Читать книгу Гемоды не смотрят в небо - Ольга Кай - Страница 6

– Приветики! – на этот раз Лидка почти вовремя. Она в легком пальтишке и джинсах-скинни. Сменила туфли с каблуками на новенькие лоферы. И шарф накрутила объемный. Подготовилась, в общем. – Хорошо, что ты позвонила, а то забегалась совсем!

Вывеска «Черной рыбы» зловеще поблескивает на кирпичной стене. Чтобы не проводить вечер в пролистывании новостей, надеясь увидеть хоть что-то обнадеживающее, я решила прийти сюда. Сегодняшняя тема встречи: «Право на уникальность». Вполне в духе Савина.

Уйдя от матери, я долго еще гуляла по району, пила кофе, сидя на скамеечке в парке, не сдаваясь холоду, наблюдая, как облетают листья. Раньше я думала, что только в СМИ скажут о подпольных цехах – все изменится. Нет, не глобально: ВСЁ. Но люди поймут, что происходит что-то неправильное, неестественное для человека, будет хоть какой-то резонанс! Однако, время от времени пролистывая новости на виртуальном экране, я увидела пару ссылок на утреннее интервью Савина и больше ни-че-го.

Наивно было ожидать изменений сразу, но после того, как Макс выключил экран в машине, я поняла вдруг: а перемен не будет. Вернее, они будут совершенно не в ту сторону, в какую логично предположить.

Дискуссия «Право на уникальность» собрала еще больше людей, чем предыдущая. И все они, словно вопреки теме, кажутся мне похожими. Их «уникальность» явная, подчеркнутая. У кого-то очки в массивной оправе, как у Иванны – может, это теперь модно? Кто-то иллюстрирует понятие многослойности. Есть уже знакомая мне девушка, завернутая по уши в шарф, и есть лысеющий мужчина с очень похожим нагромождением вокруг шеи. Парень в рубашке с попугайчиками под бордовый брючный костюм – ладно, весело зато. Девушка, обвешанная перышками, ленточками, амулетами. В каждом находится что-то этакое, что заставляет присматриваться, пытаться понять: как, зачем он это напялил? Ну ладно: разгадать тайну уникальной личности, скрывающейся под этими шарфами-ленточками-попугайчиками.

Лидка тоже в шарфе теперь – не снимает его, поправляет то и дело. На этот раз она одета почти «как надо», только все равно отличается: слишком женственная, слишком яркая с красной помадой, длинными ногтями и сочным оттенком идеально уложенных локонов.

Она отхватывает стульчик, а я устраиваюсь на каремате: удобно и место хорошее – можно разглядывать всех, оставаясь наименее заметной. Подозреваю, я тоже выгляжу инородно. Слишком нормально. Скучно. И без восторженности во взгляде, которая полагается тем, кто еще не познал дзен шарфов и попугайчиков.

– Наш сегодняшний гость, – объявляет Иванна, когда все расселись и притихли, – Валерий Читков, друг и помощник Мики Савина, которого вы наверняка все знаете. А те, кто был у нас в прошлый раз, даже лично познакомились.

Очень жаль, что не Савин, очень жаль. В этот раз я задала бы ему несколько вопросов!

Тощий мужчина в светлом костюме, дополненном нежно-сиреневой – как у Савина прямо! – рубашечкой, поднимается с кресла, кланяется вроде как в шутку. У него бесцветные глаза, подвыпученные, словно у рыбы, и козлиная бородка. С таким набором можно позволить себе ходить без шарфа.

– Очень рад, что сегодня здесь столько интересных людей, – гость ухитряется одновременно и говорить, и широко улыбаться. – Как вы, наверное, знаете, благотворительный фонд «Соцветие» в настоящее время занят проектом, который напрямую связан с темой нашей встречи! Уникальность, – он поднимает указательный палец. – Уникальность – один из главных признаков человека, развитой и полноценной личности. И проявляться она может в чем угодно – внешности, манере одеваться, привычках и вкусах. Право на уникальность – одно из основных прав человека! – Читков обводит собравшихся многозначительным взглядом и, удовлетворенный увиденным, откидывается на спинку кресла. – Давайте сегодня поговорим о том, что выделяет каждого из нас из серой массы. Предлагаю для обсуждения такой вопрос: в чем выражается ваша уникальность?

По мне, правильней спросить сперва, что каждый понимает под уникальностью. Но чтобы понимать – это еще думать надо. Мало ли, в каком направлении пойдут мысли, и до чего народ додумается? Пусть лучше сразу выражает.

