Читать книгу Темная история - Ольга Шумская - Страница 4

Сад был трехцветным – и зеленое полотно травы, яркой и сочной в преддверии грозы, лишь подчеркивало его строгие, суровые краски; над этим местом довлела затаенная, властная жестокость.

Темно-красные, почти черные листья ниспадающих ветвей буков и кленов сменялись контрастной белизной цветущих кустов: кипенно-белые гортензии, холодное снежное цветение сирени, заросли уже отцветающих рододендронов – все тех же разнообразных оттенков белого. Острые алые листья злаков были похожи на обагренные кровью ножи.

Крупная бабочка села на белую шапку гортензии; сложила крылья, скрывая яркую синеву окраса. Габриэль знала, что на дворе лето.

Она отвела взгляд и крепче сжала свой нож, болезненно ощутив, как врезается в кожу черная ребристая рукоять.

Ей был знаком этот нож; даже во сне Габриэль помнила, как в детстве нашла его закопанным на заднем дворе. Именно этот день и стал гранью, отделяющей ее детство от начала взросления.

Она помнила, как переглянулись родители, увидев в ее руке запачканный землей черный кинжал, но лишь позднее угадала в этом воспоминании недоброе ожидание и что-то вроде облегчения.

Для них судьба дочери была определена; эта случайная – но нет, конечно же, нет!.. – находка предрешила все. Но Габриэль взбунтовалась – и они не смогли свести общее к частному, предоставив выбор собственному ребенку…

Здесь, в этом сне, нож был чистым, больше не перепачканным влажной землей. Габриэль точно знала, где она оставила это оружие – в доме бабушки, во фландрийском Дисте, в запертом на ключ ящике резного стола, в детстве служившего ей хранилищем секретов. Но мир кошмаров не подчинялся логике, и сейчас кинжал с витой черной рукоятью плотно лежал в ее ладони, служа защитой от того, что таилось за пределами сада.

…Темно-серые брюки, белая рубашка до середины бедра, угольно-черный нож; волосы, в этом сне короткие и забранные в неуклюжий, еле сдерживаемый резинкой хвост. У нее не было иной защиты и иных доспехов – кроме собственной решимости и полного отсутствия страха.

Мы – это то, что мы выбираем.

Гроза, собиравшаяся на горизонте, наконец-то разразилась раскатами грома; темно-фиолетовые, почти черные тучи все ближе подползали к саду, и Габриэль резко вскинула голову, почуяв в тяжелом воздухе запах озона. Небо прорезали молнии, и первые тяжелые капли упали на зеленый ковер травы.

Она повернулась к саду спиной и стремительно зашагала по глянцевой черной плитке дорожки; туда, где за живой изгородью текла речушка, которую можно было при желании перейти вброд.

Габриэль остановилась у самой воды, вглядываясь в силуэт на противоположном берегу. Она чувствовала чужое присутствие… нет, даже два присутствия, странно похожих – и одновременно кардинально отличающихся друг от друга.

Кинжал в ее руке был теплым; от него исходили вибрации нетерпения. Оружию хотелось крови, но Габриэль все еще стояла на берегу в тягостной нерешительности, пытаясь понять, какую из двух целей ей следовало поразить.

Ни один из них не мог пересечь текущую воду… и значит, ей следовало сделать первый шаг. Тем лучше. Она привыкла к действию, и размышления о том, как лучше поступить, лишь подстегивали и без того накопившееся нетерпение.

Она ступила в воду – и провалилась по колено; пахнуло тиной и разлагающимися водорослями, из-под ног всплыли бутоны кувшинок. Габриэль подняла голову, вглядываясь в силуэты на берегу.

Один из них отличался высоким ростом, второй был ниже; оба имели человеческий облик, но их истинную природу было невозможно перепутать ни с чем. Она знала, что в идеале должна избавить мир от них обоих, но знала и то, что у нее будет лишь один-единственный шанс, одна возможность ударить.

Кто из них?

У них обоих были светлые глаза.

Но лишь один стал бы, мог бы нанести удар в ответ.

Они были врагами – не только ее, но и между собой, и от ее выбора зависело, кто из них получит шанс навязать свою волю прочим.

Враг моего врага…

Короткий, тускло блестящий в предгрозовых отсветах солнца кинжал взметнулся в воздух, грозя ударом.

* * *

Яркий луч солнца, проникший сквозь неплотно закрытые черные шторы, превратил бледное серебро стен в расплавленное золото.

– Нет, не хочу, – пробормотала Габриэль, разметав по кровати сжатые в кулаки руки. – Хватит…

Реальный мир вторгся в материю сна; она почувствовала, как по ногам скользит шероховатая ткань. Открыв глаза и повернув голову в направлении пола, девушка увидела то, от чего весь сон прошел моментально.

– Мара! – Габриэль резко села в кровати и схватилась обеими руками за одеяло. – Нельзя!

Собака искоса взглянула на нее, продолжая увлеченно стягивать зубами одеяло, и не оставила свою игру.

– Мара-а!

Выпустив добычу, собака с размаху плюхнулась на серебристо-серый ковер и оставила на нем приличную порцию белой шерсти. Зверь вперил в девушку немигающий взгляд, в янтарных глазах светился интерес и легкое любопытство.

Габриэль выдохнула и мысленно сосчитала до десяти. Не помогло. Собака склонила голову и насмешливо вывалила язык. Девушка сосчитала до двадцати.

Бесполезно.

– Мара! Вон! – рявкнула Габриэль и спрыгнула с кровати, всем своим видом показывая, что сейчас кого-то ухватят за шкирку и насильно проводят на выход. В этот раз белое чудовище все же послушалось и убралось в дверь, бросив через плечо обиженный взгляд.

И только сейчас девушка вспомнила, что она ночевала в доме Филиппа МакГрегора.

– И я только что выставила за дверь его волкодава, – пробормотала Габриэль и прерывисто выдохнула, с размаху садясь на кровать. Пора было начинать день… и в полной мере изучить последствия того, во что она вляпалась вчера.

Она поежилась, на мгновение вспомнив свой сон, но утро уже вступило в свои права, и ночные тени рассеивались вместе с уходящим кошмаром.

Габриэль встала и рывком раздернула занавески, впуская в комнату солнце. По небу бежали гонимые ветром облака, но они были белыми, пушистыми, больше не грозящими дождем.

Прохладное утро, проливающее на события вчерашнего дня безжалостный яркий свет, освободило место трезвому взгляду на вещи – и легкому ужасу от своих собственных поступков. Она – что?!

Встретила на мосту незнакомца. Отправилась с ним в паб. Затем к нему домой, затем согласилась лететь с ним вместе в чужую страну…

Сейчас, в ярком утреннем свете, Габриэль не могла поверить, что это все произошло с ней.

Что это она сидела в пабе, в островке спокойствия, глазу бури посреди разворачивающегося шторма, имя которому было Филипп МакГрегор. Что это она с непринужденной легкостью, не думая о последствиях, разбила бутылку виски о голову нападающего, защищая человека, с которым познакомилась каких-то пару часов назад.

И который уже был своим на ее внутреннем, совершенно сбившемся радаре.

Безумие.

Мысленно отмотав в ретроспективе вчерашний вечер, Габриэль прижалась лбом к зеркалу над столом и вслух сказала своему отражению:

– Ну не дура, а?

По всему выходило, что да. В жизни не бывает сказок. И не бывает пришедших на мысленный зов ангелов-избавителей.

А ведь Филипп был прав вчера, чертовски прав, когда сказал, что неизвестно, кто может откликнуться на непроизнесенную мольбу.

Действительно, кто?…

И чего она просила по-настоящему?…

Перемен, отстраненно подумала Габриэль. Я просила перемен.

Габриэль разделяла пальцами длинные пряди, медленно собирая их в хвост, и думала, что же такое случилось с ее разумом, почему она не жалеет о вчерашнем – и сделала бы то же самое вновь?…

Она рассеянно отметила отсутствие головной боли после ночных возлияний; видимо, МакГрегор держал марку до конца – и не опускался до низкопробного пойла. И все же – этот дом, его поведение, все вокруг… он не был нищим, не был хулиганом с задворок Манчестера. Но был – кем?

