Читать книгу Тихая сапа - Ольга Елизарович - Страница 6

Любовь Ивановна, молоденькая учительница ботаники, задерживается. В классе такой шум, что непривычному уху стало бы невмоготу. Тощий белобрысый балбес Маньяков, неизвестно от кого унаследовавший столь отталкивающую фамилию, вот уже третий год восседает за передней партой (чтобы был на виду), завалив всё место у доски огромными костлявыми ногами. Вокруг расположились «сопровождающие его лица». Все гыгычут с нарочито гнусными подхрюкиваниями, наблюдая, как Никифоров, которого все называли Не-кефиров, пытается поднести горящую спичку к косе Ирки Ивановой, из последних сил зубрящей учебник по ботанике. Курыханыч (на самом деле – Петухов) бомбардирует тряпкой для стирания с доски и без того умазанный портрет на стене. Тряпка повисает на раме в виде шляпы набекрень, и это действительно очень смешно.

Райка Храпова, которая посягнула размахнуться, чтобы дать Клещову пинка промеж ног (приём, горячо обсуждавшийся девочками на перемене), была тут же поймана за ногу и теперь, чуть не плача и подхватывая обеими руками короткую юбку, скачет на свободной ноге вслед за пострадавшим, который идёт между рядами и гнусит:

– Подайте убогой на пропитание!

Маркиз, «любимец публики», пристал к пылающей от волнения, смущения и смеха Ирке Громовой и под аккомпанемент звенящего хихиканья девчонок, дурашливо объясняется ей в любви, импровизируя Стиш. Стиш имеет громогласный успех. У меня против воли дрогнули губы и предательски поползли в улыбку, которая, впрочем, могла относиться и к очередному роману Майн Рида, прижатому к щели в парте.

Верный Аркаша следит за тем, чтобы никто не подносил спичек к моим волосам. Бывают же на земле такие хорошие люди! Наверно, именно благодаря ему, у меня на всю жизнь осталось нежное отношение к толстым мужчинам.

– Идёт! – вбегает в класс Ирка Маркова, по собственной инициативе стоявшая на стрёме, ради того чтобы иметь возможность первой выкрикнуть столь важную весть. Она – не более чем его однофамилица и потому не удостоена пышного титула. Её называют Морковкой.

– «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь», – пропел Маркиз намеренно громко, так что вошедшая Любовь Ивановна определённо слышала его.

Однако, ботаничка отнюдь не расположена шутить. Прежде всего она испуганно пытается снять безобразие с Портрета Вождя. Привстаёт на самые остренькие лакированные цыпочки, тянется указкой. Нет, не достать. Она просительно оглядывается на Маньякова, который чуть не вдвое выше её, но в плоских рыбьих глазах с белесыми ресницами – полное отсутствие. Любовь Ивановна не сдаётся – не дай Бог кто-нибудь заглянет в класс и заметит! Она пытается потрясти Портрет снизу указкой. И на свою голову! Из-за Портрета вываливается целый склад тряпок, и класс ревёт, как стадо бизонов.

Я на мгновение подняла голову, равнодушный взгляд мой зафиксировал беснующиеся лица двух мальчишек в соседнем ряду и снова исчез под партой.

– Сейчас пойдёт к доске, – говорит учительница и с тоской замечает сразу же поднявшуюся руку.

– Пойдёт отвечать, – не отводя глаз от классного журнала, хитрит она, но не надеется.

– Любовь Ивановна, Саша поднял руку, – подсказывает услужливая Морковка.

– Ты что, Брюханов? Ну, иди отвечать.

– Нет, я только спросить хочу. Можно мне пересесть? А то у Абасова носки воняют.

– Садись куда хочешь. Пойдёт отвечать…

– Ой, а здесь парта сломана. Можно я на другое место сяду?

– Садись куда хочешь, только успокойся.

– А больше нету свободных мест. Можно я…

– Да замолчи же ты наконец! Что за олух такой навязался на мою шею!

– А вы не кричите. Вы в советской школе находитесь. Я могу неправильно воспитаться. У меня вот нога болит, а я всё стою, её утруждаю. Даже посидеть негде.

– Выйди вон!

Ботаничка изо всех сил несётся своими мелкими шажками – на высоких каблучках и в узкой юбке – по направлению к двери и распахивает её настежь. Озорник с удовольствием всматривается в открывшуюся перспективу длинного коридора:

– Молодым везде у нас дорога!

Ботаничка с особенным тщанием закрывает за ним дверь, с тоской мечтая о задвижке. Но задвижки нет, и не успевает она дойти до доски, как дверь снова приоткрывается и в класс вползает голова мучителя:

– Всё лучшее – детям!

– Закрой дверь! – тонким девчачьим голоском командует Любовь Ивановна, вновь устремляясь в атаку, но голова оракула исчезает. Учительница озабоченно смотрит на часы.