И, словно стремясь не обмануть моих ожиданий, многие говорят именно об одежде, в лучшем случае – о музыке, которая нравится, или каких-то других предпочтениях. Даже Лидка. Одна девочка признается, что пишет песни – это самый краткий и содержательный ответ.

Разговор плавно переходит на сексуальные предпочтения, экстравагантное поведение.

– Каждая личность имеет право на самовыражение. – Собравшиеся слушают Читкова, некоторые делают пометки в блокнотах. Лидка раскладывает на коленях записную книжку в изящном переплете, порхает над страницами ядовито-розовый пушистик на кончике ее авторучки. – Не ограничивайте себя! Не сдерживайте своих желаний! – Большеротый парень, которого я видела в прошлый раз, подается вперед и кивает на каждую фразу. – Поиск себя – ответственная ежедневная работа. Стремитесь попробовать все! И помните: вы ограничены лишь теми рамками, которые ставите себе сами.

Поднимаю руку, жду, пока на меня обратят внимание.

– Да, Марта, – улыбается Иванна.

– У меня вопрос. Вы считаете, общество обязано предоставить безграничные возможности для самовыражения?

– В пределах разумного, конечно же, – отвечает Читков. – Преступники тоже самовыражаются, но о крайних случаях мы не говорим.

– То есть, если не нарушать закон, можно все?

Читков с Иванной переглядываются.

– А почему нет? – пожимает плечами Иванна.

– Сейчас ваша организация, фонд «Соцветие», – говорить, глядя на них снизу вверх, мне неудобно, и я поднимаюсь на ноги, – занимается вопросом гемодов. Насколько я могу судить из интервью вашего коллеги, Мики Савина, вы выступаете за то, чтобы всякие признаки отношения к гемодам как к людям были упразднены.

– Прошу прощения, – встревает Иванна, – но гемоды – не люди.

Прямо как Рик. Согласно заложенной программе.

– Физиология идентична, как вы знаете. И, если бы не дизайн, мы бы вряд ли сходу отличили гемода от человека.

Похоже, никто не ожидал, что разговор пойдет в таком русле. Что из проповеди с согласным киванием и поддакиванием превратится в дискуссию. Несколько человек несмело тянут руки. Девушка в объемном шарфе хмурится и так втягивает голову в плечи, что ее лицо почти совсем скрывается за складками ткани. Иванна вертит в пальцах маркер. Лидка смотрит на меня с испугом, на побледневшем лице яркие губы и глаза кажутся нарисованными.

– Рассматривать вопрос лишь с физиологической стороны было бы неверно, – Читков до сих пор улыбается, и его улыбка фальшивей, чем у Рика. – Скажите, Марта, вы видите в них людей?

– Вопрос не в том, что или кого вижу в них я. Вопрос в том, что или кого видят те, кто их калечит. – Я вспоминаю розовое от ожога лицо в бликах от блесток. Вспоминаю Ксо с негарантийным повреждением – выбитым глазом. – Что или кого видят те, кто их убивает. И те… – Замолкаю на секунду, подыскивая нужные слова, которые не звучали бы столь чудовищно. Вспоминаю последний цех, голову в холодильнике. Другие, мягкие слова не находятся: – И те, кто их ест.

Поднятые руки тех, кто хотел возразить мне, замирают. Жалко нарушать эту тишину. Хочется надеяться, что сейчас вот эти все – и в шарфиках, и в рубашках с попугайчиками, и обычные ребята, забредшие в интересное место на интересную тему – что сейчас они думают. Дружно думают над чудовищностью происходящего, которую так ловко спрятали в новостях, выдав вместо сводок Савина, осуждающего несовершенные законы.

– Давайте так, – Иванна поправляет очки. – Мы знаем, что гемоды – это искусственные организмы, созданные человеком для удовлетворения разнообразных потребностей. И связанные с этим вопросы еще недостаточно урегулированы…

Коммуникатор пищит, я хочу сбросить, но вижу, что от Макса.

– Прошу прощения, срочный звонок, – и нажимаю «принять».

– У нас вызов, – говорит Макс. – Поедешь?

– Я в «Черной рыбе». Выйду к метро, выезжайте.

Вот так, стоит ненадолго забыться…

Автомобили снуют по проспекту, люди проходят мимо. Много их сегодня. Ах, да – пятница ведь!