И почему вчера она даже не спросила, на какую конференцию ее тащит этот сероглазый демон спонтанных решений?…

Габриэль опустила руку, позволив волосам вновь рассыпаться по плечам; отвернулась от зеркала и открыла дверь в примыкающую к спальне ванную комнату.

Ванная была отделана в греческом стиле: песчаник, геометрические узоры, широкое окно, сквозь которое щедро лилось на плитку утреннее солнце. На полочке возле зеркала стоял обычный набор туалетных принадлежностей, ничем не отличающийся от ассортимента отелей.

Действительно, гостевая комната… наверное, я самый странный гость – или гостья?… – его дома. Самая сумасшедшая, самая непоследовательная.

Габриэль повернула кран холодной воды и встала под душ, стиснув зубы. Ледяная вода с успехом разогнала остатки сна и отголоски магии вчерашнего вечера, и девушка протянула руку ко второму крану, регулируя температуру. Вода прохладным потоком стекала по спине, и Габриэль взглянула через плечо, привычно пытаясь разглядеть под лопаткой татуировку – пятиконечную звезду в круге. Прошлая жизнь, которую никак не удавалось оставить позади…

Утро, ясное и прохладное, должно было поставить все на свои места. У утра была своя власть, власть, которой боялись призраки.

Она вернулась в комнату и зажмурилась на мгновение, греясь в лучах солнца, как истосковавшийся по теплу зверек, а когда открыла глаза и взглянула за окно, то увидела Филиппа. МакГрегор стоял у въездных ворот, одетый лишь в шорты и футболку, и разговаривал с затянутым в кожу и металл парнем, даже не удосужившимся слезть со своего мотоцикла ради беседы. Габриэль смотрела, как они одновременно рассмеялись какой-то общей шутке и МакГрегор с ухмылкой ткнул собеседника кулаком в плечо.

Она не слышала слов, но видела, как Филипп уронил в подставленную перчатку мотоциклиста что-то, напоминающее связку ключей, и махнул рукой, прощаясь. Обернувшись, он мельком взглянул на ее окно, но Габриэль не отступила за занавеску, как стоило бы сделать невольному наблюдателю. Вместо этого она соляным столбом застыла на месте, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник…

…Самым краем глаза она видела что-то аморфное, почти бесформенное за его спиной: грязно-желтый, почти прозрачный силуэт, который словно силился принять человеческий облик – и тут же перетекал в размытое облако вновь; от него исходило ощущение грубой, но слепой, безглазой силы. Это завораживало и одновременно пугало.

При свете дня…

Габриэль не чувствовала заледеневших рук; она не могла по-настоящему вдохнуть, глотнуть этого утреннего воздуха по-настоящему, словно эта сущность, оккультный посланец, втягивала в себя кислород, мешая дышать. Она не смела взглянуть на аморфное облако прямо, не смела разглядывать в подробностях, чтобы не привлечь его внимания уже к себе.

Она видела, как обернулся в сторону сущности Филипп; нахмурился, озадаченно воззрившись на пустое – для него – пространство, и пошел в сторону дома. Габриэль почти физически чувствовала, как существо колеблется, решая, стоит ли следовать за ним… но лишь тогда, когда сущность медленно истаяла в тяжелом воздухе, девушка смогла разжать пальцы и отпустить подоконник.

…Видения вернулись, и ей, никогда прежде не видевшей призраков при свете дня, сейчас было сложно убедить себя в том, что это грязно-желтое пятно, лишь отчасти антропоморфное, могло быть реальным.

Нет. Свет, блики, последствия сна. Я не могла этого видеть, этого не может быть.

Габриэль оперлась ладонями на стол и коротко, невесело рассмеялась, краем глаза взглянув в зеркало. За ее спиной, вопреки опасениям, не было никого…

У ее отражения был загнанный взгляд человека, которого преследуют призраки. Она думала, что это все давно осталось позади, там, откуда ее увел сероглазый шотландец с паршивым чувством юмора… или нет, не так – самые страшные призраки, те, что приходят днем и имеют запредельную власть, остались даже не в прошлой, а в позапрошлой жизни, и сгоревшие мосты давно рассыпались в пепел.

Тогда почему ей удалось увидеть – это?…

Габриэль нужно было время, чтобы прийти в себя. Она быстро оделась, практически не уделяя внимания процессу; расчесала волосы, воспользовавшись «гостиничным» набором, и вновь опустилась на заправленную кровать, нервным жестом обхватив серебряный браслет. Подвески-шармы тонко звякнули, напоминая нанизанные на нить четки.

Габриэль невидящим взглядом уставилась в стену. Разумней было бы уйти сразу, не продолжая эксцентричного знакомства, не прощаясь, по-английски; почти в пику серьезному шотландцу с серыми глазами, человеку, за которым следовала эта поганая, нематериальная сущность, слепая сила оккультного мира.

Она не хотела видеть, не хотела вновь принимать участие во всей этой мистической чуши; она так качественно сожгла мосты – и не желала вновь окунаться в прошлое. Мечтала жить нормальной жизнью, быть как можно дальше от непонятных явлений и бредовых видений…

Но заслуживал ли он подобного побега?…

Габриэль обхватила голову сцепленными руками и тяжело вздохнула.

– Я обещала ему три дня Берлина. И это все, – сказала себе вслух она, поднимаясь и вновь разглядывая в зеркало у стола свое лицо.

Взгляд темных глаз казался чужим. Полным любопытства, предвкушающим.

Она покачала головой и слабо улыбнулась, вновь вспомнив вчерашнее предложение МакГрегора ехать с ним; улыбка была искренней – пожалуй, впервые за последний год.

Габриэль спустилась на кухню; затаив на мгновение дыхание, позвала Филиппа – но услышала в ответ лишь звенящую тишину. Дом был пуст.

Мара белой тенью вывернулась из коридора и поцокала когтями по плитке, следуя за девушкой.

– Не смотри на меня так. – Габриэль покосилась на собаку, в чьих глазах было, пожалуй, слишком много активного, мыслящего разума. – Скажи мне, твой хозяин – какой он человек?…

И как его угораздило притянуть к себе – это?…

Ее вновь передернуло при воспоминании о только что увиденной слепой, безглазой сущности. Собака смотрела тяжело, недобро, но почти с человеческим сочувствием.

– Я поняла. Разбираться предстоит самой, – пробормотала Габриэль, отводя глаза.

Мара убралась в коридор, тут же загремев миской, и мысль о завтраке сама собой оформилась в голове, странным образом совершенно не конфликтуя с предыдущими размышлениями об уходе.

Габриэль поставила чайник и полезла в кухонный шкаф. Ее действия были привычными, почти машинальными: кофе, омлет. Разум не участвовал в том, что делали руки, упорно стремясь пойти темными тропами недавних размышлений; она постаралась сосредоточиться на том, что делает, чтобы занять голову чем-то другим.

В порыве вдохновения увенчав свое творение сушеным укропом, Габриэль пробормотала:

– Надеюсь, это съедобно.

– Я тоже на это надеюсь, – раздался позади нее знакомый голос, и Габриэль едва не облилась свежезаваренным кофе.

Филипп стоял в дверях, подпирая собою дверной косяк, и с интересом смотрел на свою вчерашнюю гостью. На нем были черно-красные кроссовки для бега, шорты и липнущая к телу спортивная майка в тон кроссовкам; даже сквозь кухонные ароматы можно было учуять острый запах пота.

Только вернулся с пробежки, ну конечно.

– Сейчас вернусь. – Он развернулся и испарился с кухни, оставив Габриэль молча смотреть ему вслед. Дневной свет не лгал, но играл со зрением странные шутки: она еще вчера решила, что Филиппу где-то между тридцатью и сорока годами, но в золотых солнечных бликах он каким-то неведомым образом казался хулиганским подростком.

