Читать книгу Институтка. Любовь благородной девицы - Ольга Вяземская - Страница 6

Глава пятая

Оглавление

И вот теперь мы вернулись в дни, о которых рассказывали с самого начала. Лиза слегка успокоилась, во всяком случае, ей перестали сниться кошмары. Девушки пытались вести себя более чем примерно, тем самым настораживая мадам Рощину и успокаивая Maman. Профессор по-прежнему делил свое время между институтом благородных девиц и кафедрой на медицинском факультете университета, где преподавал полевую хирургию.

Зима, пусть и по календарю, вступила в свои права. Конечно, о лекциях на свежем воздухе уже никто и помыслить не мог – вполне достаточно было открытых форточек, чтобы желание высунуть нос за пределы казенного уюта пропадало напрочь. Задули холодные ветра, зашумело море безрадостно-долгими зимними штормами. Приближались рождественские экзамены.

О, вы не слышали о таком? И это верно – рождественские экзамены были едва ли не самой большой тайной института. В конце года, перед вручением шифров, проходили совсем иные экзамены. Настоящие спектакли, говоря по чести. Девушки, избранные преподавателями, заранее заучивали большие куски из трагедий Шекспира или мироописания господина Аристотеля, представляли заранее написанные картины и сшитые «буквально за ночь» чудесные платья или капоры, пели и танцевали. То были, повторимся, чистой воды спектакли. Поставленные ради высоких особ, иногда даже самого генерал-губернатора, благосклонно дремлющего в уютном кресле, попечителей, а также членов Комитета по вспомоществованию институту, представленного, кто бы сомневался, матушками и тетушками институток, восторженно внимавших каждому слову любимых чад. Эти спектакли, что было известно всем, ничего по сути уже не решали и лишь указывали высочайшим особам, кому они вечером на праздничном балу будут вручать именные шифры и почетные дипломы.

А вот настоящие экзамены, испытания весьма серьезные, начинались за две недели до Рождества и заканчивались днем прямо перед сочельником. Вот здесь-то и в самом деле проверялись знания и можно было подарить себе надежду на лучшее будущее, показать, что выпускница достойна золотого императорского шифра, то есть способна сделать карьеру даже при дворе. Но если у выпускницы не хватало ума, то можно было легко лишиться даже призрачной возможности на просто похвальный лист, который давал право преподавания либо в частных учебных заведениях, либо в качестве домашней учительницы, ведь, имея на руках похвальный лист, нельзя было стать преподавательницей ни в каком казенном учебном заведении. (Скажем по чести, те, кто мечтал о карьере, начинали прилежно учиться задолго до рождественских, или, как их еще иногда называли, инспекторских экзаменов в выпускном классе. Эти воспитанницы приходили в последнее институтское Рождество уже совершенно уверенные в своем завтрашнем дне.)

И вновь следует сделать отступление, теперь уже иное: нужно рассказать о том, как был устроен институт, сколько лет институтки проводили в его стенах и когда класс становился выпускным.

Поначалу девушки в институте учились дюжину лет – с шестилетнего возраста до восемнадцатилетия. Затем срок обучения был сокращен до девяти лет, и в институт стали принимать с девяти или десяти лет. К моменту же нашего рассказа произошло еще одно изменение: полный курс образования длился всего шесть лет. Правила предусматривали немецкую систему воспитания, основанную на строжайшем контроле и надзоре за воспитанницами. Обучение в каждом классе длилось три года, и они, классы, назывались, соответственно, «большой» и «маленький». В свою очередь, эти классы делились на три отделения: четвертое, пятое и шестое отделения маленького класса и первое, второе, третье отделения класса большого. Кроме этих шести, было еще седьмое, приготовительное отделение: сюда поступали совсем маленькие девочки. В целом порядки в различных институтах Российской империи несколько отличались, хотя и незначительно – и в этом был свой смысл. Ведь отца любой из институток могли перевести на другое место службы, и тогда семья, безусловно, отправлялась следом за ним, а девушка, сменившая один институт благородных девиц на другой, не должна была долгое время привыкать к новым порядкам.

Выпуски происходили каждые три года. Большой класс оставлял институт, а маленький переходил в большой раз и навсегда заведенным порядком: четвертое отделение маленького класса переходило в первое отделение, пятое – во второе; шестое – в третье отделение большого.

