Читать книгу Тихая сапа - Ольга Елизарович - Страница 3

Родители скрыли от меня, что теперь я буду учиться в школе для дураков.

Город, в котором маме посчастливилось получить квартиру, был новый, и рос он гораздо быстрее школ. А в 1964 году заселили чуть ли не целый квартал. Директора школ неистовствовали на партсобраниях в Гороно, со слезами доказывая свою полную несостоятельность перед растущей лавиной школьников, и однако, покорно смолкали, слыша в ответ опасную формулу – «партийное задание». Все школы города и так уже перешли на три смены, для некоторых параллелей уже разменяли литеру «Ж», а половодье грозило перекинуться и на следующие буквы алфавита. Количество учеников в классах угрожающе зашкаливало за списочный номер «сорок», и это уже становилось смертельно для учителя, вынужденного теперь проявлять всё хитроумие Али-Бабы. Наконец пришлось вспомнить про пресловутую Тринадцатую школу – для умственно отсталых детей. Решено было организовать там Филиал, растворив состав этой школы среди обыкновенных учеников.

Родители самоотверженно топтались в приёмных всех директоров близлежащих школ и везде встречали искреннее сочувствие и соболезнование. Но особенно ласково принимало всех городское ОНО, указывая единственный неиспользованный выход – школа номер Тринадцать. И родители с ужасом замолкали, понимая, что такой номер просто так не дают.

– Как-нибудь перекантуемся, – мудро улещивало ОНО, – а в будущем году сдадут новую школу на полторы тысячи мест. Так что неграмотными не останетесь.

Школьники шестидесятых годов были последним поколением, которое ещё училось писать вставными пёрышками, макая их в чернильницы-непроливашки. На уроках чистописания старательно выводились каллиграфические буквы с нажимом и волосяными линиями, а прописные – с завитушками в стиле рококо. Это было единственное поколение школьников, захватившее затем писание авторучками, которые ненадолго пришли на смену перьям, – в них поршнем закачивались чернила. Девочкам в те времена полагалось носить коричневое форменное платье с белым воротничком и манжетами. Поверх надевался чёрный (а на торжества – белый) фартук с романтическими оборками и крылышками на плечах – по образцу гимназисток XIX века. Мальчики успели поносить серые гимнастёрки с форменной пряжкой на ремне, а к ним – фуражку с кокардой – тоже как гимназисты. Советским же обязательным атрибутом школьной формы были октябрятские звёздочки с портретом младенца-Ильича – у первоклассников, затем красные пионерские галстуки – «частицы родного знамени», и у старших – комсомольские значки. Восседали же все эти «господа гимназисты» за настоящими партами – специальными столами исторической конструкции – для чтения и письма с прямой осанкой.

Все эти излишки «благородности» отмирали у меня на глазах, год от года интенсивнее преобразовывая «гимназистов» в многоуважаемых хулиганов или будущих административных роботов, проходящих отладку. Однако от особо «свинцовых мерзостей жизни» родители до сих пор ухитрялись меня отгораживать – пока не получили новой квартиры в новом заводском городе, где не хватало школ. И первого сентября, не подозревая подвоха, с обычной своей покорностью, коей требует от нас жизнь в обществе, я появилась с цветами в руке в красивом деревянном здании Тринадцатой школы, располагавшейся в старинной усадьбе. К счастью, мне не грозила унизительная беспомощность новичка, особенно мучительная в детском коллективе, ибо со мной была подмога – Галя Залётко из соседнего барака, тоже ученица пятого «В» класса – а это означало многое. Во-первых, можно было целиком занять подходящую парту, не опасаясь соседства нежелательного субъекта.

Мне сразу понравилась учительница – полная яркая блондинка с модной причёской «бабетта» (или, по-народному, «приходи ко мне в пещеру»), в красной кофте затейливой самовязки, она вызывала ощущение надёжности. Я уже знала со времён детского сада, что воспитатели – это сила прежде всего карательная, но ещё верила в возможность заступничества с их стороны, в чём чрезвычайно нуждалась по весьма прискорбной причине – я носила очки. То есть была причастна к одному из тягчайших детских преступлений того времени (другими являлись «жиртрест», «слабак» и «еврей»). Вероятно, ненависть к очкам исходила из высших инстанций, в связи с чем оправы производились особо уродливых форм и расцветок, а для удержания их на носу требовалась немалая сноровка и слегка запрокинутое положение лица. Прыгать в них почти не представлялось возможным.

Редина Нина Николаевна, мой новый классный руководитель, была молодая учительница математики, только этой весной окончившая вечерний пединститут и защитившая таким образом право перейти в среднюю школу вместе с бывшим своим четвёртым «В». Она являлась человеком самых активных жизненных позиций – иначе бы ей просто не справиться с боевой ролью советского учителя. Жизнь и профессия так отточили в ней пробивные способности, что её, конечно же, мало затронули бы нежелательные перемены в школе. Тем не менее, как «кандидату в члены партии» и как «молодому сознательному товарищу», ей пришлось вместе со своим сильно поразбавленным классом отправиться Первого сентября в злополучный Филиал – «школу для дураков».