– Сегодня я спрашивать вас не стану, а сразу перейдём к новой теме «Оплодотворение растений», – приступает она наконец, делая паузу, чтобы не потонуть в рёве всеобщего восторга. Никто не знает, что такое оплодотворение, но каждый каким-то чутьём ощущает здесь присутствие самой заманчивой изо всех тайн. И поэтому каждое слово учительницы, обычно звучащее в хоре множества посторонних слов, теперь хватается жадно, со смаком и комментариями и даже шиканьем на тех, кто мешает.

После урока Любовь Ивановна норовит поскорее ускользнуть из класса. Звонок с урока всегда застаёт её уже у самых дверей. Но не тут-то было!

– Любовь Ивановна, – атакуют её мальчишки, – а можно спросить?

– У меня вопрос, – тупо хлопая глазами, начинает Курыханыч. – А что такое гомосексуализм?

Ну вот! Чего Любовь Ивановна и боялась. Час от часу не легче! Но она твёрдо усвоила на лекциях в пединституте и на ежедневных «летучках» в учительской, что педагог – это прежде всего воспитатель юных неокрепших душ, он не имеет права просто отмахнуться от трудных вопросов подростка. А вдруг именно здесь лежит секрет завоевания учительского авторитета? Ботаничка совсем сжала свои худенькие девичьи плечи, смотрит на наведённые на неё дула пистолетов, чувствует, как тверды маленькие детские пальцы на спусковых крючках. Но она берёт себя в руки и старается так и держать, объясняя дрожащим голосом:

– Ну, это когда… этот… акт…

«Неокрепшие души» крепятся, боясь помешать. Но когда запинающийся ряд исключительно осторожных слов истощается, они в упор расстреливают несчастную Любовь Ивановну. Она идёт по коридору, и даже отечески строгие губы портретов по стенам кривятся злой насмешкой.

Войдя в учительскую, она с разгону кидается под спасительную опеку Нины Николаевны:

– Я больше не могу! Это… какие-то чудовища!

Не хочется вспоминать об этом, но однажды в классе она, зарыдав, бросилась на колени перед хулиганом:

– Что мне сделать, чтобы ты перестал надо мной издеваться!

О таком позоре Редина, конечно, осведомлена, но не от самой ботанички. Она всегда с удовольствием назидает и тщательно выясняет фамилии отличившихся. Следующий урок – её, и надо быть во всеоружии. Уж она-то не пойдёт со слезами на глазах жаловаться директору! И если у них в руках пистолеты, то у неё – пулемёт!

– Долохова, ты почему вчера ушла с уроков, – опасным голосом вопрошает она, едва появившись в дверях класса на уроке математики.

– А мне девочки сказали, что всех отпустили домой, – доверительно отвечаю я.

Ну не наглость ли это! Совершенно серьёзно говорить такие вещи прямо в лицо самой требовательной учительнице во всей школе! Можно же что-то приличное придумать. Подобная самоуверенность понятна у олигофренов, им хоть наплюй в глаза, но ведь девчонке всего двенадцать лет!

Вредина чувствует, как всё внутри у неё готово вырваться наружу белой лавой неуправляемой энергии. Она подходит ко мне вплотную, ещё сама не зная, что сделает. И глядя ненавидящими сузившимися глазами, говорит тихо, едва сдерживаясь:

– Какая же ты наглая, Долохова! И всегда эдакой… тихой сапой…

Я в ужасе опускаю голову и вся сжимаюсь, но всё же не так, как перед сумасшедшим Этим Самым. Ведь Нина Николаевна всё понимает!

В этом я была отчасти права: Вредина понимала всё. Но – только не меня!

Недавно я нашла в своём детском дневнике упоминание о совершенно забытом спектакле, который разыграла им в пятом классе: ведь для меня это был просто эпизод повседневности.

Было заведено, чтобы во время перемены в классе оставались только дежурные: «чтобы хоть немного улеглась пыль».

Я сидела за своей партой и раздумывала, как бы остаться на месте, потому что в уборной так много народу, а между тем в портфеле ждал своего часа потрясающий «Айвенго». Сегодня дежурят Морковка с Люлей Засекиным, они покладистые. Может, отстанут.

– А ты, Сапа, чего тут расселась, как кура на яйцах? Давай, выматывай в коридор! – круто приступила к своим обязанностям Морковка.

– Не могу, – с трагедией в голосе ответила я.

– С чего это? Хватит придуриваться! Вали отсюдова, пока я добрая!

Я ложусь на парту с жалобными постанываниями, смутно надеясь, что они посочувствуют и оставят меня в покое.

– Что с тобой? – недоумевают дежурные.

– Сердце болит, – вдруг приходит на ум вполне уважительная причина.

– Нина Николаевна! – так и бросились в учительскую перепуганные дежурные. – У Долоховой сердечный приступ!

Ещё несколько мгновений – и вокруг больной девочки собрались почти все ученики во главе с затревожившейся Рединой.