Стою под деревом, не опасаясь остаться незамеченной: Рик разглядит. Ближайший фонарь моргает нервно – перегорит скоро. Промозгло. Погода испортилась. А может, это я изнутри мерзну от предчувствия всего, что увижу. И от страха, что в этот раз жертвой может оказаться не кто-то из пропавших двадцати шести, а опытный образец А-46. Или А-47, 48… сколько их там на самом деле?

Министерская машина останавливается у бордюра. Запрыгиваю на боковое.

– Что там? Опять?

К счастью, на этот раз – нелегальные рабочие. Четверо отощавших, серых от усталости и недосыпа, но послушных, как телята, гемодов.

– Как их достали – мы еще разберемся, – участковый деловито поправляет фуражку. – Их тут вместо стройбригады: работают быстро, все на совесть делают, да еще и лишнего не сболтнут. Они это… немые все. Их же починят? Или за письменный доклад посадить?

Гемоды стоят, сутулясь, покачиваясь, и смотрят прямо перед собой: глаза на бледных лицах как угольки, поредевшие волосы, тяжелые от грязи, висят сосульками.

– Позвоню в корпорацию, им нужна медицинская помощь. Потом допросите.

– Да ладно, – отмахивается участковый. – Им-то что? Жалеете, что ли? Они ж все равно… не люди.

– А мы?

* * *

Хорошо, что у меня нет выходных, в общепринятом смысле: не так обидно за испорченную пятницу. Дома тихо и привычно спокойно. Если не включать свет, можно долго смотреть на небо, различая переливы оттенков: синий, серый, фиолетовый, голубоватые прожилки, вкрапления бирюзы. Но сейчас мне не хочется сидеть в темноте, освещение включено на максимум, и за окнами – чернильная тьма.

Напиться бы, но в одиночку как-то совсем грустно. Косте звоню – не отвечает. Занят, видно, до сих пор. Включать телевизор не хочется. Открыв лэптоп – дома с ним удобней все же, чем с виртуальным экраном – устраиваюсь на кровати за чтением новостей. Натыкаюсь на новые Лидкины фотки: только что выложила, похоже, в «Рыбе» и фоткались. Сидят вокруг невысокого столика. Чай в разномастных кружках, печеньки на блюдечках. Надо бы ей, кстати, позвонить, а то я сбежала, воспользовавшись пусть и неприятным поводом, оставив ее одну.

Лидка тоже долго не отвечает, и я уже думаю сбросить, когда в динамик врывается грохочущая музыка и голос:

– Марта, подожди, я сейчас на улицу выйду!

Музыка понемногу гаснет, я слушаю Лидкино дыхание, чьи-то выкрики, смех. Потом:

– Ну, говори, куда это ты убежала? Макс, что ли, снова на вызов попросил? Могла отказаться, так интересно было! А мы потом в клуб пошли, в «Инфинити». Ну, помнишь, я тебя звала туда? Мы тут с Иванной, с другими ребятами… Читков тоже побыл немного, потом ушел. Он такой, – Лидка понижает голос, хихикает, – скучный и смешной немного. Жаль, конечно, Савина не было, но все равно классно!

Что ж, значит, Лидка не в обиде.

– В общем, вам там не скучно, – выдаю просто, чтобы поддержать беседу. Как они с народом из «Рыбы» веселятся – мне неинтересно.

– Не! – радостно выдает Лидка. – Ой, сейчас я тебе фотку скину – приколешься!

И тут же мигает иконка сообщения. Открываю и несколько мгновений смотрю в полной уверенности, что глаза меня обманывают. Но сколько ни моргай, картинка не меняется: довольная Лидка сидит за столиком, перед ней на тарелке – рука. Просто кисть. Отдельно от всего.

– Муляж, – это я не Лидке, сама себе. Убеждаю. Но она еще на связи. Смеется.

– Не, Марта! Это съедобное!

– В смысле? – наверное, я все-таки заснула, и этот разговор с подругой мне снится. – Гемоды… их же… нельзя, незаконно.

– Марта, ну ты что! Какие гемоды! Это обычная телятина, просто сделано так. Ну, по приколу, понимаешь? – Лидка театрально вздыхает. – Темный ты человек, Смирнова! У тебя в магазине под боком такое уже пару месяцев продается! Целый прилавок. Вовремя запустили, под Хэллоуин точно разметут!

Выдыхаю. Мысленно делаю пометку: как пойду в магазин – добраться-таки до мясного прилавка. Слишком долго соображаю, что сказать, Лидке становится скучно.