Переводов из одного отделения в другое суровые институтские порядки не предусматривали: кто куда попадал при поступлении в институт, так и оставался там до окончания. Четвертое отделение считалось лучшим отделением маленького класса, а первое – большого. Конечно, класс выпускной называли по-разному, и первое, второе и третье отделения покидали институт одновременно.

В первом отделении, а соответственно, и в четвертом, подготовлявшем к нему, учебная программа была весьма обширна. Да и награды, выдаваемые при выпуске – шифры и медали, – тоже сосредоточивались в первом отделении, остальные же два их не получали. Скажем больше: слава, честь и уважение всего институтского мира выпадали на долю одного только первого отделения. Если это вспомнить, то становится ясно, почему так важно было при поступлении попасть именно в четвертое отделение, из которого переводили в первое. Если, конечно, у воспитанницы и ее родни были определенные планы на будущее. Если же важно было просто окончить институт, то радовались и простому поступлению, что вполне понятно.

Но, как известно, в любом правиле возможны исключения. Были они и в институте: ученицы пятого и шестого отделений могли попасть в первое отделение. При переходе из маленького класса в большой первые три ученицы (первые, легко догадаться, по поведению, прилежанию и успеваемости) из этих двух отделений переводились в первое отделение, а следующие три (учившиеся вполне недурно, но более ленивые или, напротив, более непоседливые и тем испортившие свое идеальное реноме) – из шестого отделения во второе, то есть девушки слегка повышались в ранге, а это, вполне понятно, давало им шансы и на шифры, и на награды, и на мечты о карьере, а не только на брак с весьма богатым или весьма именитым человеком. Однако в институте ходила и другая поговорка: «Первое отделение не резиновое». И это значило, что плохие и ленивые ученицы четвертого отделения легко могли оказаться во втором и в третьем, а лентяйки и неучи пятого отделения становились ученицами третьего, то есть понижались в ранге. И это уже было окончательно – третье отделение никогда и ни при каких условиях даже в выпускных экзаменах не участвовало. Однако окончить институт, пусть даже без грамоты или шифра, было весьма и весьма почетно.

Тем не менее на Рождество обязательно экзаменовались все ученицы всех отделений, и уж тут исключением, освобождением от проверки, могла быть только затяжная болезнь, которая укладывала девочку в лазарет на месяцы, а не на дни. Девушки прекрасно это знали. И если в младших классах экзамен рассматривался скорее как репетиция, то в старших, особенно в выпускном, это была, вне всякого сомнения, премьера. И отыграть свое единственное выступление следовало безукоризненно.

Институтки готовились к экзаменам всерьез. Не только первое и второе отделение, для которых оценки и в самом деле имели значение, – готовились все. Впрочем, ученицы первого отделения не просто истово готовились. Они буквально дневали и ночевали в классах, отвлекаясь лишь на сон и еду. Видя их усердие, даже Maman, суровая и педантично соблюдавшая все законы института, смягчилась.

– Мадам, – как-то пригласила она к себе госпожу Рощину, – я изумлена тем, сколь усердны ваши ученицы. Меня поражают их успехи – не мнимые, но подлинные. Господа преподаватели не нахвалятся. Однако для подобного рьяного учения необходимо много сил, поэтому для первого и второго отделения отныне и до сочельника пища будет готовиться отдельно, не постное, а скоромное.

– Ах, госпожа начальница, но позволительно ли это? – немало удивилась классная дама.

– Пост, милочка, суть очищение не тела, но духа в первую очередь. Глядя на ваших воспитанниц, я вижу, что они не просто постятся, а постятся истово. Но если уж церковный канон дозволяет будущим матерям не соблюдать поста, то, думаю, не будет ничего дурного, ежели мы будем кормить учениц посытнее, ведь они тоже определенным образом ради будущего стараются.

– Да, мадам. – Госпожа Рощина присела в милом реверансе.

Нельзя сказать, что начальница института вызывала огромную любовь – она была дамой суровой, исправно и даже избыточно пекущейся о вверенном ей учреждении. Однако институтки были для нее родными детьми, дочерями, о которых настоящая мать должна заботиться денно и нощно. Поэтому и старшие девушки, и классные наставницы не могли не признать Maman отличной начальницей. Ей прощали и внешнюю суровость, и несгибаемое, порой ослиное упрямство – всем, а особенно старшим было отлично видно, что оно направлено только и исключительно на преуспеяние института, его расцвет и прогресс. Если даже сама императрица Мария Федоровна лично совершила вояж к Черному морю и, побывав в институте, назвала его гнездом, в коем надежда империи растет и откуда самые лучшие женщины выходят… Одним словом, начальница жизнь свою отдавала ради успехов столь хвалимого заведения.

