Читать книгу Мстислав, сын Мономаха - Олег Яковлев - Страница 16

На четвёртый день пути из Киева Туряк добрался, наконец, до берега Роси. Река, узенькая, изрядно обмелевшая под лучами жаркого солнца, медленно несла свои воды на восток, к стремительному полноводному Днепру. Отливающая серебром, ласковая, прозрачная, она как будто успокаивала, смягчала ожесточение воинов, сжимающих в руках копья и готовых в любое мгновение ринуться в бой. Взирая на её тихую гладь, путники забывали на миг свои волнения и заботы, спешивались, крестились, шептали молитвы.

Жизнь человечья подобна реке, думалось Туряку. Как песчинку, как каплю несёт человека судьба, и одному Господу ведомо, какой конец, какая участь ждёт его. Вот эти струи, капли, частицы умчит Рось к Днепру, Днепр понесёт их к далёкому Эвксинскому Понту[94], а его, Туряка, наверное, уже никакой ветер, никакое течение, никакая дорога не приведёт в Киев, выпало на его долю унылое прозябание за стенами пограничного Торческа. Будет мотать его по пыльной степи взад-вперёд, как перекати-поле. А может, изготовлена уже и вложена в колчан длинная стрела, коей суждено оборвать его дни на этой земле? Как знать?

Страшно, тяжело, когда теряет человек надежду.

– Далеко до Торческа? – нетерпеливо спросил Туряк старого проводника-берендея[95], который вёл отряд по степному шляху.

– Тридцать вёрст, боярин.

– Стало быть, скоро доберёмся. – Туряку надоел тяжёлый утомительный путь, где на каждом шагу, казалось, подстерегала его опасность, где в высокой траве за курганами могли таиться свирепые, не знающие пощады половцы…

Кони со всадниками медленно погрузились в воду. Старый берендей уверенно повёл отряд через брод, время от времени оглядываясь: все ли идут, не отстал ли кто.

За переправой кони пошли веселее: видно, холодная вода взбодрила их. Туряк впервые за время пути слабо улыбнулся: может, хоть добраться до Торческа удастся ему целым и невредимым. Пусть маленькая, но всё же удача.

За Росью пашни сменились дикими, поросшими ковылём полями, изредка на пути встречались перелески и густые заросли кустарника. Здесь селились торки и берендеи, которые, спасаясь от половцев, перешли на службу к киевским князьям. Князья прикрывались ими как щитом от половецких нашествий. Правда, не всегда бывали новые вассалы послушны, часто переходили они на сторону половцев и вместе с ними совершали опустошительные набеги на земли недавних своих друзей и покровителей. Не случайно старый берендей рассказывал Туряку о некоем разбойном бее[96] Метагае, который убежал от хана Азгулуя к половецкому хану Боняку и грабит ныне своих единоплеменников.

К вечеру утомлённые путники добрались-таки до Торческа. Более девяти лет прошло со времени кровавых событий, когда город этот был взят штурмом и разорён ордами свирепого хана Тогорты. Уже и труп хана давно истлел, но горожане продолжали жить в постоянной опаске и каждое лето укрепляли и подновляли крепостные стены.

Торческ окружал высокий земляной вал, за ним виднелся ров с мутной грязной водой.

Проехав по узенькому, переброшенному через ров мостку, Туряк и его спутники очутились у огромных деревянных стен с башнями-сторожами. Из узких стрельчатых окон насторожённо наблюдали за ними смуглолицые усатые воины.

Миновав крепостные врата, Туряк оказался словно совсем в другой стране. Хотя в Торческе и стоял небольшой русский отряд, который опальному боярину и надлежало возглавить, жили здесь в основном оседлые торки и берендеи. Вместо привычных изб и теремов на градских улицах стояли кибитки, юрты и громадные шатры на столбах. Туряку даже почудилось, что попал он на некий базар: всюду мелькали разноцветные шелка, ревели верблюды, продавался скот, изделия из кожи, конские сёдла.

Проводник-берендей ввёл боярина в шатёр, где жил хан Азгулуй. К нему Туряк привёз послание от Святополка.

Хан, худощавый, с короткой, начинающей седеть редкой бородёнкой, высокого роста, скуластый, с большими чёрными, как перезрелые сливы, глазами, одетый в шёлковый полосатый халат, перехваченный поясом с раздвоенными концами, подозрительно искоса оглядел нежданного гостя и пригласил его сесть на ковёр у очага.

Слуги принесли большое блюдо, на котором лежал зажаренный целиком верблюжонок, и кумыс в чашах.

Туряк заговорил на языке торков:

– Приветствую тебя, о достопочтимый хан! Да не застят тебе тучи звёзд на небе! Да сгинут в геенне огненной враги твои, злонравные кипчаки! Да падут они от разящего меча твоего!

– Грамота каназа Святополка есть? – равнодушно выслушав напыщенную речь боярина, хрипло спросил Азгулуй.

Туряк хмуро кивнул:

– Шлёт грамоту тебе князь Святополк.

– Хорошо по-нашему говоришь, – то ли с укором, то ли с одобрением заметил Азгулуй.

Постепенно разговорились. Хан стал жаловаться:

– Хотел на большой пир тебя звать, но, – он развёл руками, – какой сейчас пир? Этот разбойник Метагай не даёт мне покоя. Всего две луны прошло, как этот сын шакала провёл по бродам на Роси орды шелудивого Боняка. А недавно мои сакмагоны[97] видели его на Гнилом Тикиче[98]. Завтра поедем в степь, боярин. Изловить бы его – снёс бы ему волчью голову!

