Читать книгу Тихая сапа - Ольга Елизарович - Страница 4

Галька Залётко оказалась для меня подарком судьбы – она тоже любила играть в куклы. А поскольку пристрастие это считалось постыдным для таких взрослых девочек, то мы с Галькой сразу же оказались повязаны страшной тайной. Кукол у Гальки никогда не было, зато у меня их хватало с избытком, считая и самодельные. И в те дни, когда у меня не было занятий на пианино, а у Гальки – особо крупных дел по хозяйству, мы собирались после школьных уроков вместе, чтобы предаваться своей всепоглощающей страсти, пока родителей не было дома. Самое ценное в Гальке было то, что она могла вести мужскую партию. Я была способна играть только за Принцессу, самозабвенно переливая в куклу всё своё существо. Галька же не только была за Принца. Её воображением оживали также вспомогательные герои: злые родители, которых изображал наряженный для достоверности в жилетку грузовик на задних колёсах, а также Дурак, домогавшийся Принцессы. Второстепенные персонажи постоянно мешали произойти самому важному событию всей игры – объяснению в любви. И каждый раз, когда Принцесса начинала дрожать у меня в руке в ожидании заветных слов, а Принц начинал неподдельно заикаться, и в комнате становилось тихо-тихо, как перед великим свершением, Галька вдруг хватала Дурака, который немедленно попадал в некую дурацкую ситуацию, и обе артистки начинали истошно хохотать и дубасить Дурилу, гоняясь друг за дружкой по квартире.

– И когда только он ей признается? – вздыхая, сетовала я после потасовки.

– Признается, – с сознанием большой ответственности отвечала Галька и зябко ёжилась.

Между тем Галькины школьные успехи резко шли на убыль. Слишком рано ввергнутая в унылую прозу жизни (без отца), подсунувшую ей рабочего ишака вместо розового коня детства, Галька вдруг очнулась от небытия, и небывалые эмоции затопили её. Она грезила наяву дальнейшими кукольными событиями, и это стало единственным источником её существования. Вместо переписывания упражнений по русскому языку, она строчила в тетрадках невообразимые «сценарии» – некие варева из обрывков детских кинофильмов, радиопередач и книжек. Наиболее драматические места получались у неё самыми дурашливыми. Ибо совладать с неистовым волнением в подобные мгновения невозможно, и такие мелочи, как правописание и порядок слов, немедленно выходят из-под контроля. И тогда «дерево» само собой превращается в «дурево», «поскакал» – в «покакал», и это ещё не самые острые камни преткновения, безжалостно перекорёживающие слёзы восторга в гримасу гомерического хохота.

Все эти курьёзы наконец сложились в предгрозовую ситуацию. Галькина мать заявилась в школу на совещание с Ниной Николаевной. Были констатированы «вопиющие факты»: в прошлые годы Галька училась хорошо, а теперь подпала под дурное влияние Долоховой, которая вместо помощи, топит подругу своим разгильдяйством. В результате было вынесено решение: «проработать» Галькино поведение на классном собрании.

Нина Николаевна тоже любила играть в куклы, только буратинами в её инсценировках служили её ученики. Она импровизировала с увлечением, остро вглядываясь в лица своими насмешливо прищуренными ледяного цвета глазами, заставляя гадать, чем всё это кончится, преподнося неожиданные суждения и повороты. Окажись на подобном спектакле случайный слушатель, он пришёл бы по крайней мере в недоумение.

Объявив классное собрание, Редина окинула сразу нахохлившихся пионеров самодовольным взором. Олигофрены, правда, продолжали присутствовать с обычным сознанием важности происходящего.

– Повестка дня, – с выражением, словно стихотворение в прозе, принялась декламировать математичка, ни словом не отступая от обязательной схемы ведения собраний. – Отчёт председателя совета отряда о проделанной работе. Второе. Оценка коллективом работы актива и перевыборы председателя. Третье. Разное… Ну, Галя, начинай.

Галя Мозговая, гладко причёсанная черноволосая девочка с тонкими, всегда строго сжатыми губами, с кружевным воротничком, вышла к доске и зачитала проведённые мероприятия. Из этого перечисления следовало, что активисты класса провели Ленинский субботник, выпускали стенгазеты, организовали сбор металлолома и макулатуры (старых книг). Всё это и называлось «приятием мер». Классная предложила «одобрить работу актива и поставить вопрос на голосование». Класс послушно поднял руки.