Подростком, за спиной которого совсем недавно маячила тень умершего; тень, от которой веяло дикой древностью и недобрыми, пыльными тайнами…

Хватит думать, Шерлок, у тебя омлет подгорает.

Когда Филипп вновь появился на кухне, он был босиком, а волосы казались темными от воды. Джинсы и вчерашняя футболка с волком слегка развеяли посетившее ее наваждение, вернув МакГрегору знакомый облик; он больше не был тем человеком, за спиной которого маячил потусторонний соглядатай…

Хозяин дома с неприкрытым скепсисом заглянул в сковородку, хмыкнул и повернулся к своей гостье. В светлых прозрачных глазах светилось понимание, от которого девушке стало не по себе.

– Тебе не надо убегать, – негромко сказал он, словно прочитав ее мысли. – Это путь назад. А надо всегда идти только вперед.

– Сменить декорации, когда рухнул мир? – Она слегка сощурилась, улыбнувшись.

– Именно. Berlin, warte auf uns![9]– без малейших признаков акцента провозгласил Филипп, пафосно вытянув руку.

Ощущение нереальности происходящего вернулось, по пути назад отрастив крылья хищника.

Никогда не знаешь, с кем и когда придется лететь из Лондона в Берлин, ведь правда?… Или из Канзаса в страну Оз. Просто унесет внезапным ураганом – и вот ты уже возвращаешься, но совсем не туда, куда думала поначалу.

Приключение.

– А Мара? – Она почти с облегчением уцепилась за необходимые мелочи; у заранее составленного списка дел был ощутимый успокоительный эффект.

– Останется дома. Она привыкла к моим отлучкам. Я договорился с другом, за ней присмотрят.

Собака наградила хозяина укоризненным взглядом: она определенно не одобряла его идей. Филипп опустился перед Марой на колени и взъерошил ей шерсть на загривке.

– Потерпи, – негромко сказал он, вглядываясь в умные глаза животного, – это ненадолго.

МакГрегор обернулся и посмотрел на Габриэль. Она не отвела глаза, вновь купаясь в том же странном ощущении родом из вчерашнего дня: он был опасен, да, но эта опасность относилась лишь к тем, кто не входил в круг «своих».

Не для нее.

– Нам пора.

Берлин, ближе к вечеру

Им дали соседние номера в отеле; у Габриэль, с Лондонского моста так и не появлявшейся дома, нечего было раскладывать по полкам, и через каких-то пятнадцать минут она уже стояла у двери Филиппа. МакГрегор, попросту бросивший в кресло рюкзак, вместо того чтобы по-настоящему разобрать вещи, впустил ее, не удосужившись захлопнуть за собой дверь.

У ее сероглазого Вергилия могли быть свои планы, но Габриэль, за часы путешествия и перелета перебравшая в уме варианты и последствия, уже решила, что не даст ему просто так распоряжаться ее жизнью.

Пусть даже это и удавалось ему так же естественно, как дышать.

– Не уверена, что мне стоит туда идти, – с сомнением сказала она, одергивая свою короткую кожаную куртку. – Там, наверное, все официально…

– Официально. Но это же Германия, – пожал плечами Филипп, без особого восторга оглядывая свой серый деловой костюм, в котором он опять и снова смотрелся англичанином до мозга костей. По вытянувшемуся лицу МакГрегора можно было предположить, что он отчаянно завидовал ее неформальной одежде. – Нормально выглядишь. Еще кеды надо. Черные с белым.

– Нормально? – Габриэль бросила на него оскорбленный взгляд. Она согнула ногу в колене и оперлась о дверной косяк; сквозь художественно прорезанную дыру в джинсах проглядывало колено. – Просто посмотри на мои джинсы. Как думаешь, меня вообще пустят на эту вашу конференцию? И, кстати, на какую хоть тему будет это почетное собрание?…

– Пустят, главное, чтобы ты сама оттуда не сбежала, – туманно заявил Филипп и бросил выразительный взгляд на ее согнутую ногу, преграждавшую ему выход. Габриэль вздохнула и оттолкнулась от двери, давая ему проход. – Конференция начинается завтра, сегодня мне просто нужно увидеться с парой человек и показать тебе само место. Все нормально. Пойдем.

Гостиница была небольшой и совершенно обычной; сетевой отель, коричневое здание, разукрашенное желтыми квадратами. После нескольких часов путешествия и перелета Габриэль едва обратила внимание на интерьер собственного номера – ей нестерпимо хотелось выйти на улицу, вдохнуть воздух, знакомый еще со студенческих времен, посмотреть на здание своего университета.

В Лондоне она посещала художественную школу, расширяя уже полученное образование в несколько ином направлении, но ее ступенькой в мир образов и линий, в мир архитектуры и планирования был Берлин.

Второе образование было больше прихотью, чем насущной необходимостью: художественная школа в Лондоне не могла стать каким-то существенным дополнением к уже полученному в Берлине диплому архитектурного факультета, но Габриэль, с достойным лучшего применения упрямством привыкшая выкладываться до предела, три месяца назад все-таки закончила учебу.

В эпоху цифровых технологий образование позволяло ей работать дистанционно, и, строго говоря, ее больше ничего не удерживало в Лондоне. Можно было уезжать… но куда?

Она не могла вернуться в Бельгию, в полный цветов и зеркал зачарованный дом в Дисте – жилище ее бабушки, Лауры ван дер Стерре.

Габриэль знала, что бабушка консервативна в отношении многих вещей, и ей сложно будет принять и понять развод. К тому же возвращение в Бельгию было опасно и по иной причине – той, главной, из-за которой она ушла из родительского дома в никуда, оставив позади всю свою жизнь…

И не пропала, хоть и отчаянно боялась, что сгинет. Выжила, поумнела, научилась бороться.

Пути назад не было.

Нельзя было и появляться на родительском пороге. Нельзя было признать, что отец с самого начала был прав насчет нее; что той, что была рождена в волчьей стае, не стоило даже пытаться стать послушной собакой.

И все же – легко было менять города и страны, но невозможно было сбежать от себя самой…

– И все-таки это твоя рабочая конференция, что мне там делать?… – Габриэль бросила на своего спутника косой взгляд. Искать информацию в сети не хотелось, она бы предпочла, чтобы Филипп просто рассказал ей все сам. – И я, кстати, до сих пор не знаю, чем ты занимаешься.

Последняя фраза вышла слегка неловкой – как будто их угораздило провести вместе ночь, а познакомиться удалось лишь с утра; Габриэль уставилась в асфальт, чтобы не встречаться с ним глазами.

– Сейчас узнаешь. – Филипп иронично хмыкнул и тут же получил локтем в бок. – Будешь знать, как соглашаться непонятно на что после одного жалкого стакана бренди.

– Если б я могла, то покраснела бы, – пробормотала Габриэль себе под нос. – Увы, физиология не та. Что ж… Берлин, мы идем!

Гостиница находилась не так далеко, в трех остановках от выставочного комплекса, и Габриэль была втайне благодарна Филиппу за то, что он согласился идти пешком.

Берлинская осень была теплее лондонской; послеполуденное солнце окрашивало еще не опавшие листья в цвета золота и крови, а в воздухе все еще витал призрак сентябрьского тепла.

Габриэль потянула Филиппа в пекарню – и вышла оттуда счастливой обладательницей бумажного стаканчика с кофе и умопомрачительно пахнущего кренделя с сыром. МакГрегор очень по-английски вздернул бровь, но в итоге обзавелся тем же набором.

Ей всегда было легко в Берлине. В глубине души Габриэль считала этот город своей территорией, а Филиппа – лишь временным, случайным гостем на его прямых, широких улицах, и от этой перемены ролей ей было неожиданно комфортно.

Ее Приключение шагало рядом, и девушка взглянула на него поверх кофейного стакана.

Нет, не приключение. Загадка. Загадка, поневоле заставляющая ее быть осторожной – теперь, когда прошел первоначальный шок и странное очарование первой встречи. Теперь, когда она среди бела дня увидела следящую за ним сущность. О чем беспокоился МакГрегор – тогда, озираясь через плечо на темных улицах Лондона?… Что почудилось ей в этом баре, среди тепла и света?…

И все же, невзирая на это, в его компании ей было спокойно, как никогда.

