караулов прошёл в прихожую. Вернулся с чемоданчиком. Положив его на стол, похлопал ладонью по крышке и торжественно сказал:

– В какую сумму оценишь, Татьяна, содержимое этого чемоданчика?

– А что там? Книги? Опять книги! Я и так могу их выписать в библиотеке.

– Нет. Золото? Ну, не задумываясь? Татьяна Ивановна взъерошила волосы на голове своего ночного гостя, похлопала его по разгоряченной вином румяной щеке:

– Зачем тебе миллионы, Владимир? Жены не имеешь, детей у тебя нет, а лучшая подруга тебе гроша ломаного не стоит. Складываешь деньги на чёрный день, да?

– Татьяна, последний раз спрашиваю: дашь тысячу? Давай, пока не поздно. Когда открою чемодан, больше потребую.

– Да что там, не томи? – Татьяна Ивановна, наконец, встревожено посмотрела на фибровый чемодан. Любопытство её увеличивалось с каждой секундой.

– Ну, не гадая, по рукам? Или открывать?

– Не глядя! – объявила Татьяна Ивановна. Она любила рисковать. Да и как не рискнуть, как не поставить тысячу на Владимир Караулова, на милого ее сердцу человека? Вот бы за кого ей выйти замуж! Толпы, можно сказать, женихов протоптали к ее дому дорожку – всем отказала. А Владимира сама заманивала, сама в жены ему набивалась – не берет, гордыня. Пробовала хитрить; не хочешь, мол, жениться, так и не ходи, не терзай душу. Не испугался, перестал ходить. Большого труда стоило вернуть его назад! Вернулся, но стал реже захаживать на Луговую. Но когда приходил, каким он был желанным и дорогим гостем.

Татьяна Ивановна выдвинула ящик комода, достала две денежные пачки, лежавшие под постельным бельем, бросила их на стол. Владимир Караулов аккуратно, обрез к обрезу, сложил десять сотенных бумажек и спрятал в карман пиджака.

– Да открывай же свой несчастный чемодан, не томи! – потребовала Татьяна Ивановна.

Маленьким ключиком, который висел у Владимира на длинной цепочке, он спокойно открыл чемоданные замки. Взявшись за крышку, посмотрел на свою подругу: – Татьяна, только не ослепни? Прикрой глаза. – Да ну же!

Татьяна Ивановна резко с силой открыла крышку чемодана и увидела мешочек, в котором угадывались монеты. Она взяла мешочек потянула за верёвочку, мешочек развязался и её взору предстали царские золотые червонцы. Да, это были деньги. И не какие-нибудь, а те самые, которые Татьяна Ивановна считала настоящими, те самые, которых ей всегда не хватало и манило к ним, всё её нутро жаждало их родимых. Они лежали в чемодане поверх аккуратно сложенных книг, в маленьком мешочке. Да это были золотые червонцы с изображением Николая II, молодого, с бородой.

Затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрела Татьяна Ивановна на это богатство и не верила сама себе.

– Золотые червонцы? Сколько? – затаив дыхание, прошептала она, переводя восторженный взгляд на Владимир Караулова.

– Настоящие, но не так много, как тебе кажется, – Владимир взял мешочек в руку. Он высыпал четыре червонца на руку. Они поблёскивали тем необычным желтоватым цветом, который многих при их виде лишает рассудка. Зажав их в кулак он, слегка посмеиваясь, проговорил:

– Видишь, не так уж много, но и не мало. Капитал! Бери, это тебе, да помни мою доброту! Бери! И никому ни слова, ни Галине, ни даже мне, где ты их спрячешь. Пусть лежат, ждут своего часа. На!

Татьяна Ивановна с недоумением и радостью смотрела на царские червонцы, которые вложил в ее нежные руки Владимир Караулов. Душа её пела. Богатство кружило ей голову. Они напевали алчной душе Татьяны Ивановны нежнейшую песню. Невесомые, способные дать ей, то, чего ей всегда не хватало, обещали стать для Татьяны Ивановны Ноевым ковчегом, благополучно пронести ее через все жизненные невзгоды, через огонь и потоп надвигающейся катастрофы, открыть многие двери. Тяжёленькие, блестящие золотым цветом, они обладали огромной силой воздействия: заглушали все страхи Татьяны Ивановны перед неизвестным. Да, она сразу, как только увидела червонцы, решила, что они должны принадлежать именно ей. Нет, нет, они уже её! Есть для них безопасное место: подвал дома. Они попадут в хорошую компанию своих собратьев – таких же, но разного достоинства. И теперь вновь жизнь дала ей шанс дополнить своё богатство. Владимир сам предал ей их, эти червонцы! Но разве от этого они ей будут менее дороги, чем другие? Нет! О родном своем сыне Павле она будет думать чаще, именно для него она их складывала эти бумажки с портретом Императора.

– Ну, почему не слышу от тебя ни слова? Онемела от радости? – пригубив красного вина из бокала, насмешливо спросил Владимир Караулов.

Татьяна Ивановна больше для порядка, чем по своему душевному состоянию, решила слегка поломаться.