– Кто против? – Никто не шелохнулся. Только олигофрен Аркаша Газинпуд звучно начал сморкаться в большой и чистый носовой платок. – Кто воздержался?.. Ты, Марков?

– Нет, у меня просто ухо зачесалось, – хитро улыбнулся Данилка.

Вот ведь паршивец! Знает, что ему многое позволено! Скрыв ласковую улыбку, Нина Николаевна погрозила пальцем:

– Смотри у меня… А то запишу в воздержавшиеся… А теперь нам надо выбрать нового председателя. Выдвигайте кандидатуры. Староста просит слово.

Валерик Пригорков без звука опустил откидную крышку парты, аккуратно поднялся на ноги. В свои двенадцать лет он всё ещё носил «форменную» причёску, полагавшуюся школьнику, – стрижку наголо с чубчиком. На пиджачок были натянуты нарукавники из чёрного сатина – тоже как учили в первом классе.

– Я хочу пор-рекомендовать Галю Мозговую, – чётким звонким голосом начал он. – Она зарь-рекомендовала себя как вдумчивый, ответственный товарищ, готовый всегда прийти на помощь отстающему.

Редина согласно кивала, одобряя рекомендующего за точность выражений и внушительность тона. Затем повела свою часть сценария:

– Кто «за»? Кто против? Кто воздержался?

А когда единогласные выборы состоялись и все напружинились для бешеного взлёта, Нина Николаевна предупреждающе застучала указкой:

– У нас остался ещё один нерешённый вопрос. Это вопрос о поведении члена нашего отряда, – она чуть помедлила, наслаждаясь сразу вставшей мёртвой тишиной и возвестила:

– Пионерки Долоховой.

Сорок пар глаз удивлённо уставились на учительницу и на провинившуюся. Редина наконец-то поймала мой взгляд и пронзила его торжествующим укором. После чего голова моя низко склонилась над партой.

– Представьте себе, – продолжала Редина, играя голосом, – что в нашем классе учились две девочки, которых связывала крепкая пионерская дружба, основанная на взаимопомощи. И вдруг, откуда ни возьмись, явилась Долохова. Безо всякого стеснения она разорвала эту крепкую дружбу. И каков же результат? Одна из подружек превратилась в закоренелую двоечницу! – ораторша помолчала, не позволяя самодовольной улыбке выплыть на лицо. – Ты догадываешься, Залётко, о ком я говорю? Встань, когда с тобой разговаривает учитель.

Галя встала с места и опустила голову.

– А ты чего сидишь, Долохова, будто не ты мясо съела? – возвысила голос Нина Николаевна.

Я тоже поднялась, так и не подняв своей повинной головы.

– Что ж ты молчишь, Залётко, – продолжала представление Редина голосом, полным укоризны. – Расскажи товарищам, как дошла до жизни такой. Чем это Долохова тебя так приворожила, что ты бросила учёбу, бросила подругу? Чем тебя Надюша Дюжева не устроила?

Галька всё ярче краснела, вцепившись в крышку парты дрожащими пальцами.

– Говори, говори. Так и будешь катиться по наклонной плоскости? – не унималась математичка. – Или всё-таки дашь слово исправиться? А то смотри, твоя новая подружка заведёт тебя, куда не надо… Тебе чего, Марков?

– Я только хотел сказать, что Надя Дюжева тоже может завести, да ещё как! Я от неё недавно так завёлся, что целый день не мог в себя прийти.

Кто-то хихикнул, но лицо Нины Николаевны стало каменным: в её присутствии смеются только тогда, когда она укажет…

– Сядь на место. Нечего паясничать, когда твой товарищ в беде.

При этих словах я вдруг подняла голову, и учительница прочла в моих глазах, устремившихся прямо на неё, такое удивление, что ощутила прилив внезапного гнева.

– Да что ты в ней нашла! – взорвалась она, уже без обиняков обращаясь к Залётко. – Ты что, не видишь, что это пустое место, ноль без палочки! От неё в классе никому не холодно и не жарко. Ишь пробралась тихой сапой в чужие отношения!.. – тут она немного осадила, почувствовав перебор, и уже обычным голосом вынесла решение: – Вопрос о поведении Долоховой я предлагаю передать на обсуждение совета дружины школы. Кто «за»?

Класс послушно поднял руки.

Меня не отпускало чувство озадаченности. Всё казалось, что сейчас, вот-вот Нина Николаевна рассмеётся, скажет, что это розыгрыш. И все ребята тоже рассмеются. Однако, всё продолжало идти тем же порядком.