Хороший психотерапевт, наверное, сказал бы, что это неосознанная реакция на все то, во что превратилась ее жизнь; что она просто старается вышибить клин клином… но Филипп вовсе не был тем идеальным английским джентльменом, каким показался при первой встрече. Его секреты не были безобидными, Габриэль чувствовала это всем своим существом.

– Итак, – она выбросила в урну пустой стаканчик и демонстративно выудила из кармана телефон, – ты заставляешь меня прибегать к крайним мерам.

– Женщина, имей терпение. – Филипп с непонятным выражением покосился на засветившийся экран. – Неужели нельзя подождать каких-то пять минут?

– Это нужно было сделать еще вчера. – Девушка отступила от него на шаг и улыбнулась, когда логотип фирмы наконец-то сменился шахматной доской пунктов меню. – Итак… Филипп МакГрегор…

Сдвоенный сине-белый символ возник на экране мобильного; взгляд Габриэль скользнул ниже, уперся в незнакомую аббревиатуру. C.I.P.

Commission internationale permanente…

Она мысленно перевела, без труда читая на французском, втором языке Бельгии: Международная Комиссия по испытанию огнестрельного оружия.

За длинным, сложносочиненным названием крылся простой и незатейливый смысл. Испытания оружия, тесты, проверка безопасности. Как можно проверять безопасность у оружия?… Оксюморон.

Она вновь скользнула взглядом по эмблеме организации и запоздало поняла, что рядом с первым кругом, стилизованным земным шаром, располагался второй – круг прицела.

Имя Филиппа нашлось быстро; он оказался специалистом по баллистике, тестировщиком оружия и, вопреки перечисленным ранее полевым навыкам, директором лондонского филиала Комиссии.

…Неожиданно.

Сложно было представить этого ироничного, сумрачного хулигана в роли человека, способного оценивать широкий спектр технических показателей.

Шотландец мрачно нахохлился, подняв воротник плаща, и зашагал вперед, демонстративно сунув руки в карманы.

– И это все? – почти разочарованно донеслось у него из-за спины. – Ты тестировщик оружия?

– Все, – со вздохом отозвался Филипп, бросив на нее косой взгляд через плечо. – Деньги, как известно, не пахнут. Никаких мрачных секретов. И мы пришли.

Габриэль ускорила шаг, догоняя его, и оказалась у рамки входа в выставочный павильон. Территория комплекса была огромной, но последняя крупная выставка была давно, в августе, и сейчас на внушительных пространствах практически не было народа.

Филипп предъявил пропуск равнодушному охраннику, и они прошли через рамку, окунувшись в безмолвие огромных площадей.

– Если увидишь в расписании что-то интересное, сделаю тебе пропуск, – сказал он, направляясь к прямоугольному многоэтажному зданию, сделанному из стекла и бетона. Аллея деревьев, ведущих к входу, уже обронила листья, и голые ветви отчаянно тянулись к высокому осеннему небу.

– Посмотрим, – уклончиво отозвалась Габриэль. Здесь, в Берлине, она не чувствовала чужого присутствия за их спинами – но само знание, как выглядит то, что следит за ними, давило тяжелым грузом. И выносить это становилось все сложнее; ей требовалась передышка. Побыть одной, проверить, не прицепилась ли эта дрянь и к ней… – Просто покажи мне, где все это проходит… и я пойду.

– Куда? – Ей все-таки удалось его удивить. МакГрегор слегка помедлил, уже протянув руку к двери.

– Филипп. – Габриэль остановилась и скрестила руки на груди. – У меня нет вещей, и, раз я здесь на три дня, мне нужно пройтись по магазинам. Увидимся завтра, на конференции.

– Увидимся завтра, – отозвался Филипп. Его волосы трепал ветер, и светлые пряди лезли в глаза, скрывая их выражение; момент удивления прошел, и сейчас на его лице нельзя было прочитать ничего.

Отчего-то Габриэль почувствовала себя так, словно совершает предательство. Она повернулась и пошла на выход, с каждой секундой все ускоряя шаг.

* * *

Филипп проводил ее взглядом – и отвернулся лишь тогда, когда Габриэль скрылась за воротами.

Ощущение чужого взгляда, присутствия за плечом, неотвязно маячившего где-то на периферии всю ту долгую лондонскую ночь, пропало, и Филиппа больше не тянуло озираться и искать, откуда может прийти опасность. Берлин был чист от непонятной чертовщины – и, пожалуй, не отпускать от себя Габриэль было попросту глупо.

…Что ж. У нее были свои секреты. Своя жизнь, никаким боком не касающаяся его.

И он был последним человеком, кому следовало лезть в чужие тайны. Пусть предлог, выбранный для побега, и ощущался неприятной ложью.

МакГрегор приложил пропуск к панели и потянул на себя стеклянную дверь. Та подалась бесшумно и плавно, пропуская его внутрь здания. Филипп поднял глаза на стойку, за которой сидела невозмутимая светловолосая секретарша, но его взгляд не задержался на лице девушки, скользнув выше – туда, где на стене были подсвеченные изнутри логотипы.

Бело-зеленый, больше похожий на герб футбольного клуба, знак австрийской компании. Эмблема его собственной организации, земной шар и круг прицела. Строгие буквы немецких фирм. И, наконец, витиеватый вензель, заключенный в круг; старинный герб известной во всем мире бельгийской фабрики.

Филипп так долго и пристально смотрел на последний символ, подсвеченный холодноватым синим цветом, что секретарша обеспокоенно двинулась, переменив положение.

– Я могу чем-то помочь?…

Двери лифта сбоку от него открылись бесшумно, и Филипп не ответил девушке, потому что почувствовал спиной чужой взгляд.

– МакГрегор, – язвительный, откровенно недобрый голос шагнувшего из лифта человека был нежеланным осложнением.

– Ферле, – холодно отозвался Филипп, разворачиваясь к старому знакомому всем корпусом. Взгляды скрестились, как дуэльные рапиры старых времен.

Ему было чуть за тридцать, этому худощавому мужчине с художественно взъерошенными светло-русыми волосами; подвижное лицо с тонкими чертами странно оживляли прозрачные зеленовато-голубые глаза, в которых за какую-то секунду мог смениться добрый десяток эмоций.

Сейчас во взоре Даниэля Ферле светилась откровенная насмешка; ее без труда можно было проследить и в тоне его голоса, окрашенного мягким чужим акцентом.

Валлонец, из французской части Бельгии. Представитель той самой компании, чей экзотический вензель столь упорно рассматривал Филипп над стойкой.

Больше, чем представитель. Наследник.

Старый неприятель, неведомо зачем желающий стать союзником; беспринципный, чересчур умный, завораживающе алогичный человек, чьему блестящему интеллекту и деловой хватке была обязана своим текущим успехом бельгийская корпорация.

– Чем обязаны, МакГрегор?… – Даниэль медленно обошел Филиппа по кругу; свет висящих на длинных шнурах трапециевидных ламп лился сверху, высвечивая мельчайшие детали его лица и одежды. – Ты все-таки передумал и согласился провести нам повторные тесты? Я нахожу странным, что лучший специалист C.I.P. отказывает «Флемалю» в столь простой – и отнюдь не бесплатной – любезности.

До блеска вычищенные ботинки; со вкусом скроенный темно-серый костюм, наводящий на мысли об ателье с историей. Тонкие, четкие черты лица, почти хищные в искусственном свете холла. Серебристый шарф небрежно висел на шее, одним концом почти касаясь пола, невзирая на то, что Даниэль был лишь немногим ниже Филиппа.

МакГрегор мстительно порадовался, что все-таки удосужился прийти в костюме, потому что иначе совершенство Ферле действовало бы на нервы вдвойне. Порадовался – и тут же захотел обратного, захотел отличаться от человека перед собой всем, чем только возможно.