– Владимир, откуда у тебя столько золотых? – спросила она и с деланным страхом посмотрела на окна.

– От прежней жизни, матушка, от неё родимой – хладнокровно ответил он.

– Но ведь они почти новые!

– Ну, значит, от новой жизни.

– Владимир, я ведь серьезно. Он встал, обошел стол, положил руку на плечо своей подруги, прищурил глаза и с усмешкой произнёс:

– Татьяна, я тоже серьезно: это тебе и всё.

– Да, но я…

Татьяна, успокойся! – повысил голос Владимир Караулов. – Вспомни, кто рядом с тобой! Ведь я, душа моя, немного, позволь так выразиться, тебя знаю. Мне давно известно, что ты копила червонцы, да и не только их, что ты их хранишь… как и я и все, похожие на нас… Хранишь для того дня, когда… одним словом, тебе и так все ясно.

Спрячь их, и знай, что я никогда бы не расстался с ними, если бы не необходимость. – Сказал он, ударив себя ребром ладони по кадыку, который своими размерами выходил как бы наружу из-за белоснежного воротника рубашки.

– Вообщем, спрячь! Ну, а теперь спать, Татьяна. Сегодня я решил, несмотря, на свои привычки, остаться у тебя. Спокойной ночи!

Он поцеловал руку хозяйке, слегка зевнул, снял пиджак и медленно стал развязывать галстук.

Что оставалось делать Татьяне Ивановне? Она подумала, что ей лучше всего быть покорной. Она улыбнулась и добродушно упрекнула Владимир Караулова.

– Какой ты скрытный, Владимир! Сколько лет знаем друг друга, и ты ни разу не сознался, что имеешь такие ценности!

– «Ни разу»!.. В моем положении, дорогая, если хоть раз дашь промашку, конец. Я о многом не имею права проговариваться. А ты, Танечка, всем прекрасна, но язык твой…

– Не стоит волноваться, дорогой, – утешила Владимира Татьяна, – о твоем подарке никто не узнает.

– Будем надеяться. Постели мне там. – Он кивнул на дверь комнаты, соседней с той, где Татьяна Ивановна обычно принимала своих клиенток.

Кирпичный, под красной железной крышей дом, замыкавший Луговую улицу, погрузился в глубокий сон. До утра здесь не произошло ничего, что было бы достойно внимания.

В числе екатеринбургских клиентов и клиенток, пользующихся услугами Татьяны Ивановны, были женщины двух категорий: так называемые «гости», то есть те, что приехали сюда из других областей страны после революции в России, и «коренные» – жители Екатеринбурга. И те, и другие были разнообразны по своему составу. Во второй категории, в категории «коренных», преобладали давние заказчицы Татьяны Ивановны – екатеринбургские врачи, профессора, директора и инженеры заводов, актеры и музыканты, и жены тех не умирающих и в наши дни финансовых ловкачей фармацевтов, кто умеет делать деньги на болезнях.

Первая категория, категория так называемых «гостей», состояла частично из жен некоторых отставных офицеров, обосновавшихся на старости под теплым екатеринбургским солнцем, и военнослужащих, расквартированных в Екатеринбурге и его окрестностях.

Татьяна Ивановна бессовестно обирала всех. Многие это отлично знали, но что поделаешь! Никто в Екатеринбурге не способен сделать это так, как Татьяна Ивановна! Никто не придумает такого варианта, какой легко могла предложить она! От клиенток у Татьяны Ивановны не было отбоя. Бывшей монашенке Галине пришлось завести специальную книгу, на страницах которой она «ставила на очередь» тех, кто обращался к Татьяне Ивановне за помощью. Некоторые клиентки, те, кому хотелось как можно скорее необходимы были лекарства, «добытых» руками Татьяны Ивановны, вынуждены были не только дорого платить, но и прибегать сверх платы к разного рода ухищрениям:

Татьяны Ивановны приносили в подарок редкой расцветки перчатки, ювелирные безделушки. Ей устраивали по своей цене отрез какой-нибудь необыкновенной шерсти, новейшей модели туфли, дефицитную цигейку. И все это делалось в надежде заслужить её особое расположение. Все знали, что она имеет допуск к складам с лекарствами, оставшиеся здесь ещё со времён Первой мировой войны. И все знали о её близости к новой власти. Комиссары тоже иногда болели.

Утро следующего дня было воскресным. Но и в этот день ей не было покоя. С восходом солнца в ее дом потекли клиентки. Одна за другой они осаждали плохо выспавшуюся, еще не одетую и не причесанную, в халате и домашних туфлях, сильно надушенную. И все они, подобострастно улыбаясь, робко и нежно спрашивали: «Готово?» Всем она отвечала одно: «К великому сожалению, еще нет. У меня в последние дни сильно болит голова, на стену лезть хочется». Клиентки и клиенты не обижались, не отчаивались, не злились. Они делали вид, что верили ей. Сегодня не готово, так будет готово завтра. Можно потерпеть немного. Но хорошо, если только один день, а вдруг… Одна из клиенток решила задобрить Татьяну Ивановну и выложила ей все субботние новости: какой доклад был в Совете. Кто приезжал из штаба Военного округа, кто из военных получил благодарность в приказе за выполнение задания. Татьяна Ивановна, дымя сигаретой, слушала словоохотливую заказчицу. Но вскоре ее болтовня надоела. Сказав, что заказ будет обязательно готово завтра, Татьяна Ивановна бесцеремонно выпроводила жену одного из известных представителей военного отдела товарища Хохрякова на улицу.