Туряк согласно кивал. В самом деле, было бы неплохо поймать Метагая. Он, Туряк, не дал бы Азгулую умертвить разбойника, отправил бы мятежного бея в Киев. Наверное, Святополк простил бы тогда ему неудачу с Новгородом. А там, может, всё переменится, снова обретёт он свою птицу счастья.

Наутро Туряк вместе с ордой Азгулуя выехал из Торческа. Войско держало путь к берегу Гнилого Тикича, где несколько дней назад Азгулуевы сакмагоны видели торков Метагая.

Дороги в степи не было никакой, и лошади прокладывали себе путь через заросли пожухлой травы, которая громко шуршала под копытами и заглушала все иные звуки.

Не доверяя особенно торкам, Туряк выслал вперёд небольшой сторожевой отряд из русов. Но Метагая или его людей нигде обнаружить не удавалось.

Возле берега Тикича простирались широкие, поросшие камышом луга. Всё в этих местах было для вчерашнего стольнокиевского боярина диким, чужим, и он даже нисколько не удивился, когда увидел, что, собственно, никакой реки вовсе нет – за камышовыми зарослями виднелось лишь пересохшее русло с редкими маленькими лужицами.

– Жарко, – сказал ему Азгулуй. – Высохла река. Но дожди пойдут – по-другому будет. Вода будет, большая вода.

Один из торков внезапно резко натянул поводья.

– Великий хан, следы!

Азгулуй приказал воинам остановиться, спешился и склонился над явственно видными на песке отпечатками конских копыт. Туряк, недолго думая, последовал его примеру.

– Большой отряд прошёл, – сказал хан, тщательно осмотрев следы. – След свежий.

– Думаешь, Метагай? – спросил боярин.

Азгулуй пожал плечами:

– Откуда знать?

– Что будем делать, хан? – Туряк опасливо огляделся по сторонам.

Конечно, было бы славно полонить сего Метагая, думалось ему. Но что-то не очень хочется гоняться за ним по степи. Стрела какая лихая, шальная, и во гроб ляжешь, боярин Туряк.

– Знаю, как догнать Метагая, – лукаво сощурив глаза, отозвался после недолгого молчания Азгулуй.

– Что ж, погоним? Не опасно ли?

– Погоним, боярин. – Азгулуй презрительно усмехнулся, вскочил на коня, взмахнул нагайкой и, увлекая за собой остальных торков и русов, ринулся галопом через пересохшее русло.

Дальше всё происходило для Туряка будто во сне. Сначала неистовая скачка, свист ветра в ушах, перепуганная стая галок над степью, коршун, парящий высоко в небе, затем – дикие вопли, гортанные крики, ржание обезумевших, извивающихся свечой коней, лязг сверкающих сабель.

Кто-то налетел на Туряка, хватил его по голове саблей, но боярин успел увернуться, и лишь скользнуло смертоносное оружие по шелому, лязгнула сталь по стали; кого-то Туряк рубанул наотмашь, от души, а потом он словно очнулся ото сна, перевёл дух и понял, что сидит уже не на коне, но на земле, а сражающиеся ускакали куда-то в сторону. Рядом с боярином корчился в предсмертных судорогах торок – не свой, чужой, – хрипел что-то неразборчивое, непонятное, изо рта его хлестала кровь.

Туряк встал и осмотрелся. Вдали, возле небольшой рощицы двое торков волокли по земле опутанного арканами пленника. К Туряку на взмыленном скакуне подъехал обрадованный Азгулуй.

– Попался, разбойник! – воскликнул он, указывая на полоняника.

Торки с арканами остановились перед ханом, спешились и подняли на ноги облепленного комьями грязи могучего высокорослого человека средних лет. Очи пленника пылали яростью, рот его был аж перекошен от лютой злобы.

– Помесь шакала и свиньи! – Азгулуй выхватил из ножен саблю. – Заплатишь головой за пролитую кровь! Изменник! С кипчаками[99] снюхался, с Боняком Шелудивым, сыном собаки! Брод ему на Роси показал! Да падёт за это меч на твою голову!

– Постой, хан, не кипятись, – остановил его Туряк. – Мыслю, нет славы тебе пленника убивать. Пошлём его в Киев, ко князю Святополку. Пусть он и вершит над ним суд праведный. Уж князь, верно, не позабудет, кто татя сего полонил, в милости нам с тобой не откажет.

Азгулуй насупился, долго молчал, но в конце концов, тяжело вздохнув, согласился:

– Ты прав, боярин. В Киев отвезём Метагая.

Туряк улыбнулся. Что ж, Бог, кажется, смилостивился и послал ему утешение, надежду.

В груди боярина радостно заклокотало сердце. Может, место посадника в Турове или в Пинске и княжья сестра вовсе не потеряны для него навсегда? Как знать?

На обратном пути в Торческ Азгулуй спросил Туряка:

– Скажи, боярин, из каких мест род твой? Говоришь по-нашему хорошо, и лицом на нас похож, и имя у тебя как наше.

Туряк усмехнулся:

– Да нет, хан. С Волыни я. А имя – оно от Турьи, речка такая близ Луцка[100] есть. Волость моя родовая там.

На том разговор и кончился. Молча ехали они по степи, глядя на алеющую на западе вечернюю зарю. Заканчивался трудный, тяжёлый, но принёсший удачу день. Сколько таких дней будет у них здесь, на степном пограничье? Наверное, немало. Немало будет и обид, и досад, и пролитой крови. Вечное противоборство Руси и Степи, вечные стычки, вечные опасности – таков удел тех, кого забросила судьба на многострадальную землю Поросья.