Иррациональная, непонятная антипатия. Взаимная, если судить по их – к счастью, чертовски редким – встречам.

– Нет, я не передумал. И не припомню, чтобы ты был хозяином конференции. – Филипп сохранял на лице отстраненное спокойствие, но знал, что не продержится долго; не под взглядом старого недруга, прекрасно знающего, на какие кнопки следует нажимать, чтобы вызвать эмоциональную, яростную реакцию жертвы.

Даниэль издал негромкий смешок и неторопливо пошел к двери. Он двигался плавно, как танцор, и в этой изящной, подчеркнутой текучести тоже было какое-то смутное оскорбление. Филипп отвел глаза.

– Нет, МакГрегор. Пока – нет. Но ты задумайся о моем старом предложении… пока можешь. Пока оно в силе, – слова были отравлены ядом, тонким и сложным по составу, как все, что касалось Даниэля. – Пока кто-то вообще что-то тебе предлагает.

– Нет, – ответ прозвучал сквозь зубы, и Ферле еле слышно рассмеялся, выходя в дверь. Взамен него в здание просочились сразу трое новых посетителей, все – мужчины чуть младше Филиппа, одетые в безукоризненные костюмы, контрастирующие с общей живостью поведения. Галдящая ватага наполнила холл шумом и жизнью, вызвав неодобрительный взгляд секретарши.

– О, МакГрегор! – опознал его один из развеселой троицы, и разномастный галдеж сменился приветствиями. Филипп с ухмылкой кивнул в ответ – они работали под его началом в лаборатории.

– А где байк?… – влез в разговор второй. В его глазах светилось предвкушение, истоки которого Филипп очень хорошо понимал.

– И не надейся, – шутливо бросил МакГрегор. – Оставил дома. Еще не хватало, чтобы я служил вам примером, как красиво свернуть шею!

Компания хором застонала, но Филипп ухмыльнулся вновь и нажал кнопку лифта; нежданный привет из Лондона все-таки поднял ему настроение

Габриэль

Утро Берлина – хмурое, раннее. Холодно на улице, и выходить не хочется вообще – но надо, я же теперь спутница какой-то важной шишки, неведомо как связанной с оружейной индустрией, о да.

Дух противоречия силен, и я по-прежнему напяливаю на себя все те же джинсы и кожаную куртку, пусть и поверх новой ярко-синей рубашки. Бабочка-морфо, голубой металлик, видимый издалека.

Пусть.

Семинар проходит в квадратном офисном здании, в большом зале, где все из стекла, дерева и металла. Профессионально, стильно, не очень уютно – но участников это не смущает, кругом стоят картонные стаканчики с крышками (кофе) и шуршат бумажные пакеты (булочки и пончики из ближайшей кофейной); Германия великолепна.

Незаметно зеваю. За окном зала – вьется осенний виноград, лохматые кустики какой-то осоки, Carex sp., вид неопределенно-мутный, всегда ненавидела систематику злаков. Сад при офисе. Мимо осок быстро шагает полноватый деловитый мужчина в пиджаке нараспашку – сейчас начнется доклад. Поспать бы.

Первый день мозгового штурма, голова болит и не проходит – немецкий, вновь немецкий, сложные термины и незнакомые слова, надо как-то выяснить до конца расписание конференции и как следует разобраться в темах докладов. Ненавижу чувствовать себя новичком. Некомпетентным, ничего толком не понимающим новичком.

За окном – все та же осень, золото и увядающая зелень.

Красиво, но грустно.

Передо мной плюхается на стол стакан, источающий дивный аромат кофе; на стул рядом падает Филипп, еле заметно улыбаясь и распространяя запах дорогого парфюма. «Что-то там rouge[10]», безошибочно узнаваемые мускус и амбра, от которых у меня невольно подкашиваются коленки. Перевожу дыхание, молюсь всем богам, чтобы он не заметил моей реакции, и благодарю этих же богов за то, что сижу, – иначе б упала, сраженная наповал дивным ароматом.

Черт тебя возьми, Фил, не сбивай меня с рабочего настроя.

Подумав, озвучиваю эту фразу, но с совсем другими эмоциями и подчеркнуто глядя на кофе с булочкой, чтобы не было ошибки в интерпретации.

– Не сбивай меня с рабочего настроя.

– Какой рабочий настрой без кофе и еды, – отмахивается мое искушение, снимая плащ.

Кажется, я поперхнулась кофе. Или булкой. Или всем сразу.

Под плащом у него футболка. Черная. С волком. Драные джинсы и потрепанные ботинки. Зачем, спрашивается, вообще нужен был этот плащ? И зачем, спрашивается, я вчера переживала за свой внешний вид?

Два идиота-рокера, разливающие кофе и хрустящие булками с сыром на конференции, невероятно важной для всей оружейной индустрии.

Замечательно.

Я уже люблю эти конференции. Наш докладчик сегодня – Удо Вайлахер, двухметровый массивный профессор технического университета, человек, способный объяснить чудеса баллистики так, что их поймет и ребенок. И я. Чудо.

В подкрепление своих выкладок профессор воодушевленно тыкает лазерной указкой на проектор. Он присоединен к ноутбуку, идет презентация. На белом экране во всю стену – кадр из компьютерной игры, разукрашенный комментариями и мультяшными рожицами. Аудиторию накрывает волна веселья.

Вайлахер смеется мягким глубоким смехом, объясняет свою идею на примере детских рисунков. Сравнивает: кадр из игры, на экране кровь и тела. Есть углы, есть ракурсы, есть физические и механические поправки, которые, что удивительно, учитывает игра – популярная среди молодежи и взрослых «стрелялка».

Следующий кадр – «Звездные войны. Эпизод VI».

– Нет, мы не будем изучать творчество Лукаса, но можем очертить рамки того, к чему будет двигаться оружие будущего. Strange are the ways of the Force[11], – лукаво усмехается в бороду Вайлахер, на безукоризненном английском цитируя фразу из «Звездных войн». – Этот фильм – пример ушедшей далеко вперед научной идеи. Вместо когерентного луча, характерного для лазерных зарядов, бластер выстреливает сильно сжатый сгусток энергии, источником которого служит высокоэнергетичный газ. К сожалению – или счастью, – наши технологии еще не настолько развиты, чтобы уйти от обычных боеприпасов к оружию, использующему совершенно иной тип зарядов.

Очередной пример на экране – неудачный боевик; сцены стрельбы, недостоверные и невероятные.

– Как мы видим на этих примерах, большинство представляет себе технические характеристики огнестрельного оружия лишь по образу на экране, не стремясь глубже вникнуть в достоверность происходящего. Есть выбивающиеся из общего ряда, выгодно отличающиеся от доступных широким массам продукты, но даже они не полностью учитывают все особенности новейших разработок. Понимание физики и механики процесса – это то, к чему надо стремиться.

Мы послушно стремимся и выгодно отличаемся, и так до самого вечера, когда уставшие от постоянного процесса мышления мозги отпускают на вольные пастбища – то бишь погулять в город.

Где-то там, в городе, меня ждут обещанные Филиппом черно-белые кеды, и, судя по насмешливому блеску в его глазах, он об этом не забыл. Он остается поговорить с Вайлахером, а я ухожу, предварительно условившись о месте встречи, чтобы вволю побродить по ночному городу.

* * *

Берлин.

Потрясающий, величественный, в свое время надоевший до зубовного скрежета, суровый Берлин.

Этот город великодушно отпустил меня в свое время, как отпускают прочь широким жестом неверную любовницу, которая так и не смогла оценить всей его надежности и величия.

Еще одно место, где я почти дома: понятные указатели, прямые улицы, выпечка с сыром, хороший кофе… Почти. В этом почти – целая Вселенная, полная черной беззвездной пустоты. Вселенная возведенного в абсолют Порядка, в котором я задыхаюсь, которой я чужая.

Мне искренне, серьезно нравится Германия. Но мое сердце, вопреки всему, что было, навеки отдано моей маленькой, сказочной Бельгии – с ее любовью к природе, огромным трудом и потрясающим, совсем не немецким умением видеть во всем радость жизни, недоступную суровому тевтонскому духу.