– Сидеть рядом я вам больше не разрешаю. Мне двоечники в классе не нужны. Поди-ка, Залётко, сядь на место Аркаши Газинпуда, а Аркаша быстро сюда. Да-да, Аркаша, иди сюда, молодец. Где твой портфель? Бери-бери с собой, да… Будешь Долохову перевоспитывать. Покажи ей, как надо себя вести. Молодец, молодец…

После этого заседания ко мне приклеилось прозвище Тихая Сапа. Что это такое, никто не знал, но выражение классной оказалось весьма наглядным. Кстати, саму её с тех пор все в школе стали называть Врединой.

Пришлось мне побывать по этому делу и на совете дружины, состоявшемся в Красном Уголке. Дружинников было пятеро. С какой-то нарочитой ленивостью они расселись по столам и подоконнику – чтобы не быть ниже провинившейся, стоящей перед ними. И все картинно скучали.

– Ну что, Долохова, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – вяло, но с притаившейся в голосе угрозой начала одна из них, толстая девица из старшего класса с пионерским галстуком на взрослой, как у тётьки, груди. – Кстати, а почему у тебя галстук засунут за фартук? Это же частица родного знамени, а ты обращаешься с ним, как с… – она брезгливо выпятила губы.

Все они как будто принадлежали к особой породе людей: не дети и не взрослые, и может быть даже вовсе и не люди, а некие неведомые технические культуры. Опасность, исходившая от них, была безотчётной, но живо ощутимой. У них не было лиц, не было различий, они были словно одного пола и говорили одинаковыми фразами, которые складывали из одних и тех же блоков. Даже шутки у них были именно теми, которые употребляются в данной ситуации. Обращаясь ко мне, они обязательно повторяли мою фамилию, словно тыча ею мне в лицо, так что под конец она стала мне отвратительна. После каждого вопроса обязательно добавляли: поняла? Словно считая меня слабоумной или тугой на ухо. Я молчала, надеясь, что им надоест играть свою странную роль. Им надоело.

– Ну, что постановим? – с отвращением спросил один из них.

– Пускай даст обещание, что исправится.

– Даёшь обещание исправиться, Долохова? – с той же ленивой требовательностью обратились ко мне.

Я молчала, боясь пошевелиться, чтобы не вызвать нового камнепада.

– Отвечай, Долохова, когда тебя спрашивают твои товарищи.

Неужели они и вправду считают, что я им после всего сказанного – товарищ?

– Ладно, хватит с неё, ребята, я напишу в протоколе, что ей поставили на вид, она созналась и дала обещание.

– Можешь идти, Долохова. Подумай о своём поведении и сделай соответствующие выводы, поняла? И про свой пионерский галстук не забывай, поняла? – методично закончили своё дело роботы в красных галстуках.

Я вышла, тяжело переставляя ноги, словно робот.

Однако дело о пионерской дружбе тем не закончилось. Мать потребовала с Гальки обещание не только не разговаривать со мной, но даже не подходить близко, и всем знакомым ребятам дала наказ строжайше следить за соблюдением Галькой этого запрета. Такие необычные обязанности вызвали в классе самый горячий интерес, и контроль установился поистине образцовый, особенно со стороны мальчишек. Однажды на перемене я только попробовала сказать Гальке два слова, как отовсюду примчались «обеспокоенные» одноклассники и принялись растаскивать нас врукопашную. Оказаться в центре внимания всего класса было для меня отнюдь не огорчительно, и я, подпустив патетики в голос, стала театрально простирать к ней руки, восклицая и прощаясь навеки. Но вся суть была в другом: сзади, сжимая меня за локти, моим оттаскиванием увлечённо занялся сам Данилка Марков, Маркиз, как его называли все в классе, и это уже напоминало похищение принцессы.

Вскоре Галя Залётко серьёзно заболела и оказалась в больнице вплоть до Нового года. Во втором полугодии мать перевела её в какую-то школу в другом районе – «от греха подальше», и она стала ездить туда на электричке. Но стала ли она в результате лучше учиться, мне ни разу так и не пришло в голову спросить, хотя мы всё равно тайком встречались.

Мы вместе гуляли где-нибудь подальше от своего двора, но зайти ко мне в гости Галька больше не осмелилась никогда: слишком много окон было в новых пятиэтажных домах.

Так бедным кукольным влюблённым и не довелось объясниться.

Вспоминая обо всём этом теперь, я вдруг задумалась – а почему Галька всегда выбирала на роль родителей грузовик?