– Ладно, я побегу обратно, а то подмерзла уже…

– Ага, – выдаю машинально. – Повеселись там.

И еще несколько секунд слушаю в динамике шипящую тишину.

Окна моей квартиры-студии, ничем не занавешенные, теперь давят. Огромные черные прямоугольники. Сейчас бы веселеньким тюлем задернуть, спрятать за жалюзи, но, наверное, сквозь прорехи в ткани, сквозь щели будет пробиваться эта внешняя чернота.

Обновляю Лидкину страницу на экране лэптопа. Она успела выложить ту фотку, которую присылала мне. И еще одну, где моя подруга, кокетливо улыбаясь, держит на вилке ухо, неотличимое от настоящего. Человеческого.

Выбраться из теплой постели трудно, только я понимаю, что не смогу спокойно заснуть, не увидев своими глазами. Магазин работает круглосуточно, до него – через двор и дорогу перейти. Недалеко, в общем. Людей мало: степенные пары нагребают полные тележки салатных пучков, овсяных хлопьев, детского питания, пестрых мочалок для посуды и жидкого мыла в больших банках.

Охранник провожает настороженным взглядом, а я быстро прохожу мимо овощей, мимо хозтоваров и акционки и замираю у прилавка в мясном отделе. Там на полке в упаковке из пищевой пленки – уши. Человеческие. А правее – пальцы. Кажется.

Поднимаю взгляд. Веселая вывеска, на ней – лохматый здоровяк с дубиной: «Лавка людоеда». И ниже: «продукция из натуральной говядины».

Костя снова не отвечает, но теперь-то я знаю, как до него добраться. Открываю почту, отправляю ему Лидкину фотку. Минуту спустя коммуникатор начинает пищать.

– Это кто? Где? Это что такое? – сходу сыплет вопросами Векшин.

– Привет, – отвечаю. – Это моя Лидка в ночном клубе «Инфинити».

– Там что… Черт. Когда? Ребят сейчас дерну…

– Не надо. Там законно все. Это говядина, если что. Натуральная.

Пауза. Потом:

– Не понял. Бутафория что ли?

– Да как сказать. Вполне съедобная бутафория. Сейчас тебе еще фотку кину… Только что в магазин выбежала, их прилавок нашла. Охрана косилась, так что фотка смазанная, но разглядеть можно.

Отправляю. Костя молчит. Долго.

– Вот же… – выдает наконец. В голосе его уже не злость – усталость.

– Что с этим делать, Костя? – спрашиваю.

– Не знаю я, что с этим делать, – отвечает Векшин, и от этого признания у меня холодок по спине. – Все идет к тому, что они это легализуют.

Что «это» – нам расшифровывать не надо.

– Угу. И у тебя поубавится работы.

– Да. Их не надо будет красть. Все по закону. Ферму откроют, может. В магазине еще один прилавок поставят.

– Думаешь, до этого дойдет?

Он хмыкает:

– Почти не сомневаюсь.

– Но ведь… это же бред! Это бред, Костя! Ты же сам понимаешь, какой это бред! Сказал бы кто пару лет назад, даже год назад, что мы будем обсуждать такое, на вызовы ездить… Это же, это…

Не нахожу слов. Есть грани, которые человеку переступить немыслимо, есть табу настолько древние, сильные, что само их нарушение нами по умолчанию считается диким, почти невозможным, потому что за этими гранями теряется само право называться человеком.

Но сейчас в узенькой лазейке этого «почти»: прилавок «Лавки людоеда», Лидкины клубные фото и Савин с его идеей ферм для гемодов.

– Что делать, Костя? Что-то же можно сделать?

Векшин молчит. За моими окнами – черная бездна, и у нее тоже нет ответа.

«Люди не так уж отличаются от гемодов, если разобраться. Говорят заученными, правильными фразами, опасаются иметь мнение, отличное от общепринятого, не модное и не прогрессивное. Но внешность гемодов стандартизирована удачней: сколько бы современным модницам ни гнаться – делать трендовые прически, макияж, татуаж, покупать джинсы, жакеты и сумки одних и тех же известных марок – им не сравниться с гемодами. Те всегда в тренде. Всегда идеальны и не выбиваются из колеи. Может быть, именно поэтому мы не можем признать их достойными хотя бы человеческого обращения, не можем простить этой нами же придуманной идеальности.

И именно поэтому делаем с ними то, что хотели бы сделать с лучшими из нашего окружения, с теми, до кого нам ни при каких обстоятельствах не дотянуться».

П.П.