Нельзя любить двоих одновременно – и Берлин всегда останется вторым номером, нелюбимым, но упорным ухажером.

Пусть.

И я не сразу понимаю, что сегодня мне скучно на улицах этого города.

Впрочем, скука моя продолжается очень недолго, потому что в условленном месте на площади я встречаю Филиппа. Он награждает меня своей еле заметной фирменной усмешкой, он одет, словно бомж или рокер, он ухмыляется и настойчиво тащит меня куда-то по улице, вдоль тихо роняющих листья осенних деревьев.

Мы выбираем проклятые кеды, ругаясь в процессе, как будто знакомы сотню лет, и я беззаботно и с облегчением закидываю свои туфли в купленный тут же рюкзак, готовясь окунуться в берлинскую ночь.

В воздухе отчетливо пахнет прелой сыростью осени, тяжелые тучи грозят дождем, но на душе у меня весна.

Я торможу Филиппа у памятника Фридриху и произношу перед монументом пафосную и почтительную речь. Филипп хохочет, не в силах понять моей внезапной любви к скульптуре, за что и получает шутливо в бок локтем. Мы смеемся, мы счастливы.

Я не думала, что такое вообще возможно – для меня; чувствовать себя в безопасности рядом с кем-то, тонуть в этой странной атмосфере понимания без слов… неужели так действительно бывает?…

Ткнувшись носом в закрытую дверь облюбованной кафешки, вынужденно тормозим у большой светящейся буквы. Станция заправки едой, куда деваться.

«Внимание, изменение режима питания!» – на манер навигации тревожно сигналит организм.

Эй, где наша не пропадала… и вот уже над головой недобро горит желтая буква. Желтая опасность, ага, а как же.

Пахнущий всеми видами бытовой химии чизбургер рушится в желудок. Тот потрясенно молчит, не в силах поверить, что над ним совершили такое надругательство.

А колы не хочешь?… – мстительно думаю я. В ответ слышно лишь недоброе молчание обиженного организма.

Шараханья по столице заканчиваются на Жандарменмаркт, когда перед нами внезапно вырастает огромный собор, над которым клубятся темно-синие грозовые тучи. Филипп почему-то замирает, запрокинув голову и пристально смотря на высокие шпили, и – вынужденно – замираю рядом и я.

Немецкий собор, самое величественное сооружение Берлина… Тучи недобро наплывают из-за его куполов, как бы намекая, что неплохо бы уверовать – иначе молнией в зад, еретики поганые.

Морально готова. Ради такой красоты – уверую. В Аллаха, Азазеля, Фрейда и Люцифера одновременно.

В призрачном ночном свете здание выглядит оплотом всех призраков и духов Германии…

Я невольно обхватываю руками плечи, пытаясь прогнать воспоминания о том, что видела, и вижу, как с затаенным удивлением рассматривает меня Филипп. Но нет, в этом городе нет того негласного надзора – и легко притвориться, что лондонский кошмар мне попросту почудился.

Трава еще зеленая, и я бы с удовольствием на нее плюхнулась, подстелив куртку, но Филипп явно отдает предпочтение скамейке, и мне не хочется спорить. О брусчатку ударяются первые тяжелые капли дождя, и я с удовольствием запрокидываю голову.

Мой взгляд скользит по надписям над входом, ежусь, перевожу вслух, нещадно перевирая смысл:

– Я буду с вами до самого конца мира…

Ночь для призраков, ночь для кошмаров, ночь… создана для чего-то еще. Капли дождя по брусчатой мостовой, гулкий бой часов на башне Собора… кто тут – призрак? Кто кого боится в туманной взвеси дождевых капель?

Мокрая деревянная скамейка, раскидистое дерево, рассеянный свет на гранитных стенах… Страшно? Отчего-то ни капли.

Величественная громада собора нависает над нами, он суров и монументален, и остается лишь пожалеть, что я не знаю его истории.

Я всегда хотела знать все. Будь я Фаустом… кстати, о Фаусте, Мефистофеле и знании.

– Фил.

– Да?

Набираю воздуха в грудь и на одном дыхании выпаливаю вопрос, мучающий меня с момента нашей встречи.

– Почему ты со мной возишься?

Фил, если сейчас ты скажешь, что просто меня пожалел, – я развернусь и уйду навсегда.

Он даже не задумывается перед ответом.

– Потому что я так хочу.

Говоря это, он не смотрит на меня. И хорошо, потому что несколько секунд подряд я не могу справиться со своим лицом, на котором, как всегда, огромным шрифтом написаны все испытываемые мною эмоции.

Филипп поворачивает голову и слегка улыбается. В его серых беспощадных глазах – затаенное, неподдельное тепло, согревающее мне душу.

Я думаю, догадываюсь, почти знаю наверняка, что таким своеобразным способом он отдает какой-то долг своему прошлому… быть может, кто-то тоже пришел на его зов в полной дождя и тоски ночи?…

– Пойдем?

– Пойдем, – соглашаюсь я и принимаю предложенную руку.

Берлин, ночь

На них напали уже на пути назад. Неожиданно, внезапно, вопреки ощущению безопасности, с которым у нее всегда ассоциировался Берлин.

Они миновали мост через реку, пройдя под постаментами с мифологическими скульптурами, и Габриэль хулигански перегнулась через перила, бросив на МакГрегора полный насмешливого вызова взгляд через плечо. Внизу плескались темные воды реки, Шпрее, так похожие на октябрьскую Темзу вчерашнего… нет, уже позавчерашнего дня.

Казалось, что с того момента прошли годы. Габриэль незаметно оперлась коленом о перила, фиксируя свое положение, и медленно, нарочито плавно выпустила бортик.

– Прыгай, – скептически посоветовал Филипп, остановившись на расстоянии пары шагов от нее. В его голосе не было тревоги. – Вылавливать не буду.

– Штраф тридцать евро. – Габриэль разочарованно оттолкнулась от перил и шагнула вперед. – И не дождешься.

Он не ответил, но она и без того могла отчетливо представить уже знакомую едва заметную усмешку на лице.

Дождь прекратился, и они оба по молчаливому согласию завернули в ярко освещенную фонарями аллею, ведущую к небольшой площади с выключенным фонтаном.

Асфальт сменился брусчаткой, мокрой от воды, и Габриэль немедленно поскользнулась, вовремя ухватившись за подставленную руку Филиппа; с досадой мотнула головой, умеряя шаг.

МакГрегор иронично покосился на нее и вновь сунул руки в карманы плаща.

– Ну и зачем?

Поначалу Габриэль не поняла вопроса; пришлось перевести взгляд на скульптурную группу в центре площади, чтобы сообразить, куда их вообще занесло.

Она не сразу вспомнила, как называется фонтан, но узнала Нептуна по трезубцу и морским обитателям. Мифология, начавшаяся скульптурами на мосту, продолжалась и здесь, но у ног божества морей сейчас не плескалась вода – фонтан был выключен.

Концентрические круги брусчатки расходились по площади, заканчиваясь темными аллеями парка и высоким строительным забором с левой стороны. За забором главенствующей высотой на местности маячил строительный кран, в вышине подсвеченный страховочными огнями.

Дождь начался вновь; площадь казалась вымершей. Свет оранжевых фонарей окрашивал мокрую брусчатку в цвета огня, отражаясь от гладкой поверхности камней.

Габриэль осторожно прошлась по дорожке смешавшихся стихий и легко оперлась о край бортика, повернувшись спиной к Нептуну. Филипп двинулся с места не сразу, а когда все-таки приблизился к фонтану, то принялся неторопливо обходить его по кругу, рассматривая свиту Нептуна и причудливые фигуры морских обитателей. Девушка повернула голову, отыскивая его взглядом, но божество морей с трезубцем заслоняло обзор.

МакГрегор остановился с противоположной стороны фонтана; Габриэль не могла увидеть, что привлекло его внимание.