Позволив пятиклассникам рассесться кто где хотел (временно, конечно) и самовластно возвышаясь у заваленного букетами учительского стола, Нина Николаевна наблюдала их манёвры сузившимися зелёными глазами, и её пухлые, ярко-алой помады губы чуть-чуть кривились брезгливой усмешкой. Впрочем, когда её взгляд падал не на узурпаторов, как она называла всех этих пришлых, а на родных учеников, её первенцев на педагогическом поприще, она мгновенно теплела, встречая их покорные обожающие глазки. Ах, как она была счастлива в своём маленьком королевстве эти четыре года! С каким мастерством превратила она застенчивых ушастых первоклассников в своих верноподданных. Их матери стали её приятельницами, особенно те, кто работал в магазинах и поликлинике; их отцы с восхищением внимали ей на родительских собраниях, наперебой предлагая помощь в обустройстве класса.

С предпоследней парты в первом ряду ласково блеснул ей синими глазами Данилка Марков – её особенный любимец, истинный ангел с кудрями цвета бледного золота – чем не Сергей Есенин!.. Ишь, стервец, как далеко забрался! Ничего, один денёк пусть попрячется от неё ради праздничка. Зато Валерик Пригорков, примерный мальчик с аккуратно пришитым к форменному пиджачку свежим воротничком, послушно сидит прямо перед ней за первой партой. Будущий медалист. А почему бы и нет? Мама у него зубная протезистка. Рядом с ним прилежно внимает ей председатель совета отряда Галя Мозговая (в этом году опять надо будет её выбрать), отличница, всегда в курсе всех тайных и явных событий в классе, молодец. Мама у неё работает в обувном магазине.

Нина Николаевна перевела взгляд на задние парты, и сердце в ней заныло. Целых шесть дебилов! Почти что взрослые. Одному из них аж восемнадцатый год! Но, кажется, ничего, тихони. Кроме вон того длинного белобрысого. Его фамилия Маньяков, она запомнила на перекличке. Такую фамилию и вкупе с такой физиономией трудно не запомнить. Ишь, упёрся ей в глаза наглыми белесыми зенками! Будущий уголовник, можно не обладать даром ясновидения. Но это мы ещё посмотрим, кто кого переглядит! Уж она-то умеет обращаться с этими волчьими выкормышами. Ноздри у ней затрепетали от предстоящего поединка.

– Маньяков! – резко бросила Редина, одновременно сильно расширив глаза. – Ты почему это без пионерского галстука?

– Забыл… – неопределённо отозвался тот и опустил глаза, видимо, не ожидавший, что математичка уже знает его фамилию.

– Завтра чтоб был одет, как ученик, с галстуком и с белым воротничком, ясно?… Отвечай, когда я спрашиваю.

– Ясно.

В третьем ряду Нина Николаевна заметила Надюшу Дюжеву, спокойную, на редкость самостоятельную девочку с длинной толстой косой, свою в некотором роде соперницу за влияние в классе. Мать Нади, немолодая вдова, работает станочницей на заводе, и девочке с малых лет пришлось впрягаться на равных в домашнее хозяйство. Может, поэтому она так рано повзрослела? Нина Николаевна любила ощущать особый холодок азарта, возникавший в душе при пикировках со строптивыми учениками. Подобные умники придают жизни вкус. Особенно потому, что находятся в полной твоей власти. Дюжева как раз из таких… Но что это! Рядом с Надей сидела Ира Абубекова! Вот так метаморфоза! А где же Галя Залётко, дочка почтарши, неразлей-вода с Дюжевой все прошлые четыре года? Ах вон она где, за второй партой у окна… Тут Нина Николаевна так и подобралась от неожиданности. Рядом с Залётко восседала чужачка! Как, пронырливая очкастая узурпаторша уже успела подлизаться к её кровной ученице? Да и сроду не было у неё в классе очкариков! Нине Николаевне показалось, что её предали. Ревнивое желание «отделить агнцев от козлищ» вызвало вспышку безотчётного гнева. Однако, «пронырливая» незнакомка имела донельзя отрешённый вид. Очки, косо сидевшие на остром носике, были направлены куда-то вверх, но не к портрету Вождя над классной доской, а просто в пустую стену. И это в то время как в классе находится учитель, то есть я! Хорошо, что у Нины Николаевны прекрасная память, и она запомнила на перекличке фамилию этой уродины.

– Долохова! – внезапно выстрелила она и с удовольствием заметила, как вздрогнула девчонка. – Али заскучала, красна девица?

Родные ученики охотно засмеялись. Я поднялась с места, продолжая смотреть мимо Нины Николаевны. Обыкновенная детская внешность: за ушами две коски оловянного цвета, завязанные капроновыми лентами, белый школьный фартук, как у всех, красный галстук. Чем же это так раздражает классную руководительницу?

– Когда разговариваешь с учителем, надо смотреть на меня, – назидательно изрекла Редина и, когда я уставилась ей в подбородок, закончила: – Сядь!.. Завтра всех рассажу как следует. Чтоб в переглядки на уроках не играли. Спрашивать буду – о-го-го!.. – и она погрозила замершему классу пальцем.