Вернувшись в дом, Татьяна Ивановна приказала Галине закрыть калитку и всем страждущим отвечать, что её нет дома, будет после обеда, если не позже.

Заглянув по пути в зеркало, уверенная, что в ее распоряжении все воскресное утро, она со спокойной душой подошла к двери, за которой спал Владимир Караулов, легонько постучала и нараспев спросила своего близкого и родного ей человека, спит он или не спит, можно ли к нему войти. К удивлению и огорчению Татьяны Ивановны дверь распахнулась, и перед нею предстал ее друг в таком виде, на который она никак не рассчитывала. Он был уже в костюме, а в руках держал свой неказистый чемоданчик.

– Ты куда, Володенька? – встревожилась хозяйка.

– Дела, Танюша, дела!

– Какие же у тебя дела в воскресенье, ты же сегодня не работаешь в магазине?

– Есть дела и вне его.

– Хоть бы позавтракал… Останься, Владимир! Караулов посмотрел на часы, подумал и сказал, что для завтрака у него еще найдется время.

За завтраком, пережевывая жареный в сливочном масле, аппетитно подсушенный ломтик белого хлеба, Владимир Караулов загадочно усмехнулся:

– Танюша, у меня есть для тебя еще один большой сюрприз.

– Опять? Какой? Чемоданный?

– Угадала.

Караулов просто объяснил, что он слышал рассказ последней клиентки, жены Матроса Хохрякова, которая рассказывала ей все субботние новости о военной жизни городка. Боже мой, как серьезно она рассказывала и как смешно теперь слушать все это, когда ты это пересказываешь.

– Ну, чем не сюрприз? – Улыбнулся Владимир Караулов…

– Замечательный! Молодец! Владимир. Я расскажу о том, как ты подслушивал наши разговоры. Вот повеселимся!

– Э, нет, Танечка, не для тебя я старался! А я расскажу комиссару о том, как ты торгуешь ворованными лекарствами с армейских складов, и что у тебя сеть клиентов. Тебя арестуют и посадят в тюрьму. И тогда тебе конец. А твой сын? Ты подумала? Советую успокоиться.

– Ты, дорогая, пока никому не говори, что я тут нечаянно подслушал… Ну, мое сердце, родная, не теряй аппетита. До завтра! – Приду вечером. Жди.

Он ушел. Пришел, как и обещал, в понедельник под вечер. Владимир Караулов был в том же черном костюме, в белоснежном воротничке, но лицо его теперь было серьезное, строгое, властное.

– Отправь Галю в город по какому-нибудь делу, – приказал он.

Галина взяла продуктовую сумку, получила, деньги и ушла. Голубева и Владимир Караулов остались одни. Татьяна Ивановна вопросительно, тревожно посмотрела на гостя.

– Слушай меня внимательно и не задавай никаких вопросов, – сказал он. – Вчера, как ты знаешь, я подслушал болтовню жены комиссара Хохрякова. Сегодня я выгодно, очень выгодно продал эту информацию.

– Кому, Владимир? Зачем?

– Сердце мое, я уже предупредил, что на вопросы имею право только я. Один я! Так будет сегодня в течение всего нашего разговора, так будет и впредь в течение всей нашей совместной работы.

– Какой работы, Владимир? Ты. Что с ума сбрендил?

– Ты достаёшь лекарства женам красногвардейцев, военнослужащих екатенибургского гарнизона. У тебя есть возможность знать многое из того, что творится в Совете. Выуживай все важные новости и записывай.

Караулов говорил не торопясь, с интонацией, как будто разговор шел о будничных делах, давно надоевших. И вот это усталое спокойствие, с каким он произносил страшные для Татьяны Ивановны слова, больше всего её удивляли.

Она остеклевшими глазами, раскрыв, побледневший рот, с ужасом смотрела на своего близкого давнего друга и не узнавала его. Кто это?

– Все свои записи, – продолжал Владимир Караулов, нежно глядя на Татьяну Ивановну, – ты должна передавать мне. За это я буду ежемесячно, каждое первое число, приносить тебе оплату. Работай, Танюша, спокойно, без страха. Будь твердо уверена: я уберегу тебя от всяких опасностей. Никогда со мной не попадешься. Чуть ли не полжизни я служу своим друзьям и, как видишь, цел и здоров. Вот кажется, и все. – Владимир Караулов поцеловал Татьяну в холодные, дрожащие губы. – Поздравляю, моя душа! Теперь мы с тобой соединены навеки, крепче, чем муж и жена.