Отсутствие воды в бассейне фонтана с лихвой компенсировали небесные хляби; струи воды полились по внушительной фигуре властелина морей, указывавшего трезубцем в небо, словно Нептун приказывал ливню хлынуть в полную мощь.

– Прячемся, – крикнула она и, смеясь, накрыла голову руками. Укрыться было негде, и Габриэль побежала к входу в парк, поскальзываясь на брусчатке, но каким-то чудом так ни разу и не упав.

Ей показалось, что Филипп что-то крикнул вслед, но Габриэль обернулась, лишь нырнув под сень высоких сосен, принявших на себя всю ярость ливня. Она отыскала его взглядом, и у нее перехватило дыхание.

МакГрегор стоял на границе круга брусчатки и асфальтовой дороги, ведущей в парк. Дождь лился на его непокрытую голову, но это было меньшей из проблем.

Он был не один.

Наверное, они вышли из-за строительного забора – эти четверо, одетые в черное и по самые брови натянувшие облегающие вязаные шапки. Берлинская шпана, безработные хулиганы, не способные и не желающие заниматься ничем, кроме нелегальной деятельности.

Ее самой первой, бездумной реакцией было броситься на помощь – но Филипп резко дернул головой, встретившись с ней глазами, и Габриэль закусила губу, сообразив, что он не хочет ее вмешательства. Непроизнесенное ругательство замерло у нее на губах, когда чужаки окружили МакГрегора.

– Поздновато для прогулок, – протянул кто-то из четверки; его немецкий был искажен восточным акцентом.

Предводитель, коренастый и невысокий, многозначительно покосился в сторону входа в парк, и Габриэль увидела, как нехорошо сузились глаза Филиппа. Ей не было страшно; почему-то самым сильным чувством сейчас была досада – на этих чужаков, испортивших прогулку, замаравших в ее глазах ночной Берлин.

Чтоб вы провалились.

Филипп неторопливо провел рукой по лицу, смахивая капли дождя.

– Заняться нечем? – его голос был спокойным, без малейшей нотки страха, и это, казалось, еще больше раздразнило нападающих. Габриэль увидела их изменившиеся, напряженные позы – стая готовилась атаковать.

Она поискала взглядом камеры и все-таки еле слышно выругалась с досадой, увидев, что видеонаблюдение было направлено лишь на фонтан. Площадь была пустой, и в такую погоду вряд ли следовало ожидать, что кто-то из прохожих сподобится вызвать полицию, – хотя бы уже просто потому, что все добропорядочные берлинцы давно уже почивали в уютных кроватях, готовясь к новому рабочему дню. Город просыпался рано…

Сама Габриэль вызвать полицию не могла: мобильный телефон, надоевший и в своем роде опасный, оставался в гостинице.

Нужно завести новый номер.

– Да вот как раз нашли занятие. – Немецкий предводителя был лучше, не таким акцентированным, но все же нес в себе мягкие обертона чужого языка. Скорее, турки, а не арабы. – Давай деньги, – он кивнул в сторону парка, – а то придется взять с твоей подружки. Натурой.

Вместо ожидаемого укола страха Габриэль почувствовала прилив злости – и, словно в зеркале, увидела отражение той же мрачной злости на лице Филиппа. Угрозы, шантаж, попытки запугать… на каком этапе вместо страха возникает раздражение? Усталость?

– Ничего нового, – в голосе МакГрегора сквозило странное разочарование. Габриэль затаила дыхание, заметив, как он склонил голову; напряжение в воздухе грозило прорваться в любой момент. – Ну давай, попробуй.

Лидер банды оказался умнее прочих: он не полез в драку, резко кивнув паре своих подручных. Те, как и положено спущенным с цепи псам, поджарым доберманам, четко выполняющим команды, угрожающе двинулись к Филиппу.

МакГрегор стоял посреди площади, не двигаясь с места, и его лицо было сверхъестественно спокойным – словно он просто вышел на прогулку во двор и ничего особенного не происходит. Первый из бандитов шагнул вперед, выбросил руку, хватая Филиппа за ворот шинели; второй держался чуть поодаль, настороженно следя за странно равнодушной жертвой.

А затем события раскрутились, как сжатая в тугую пружину спираль. Габриэль не успела рассмотреть, что именно сделал Филипп, но первый из нападающих громко простонал и согнулся, прижимая к животу руку, только что удерживавшую шинель. Второй бандит рухнул вниз, получив хороший пинок в бок; перекатился по мокрой брусчатке и почти сразу вскочил, скалясь, как разозленный пес. Шапка, утерянная в самом начале заварушки, обнажила кудрявую копну темных волос, мокрых от дождя. Турок скользнул рукой в карман спортивной куртки и выудил некий предмет. Раздался еле слышный щелчок, и оранжевый свет фонаря отразился от металла.

Нож. Паника, до этого лишь осторожно пробующая границы, рухнула на нее девятым валом. Габриэль резко вдохнула сквозь зубы – и запоздало поняла, что видит лишь троих, не считая Филиппа. Куда делся четвертый?…

Она вихрем развернулась, услышав, как хрустнула за спиной случайная ветка, и получила ответ на свой вопрос.

У четвертого бандита были темные глаза, казавшиеся черными даже в свете фонарей, и откровенно мерзкий, липкий взгляд, от которого у Габриэль сразу появилось ощущение, что по ней ползают насекомые.

– Пошел вон, – сквозь зубы сказала она, неосознанно почти повторяя Филиппа; вскинула голову и слегка согнула колено, готовясь сорваться с места.

Бандит оказался слишком опытным, он сделал ложный выпад, будто собирался ее схватить, но почти сразу же бросился в другую сторону, стоило девушке рвануться прочь. Он вцепился рукой в перчатке ей в плечо, рванул на себя, и Габриэль резко развернулась к нему лицом. Паника, обуявшая ее при виде ножа в руках противника Филиппа, отступила, сменившись холодной концентрацией.

Тренировки, казалось, напрочь позабытые за прошедшие годы, дали о себе знать почти рефлекторно. Габриэль сделала полшага вперед, оказавшись почти нос к носу с бандитом, и со всей доступной силой врезала противнику коленом в пах, вырывая руку из сразу же ослабевшей хватки.

Второй удар она нанесла почти одновременно, локтем в висок, уже зная, что попадет, и сразу же бросилась бежать.

Филипп чувствовал взгляд Габриэль, но не мог сейчас отвлекаться на нее – все посторонние ощущения, все, что мешало сосредоточиться на стремительно скатывающейся в безумие драке, сейчас было будто за каменной стеной, воздвигнутой сознанием. Все его внимание было сосредоточено на противниках.

Будь умницей, Стерре, не вмешивайся.

Первый из хулиганов, тут же окрещенный им Неудачником, все никак не мог разогнуться, причитая над сломанной рукой; лидер шайки шагнул к нему, вздернул за шиворот и почти презрительно оттолкнул в сторону, разворачиваясь к Филиппу.

– Ты за это ответишь, – негромко предупредил он, тоже вытягивая из кармана нож.

– Следи за руками. – МакГрегор вскинул голову, сделал легкое, почти незаметное движение запястьем левой руки и тут же превратил его в неприличный жест. Нападающие, настороженно ожидавшие появления оружия, выругались вразнобой и бросились в драку.

Филипп дернулся в сторону, уклоняясь от двойной атаки, но движение вышло неловким и попросту недостаточно быстрым; нож Лидера скользнул по рукаву, затрещала вспоротая шинель. МакГрегор пинком отшвырнул от себя главаря и ударил снизу, вышибая нож из руки второго нападающего, проходившего на внутреннем радаре под позывным Кудрявый. Звякнул упавший на брусчатку металл, прозвучало бессильное ругательство.

– Что, смелый нашелся?! – прорычал Кудрявый, замахиваясь для нового удара. Перед глазами МакГрегора мелькнула россыпь созвездий, сложившихся в калейдоскоп совершенно дурных ассоциаций. Британские варвары с дубинами против римских легионов, бессильная попытка ацтеков остановить Кортеса, еще обрывки истории и обреченных на поражение бесконечных боев…

Да уж, некоторые просто не могут пережить разочарования. Филипп сплюнул кровь себе под ноги, выталкивая из сознания крылатую фразу, в которой побежденным неминуемо грозило горе.

– Именно, – коротко отозвался МакГрегор, с размаху врезав противнику в подбородок кулаком. Во рту стойко держался узнаваемый привкус соли и металла, а желание сделать больно в ответ на мгновение возобладало над эффективностью – иначе бы Филипп сразу врезал противнику под дых, не тратя время на исправление его прикуса. Нож блеснул на мокрой брусчатке, искушая возможностью.

Их нельзя убивать. Непрошеная – и довольно жуткая – мысль отдалась в голове эхом разочарования; по позвоночнику продрал знакомый холодок, свидетельствующий о том, что сейчас последует удар.

Филипп резко развернулся боком, но нож Лидера все же задел его по касательной, вторично коснувшись недавно зарубцевавшейся раны. Бок обожгло болью, но алый шлейф тут же потух, не в силах конкурировать с адреналиновой бурей.

МакГрегор небрежно мазнул ладонью по ране, отстраненно отметил окрасившую пальцы черную в свете фонарей кровь (много крови, но неважно, не сейчас, позже) и вновь вернул все свое внимание полю боя. Лидер бандитов стоял в паре шагов, настороженно выставив перед собой окровавленный нож, но в его позе уже не читалось желание нападать; скорее, некое опасливое ожидание того, что будет дальше. Второй нападающий, лишенный шапки Кудрявый, лежал на брусчатке и слабо стонал, держась за челюсть.

Филипп мельком взглянул на самого первого противника – Неудачника, того, что был со сломанной рукой, – уловив некое движение с его стороны. Бандит выглядел нездорово зеленоватым с нотками синевы (и это без учета льющегося сверху оранжевого света фонарей), но даже в таком состоянии все равно пытался поднять валяющийся на брусчатке нож.

– Не стоит. – МакГрегор ухмыльнулся со всей возможной гнусностью, прикидывая, не стоит ли врезать ему по ребрам ботинком. Неудачник отступил, недобро зыркнув на врага.

Стоп. Их было четверо. Где – четвертый?…

Со стороны парка раздался звук быстро приближающихся шагов. Вздрогнув, Филипп повернул голову, но увидел лишь Габриэль, на чьем лице читались мрачное удовлетворение и злость.

– Четвертый в парке, – сообщила она, тяжело дыша и откидывая волосы с лица. Одного взгляда за спину Габриэль хватило, чтобы Филипп списал со счетов ее противника; оставался лишь Лидер.

МакГрегор иронично вздернул бровь и беззаботно повернулся к ней – как будто они находились не посреди боя, а где-то в поле, на учениях, с парой жалких новичков в качестве противников.

– Что это было, Стерре? – с полной иронии английской вежливостью осведомился он. – Не смогла удержаться от драки? Я подозревал, что…

Филипп запнулся, наконец взглянув ей в лицо – и нехорошо сощурился, разглядывая ссадины на ее щеке. Следы чужого удара.

…Кровь не была ей к лицу.

Ночь внезапно сгустилась над площадью у фонтана, суля бандитам огромные неприятности каждой из своих скрытых облаками звезд.

– Не стоит. – Габриэль шагнула ближе; положила руку на его порванный рукав, взглянув в сторону заново собравшийся кучки бандитов.

– Пошли вон, – сквозь зубы бросил МакГрегор, слегка повернув голову в их сторону. – Быстро.

Не бойся. Все под контролем.

Я – под контролем.

Кажется, с его голосом было что-то всерьез не так – потому что бандиты последовали совету, заставив МакГрегора испытать почти физическое разочарование, сродни прерванному акту любви.

Он прерывисто выдохнул и повернулся к девушке. На секунду в ее глазах мелькнуло что-то непонятное… задумчивое, оценивающее, пожалуй, даже настороженное. Затем Габриэль тряхнула головой, и наваждение рассеялось.

– Испугалась? – Филипп предпочел не конкретизировать свой вопрос, обходя молчанием тот неприятный факт, что бояться, пожалуй, следовало его. Вряд ли эта четверка всерьез рассчитывала на сопротивление, да и нападение с их стороны вышло не таким уж серьезным… зато он сам чуть было не сорвался.

Воспоминание о лежащем на брусчатке ноже – и окрашенном алым приступе гнева – мелькнуло и рассеялось, оставив МакГрегора обессиленным и в полной мере прочувствовавшим, что на улице ночь, холод и дождь…

Подобного не было давно. Так давно, что он уже и не мог вспомнить, когда терял контроль.

Если вообще терял – так.

– Нет. – Ее дыхание все еще было неровным, но у нее не было нервной дрожи, сопутствующей страху. Он знал это, потому что ладонь Габриэль по-прежнему лежала поверх его пальто; Филипп слегка отодвинулся, позволяя ее руке соскользнуть. – Фил. Ты когда-нибудь хотел умереть?…

Из всех вопросов…

Он не сдержал изумленного смешка, но ответил максимально честно:

– Однажды. – И нанес ответный удар, не щадя противника в поединке: – Ты?

– Нет. – Ее дыхание почти успокоилось, но Филипп все еще слышал в ее голосе прерывистость, порожденную всплеском адреналина. – Слишком много всего, что нужно сделать, слишком много обязанностей, много желаний. Фил?…

– Да? – мягко откликнулся он. Дождь полил вновь, но МакГрегор не обращал внимания ни на ноющий порез, ни на струи воды, стекающие по лицу.

– Смерть – последнее поражение.

Ты права. И сама не знаешь насколько. Ах, Габриэль…

– Когда ты успела стать философом, Эль? – Он беззлобно усмехнулся, но в словах не было настоящей насмешки. – Тогда, в пабе. Тебе тоже не было страшно. Я прав?

– Прав, – совсем тихо согласилась Габриэль – и отступила на полшага, словно ее признание могло показаться стыдным, испортить все. – Гнев всегда сильнее страха.

Она вновь стала осторожной, недоверчивой, и Филипп усилием воли погасил вспышку недовольства. Не время и не место выяснять, кому пришло в голову сажать в клетку эту дикую птицу.

У нее – своя история. Я не участник.

У непроизнесенных слов был горьковатый привкус лжи.

– Гнев – опасная эмоция. – Он сам не мог точно определить интонацию, с которой произнес эту фразу. Нет, не осуждение. Но и не совсем совет. Скорее… план, стратегия, холодно и спокойно продуманная до начала битвы. – Но нет ничего хуже страха, тут ты права.

– Да. – Она прерывисто выдохнула; звук вышел подозрительно похожим на всхлип, и Филипп прищурился, пытаясь разглядеть ее лицо в свете фонарей.

– Бренди? – полусерьезно предложил он.

Габриэль рассмеялась и обеими руками взялась за отвороты его пальто; запрокинула голову – и было облегчением увидеть ее улыбку.

– Нет. Достаточно, – она почти с нежностью вгляделась в его серьезное лицо. – Если продолжать в том же духе, запивая бренди каждую драку, я точно превращусь в алкоголичку. Ты действительно притягиваешь проблемы…

Да, так и было.

Но этот невыносимый, искренний, серьезный мужчина действительно имел в виду то, что сказал; он не опускался до намеков, и Габриэль находила в этом странное очарование.

На какую-то долю секунды вновь пришло воспоминание о его лице в последние мгновения драки – чужом, изменившемся лице, полном холодной, властной жестокости; лице, способном внушить страх людям, которые только что бросались на него с ножом. Габриэль упрямо тряхнула головой, прогоняя наваждение, и вновь улыбнулась Филиппу.

Нет, ей не хотелось пить. Она была пьяна и без этого, пьяна адреналином недавнего боя, и в искрящемся, возбуждающем напитке действительно не было горькой примеси страха.

Потому что рядом был Филипп.

Потому что гнев действительно был сильнее страха.

Потому что она никогда не чувствовала себя более живой.