Классная наставница первого отделения с удовольствием подумала, как обрадуются девушки этому решению начальницы – нет, еда не была скудной или невкусной, но постные блюда все-таки уже немного надоели, особенно учитывая, что некоторые не были приучены дома к «плебейской капусте» или «презренной моркови».

– Медам, – обратилась к девушкам госпожа Рощина, войдя в столовую после завтрака. – Прошу выстроиться парами. Господин Годунов уже ждет вас.

– Ах, отец Годунов… – вздохнула Катя Лорер.

– Мадемуазель?..

Девушки послушно стали строиться парами. Первыми, как всегда, взялись за руки мадемуазели Гижицкая и Лорер. Именно они обожали отца Годунова, а значит, им и первыми в церковь при институте входить.

Скажем откровенно, учитель Закона Божия, он же священник Александровской церкви, что была домовой для института, принадлежал к числу преподавателей, уважаемых и любимых всеми девушками. Он подкупал и внешностью, и внутренними качествами. О его бескорыстии и благородстве ходило много рассказов. Он был очень умен и образован, а уж хорош-то как…

Высокого роста, стройный, с плавными, несуетливыми движениями и более чем привлекательным лицом. Тонкое, худощавое и бледное, с узким носом, с глубокими, строгими глазами, полными скрытого огня, окаймленное черными с проседью кудрями, оно казалось институткам проникнутым какой-то неземной прелестью. Такими художники изображали и изображают апостолов и святых. Да и бородка была удивительно светской и очень украшала учителя Закона Божия.

– Бог! Спаситель! Иисус Христос! – кричали ему, бывало, вслед десятки голосов, когда в субботу он проходил через зал в церковь, чтобы служить всенощную.

– Сударыни, сколько раз я просил вас не призывать имя Божие всуе! – отвечал он мягким звучным голосом, окидывая девушек строгим взглядом.

– Простите! Не будем! – раздавался в ответ нестройный хор.

– Ах, словно греческий бог… – Катя Лорер все-таки оставляла за собой право восхищаться кумиром, сколько ее ни пытались зашикать остальные.

Но отец Годунов обычно лишь пожимал плечами, слегка улыбался и шел дальше.

– Божественный… – вздыхала Варя Гижицкая.

«Господи, кого же я буду обожать, когда выйду из института? Где я еще найду столь совершенного человека? Умного и независтливого, мужественного и решительного, но при этом не мужлана? Да и найдется ли такой второй?»

Удивительно, но отец Годунов, проходя через большой зал в церковь, сегодня думал о том же самом. Да, отец Никодим предупреждал его, что быть наставником в девичьем институте куда как непросто. Что для этого потребуется мужество не меньшее, а может быть, даже большее, чем под пулями встать из окопа, что ранее не раз проделывал штабс-капитан Годунов, за что и получил Анну третьей степени.

– Когда ты, сын мой, к орденам, полученным на полях сражений, сумеешь присоединить уважение учениц, тогда можешь считать, что за мужество беспримерное награжден еще раз.

Вот и сейчас, едва войдя в зал, он заметил горящие глаза мадемуазель Гижицкой. Девушки выстроились парами и готовились к молебну перед началом рождественских экзаменов, но уже теперь было ясно, что Варя и Катя Лорер выдержат его экзамен блестяще, что ради своего «душечки» отца Годунова вывернутся наизнанку, – не только, чтобы привлечь его внимание, но и чтобы показать, как успешен он в своем преподавании.

И подумалось отцу Годунову, привычно набрасывающему на шею епитрахиль, что без обожания, зачастую весьма навязчивого, его служение не будет таким успешным, что девушки, временами настойчиво преследующие его, подарили ему еще одно, ни с чем не сравнимое ощущение – нужности. Он знал, что необходим им не только как пастырь, душевный лекарь, но и как воплощение мужества и стойкости, мудрости и сдержанности. Одним словом, как воплощение настоящего мужчины.

«Дай-то бог, дети мои, чтобы в жизни вы нашли себе своих идеальных мужчин! И чтобы они чувствовали к вам то же, что чувствую я сейчас, – отраду, что вы есть!»

Запел дьякон, и отец Годунов отвлекся от своих мыслей, весьма далеких от службы. Начался молебен перед рождественскими, или, как они значились в официальных бумагах, инспекторскими экзаменами.

Институтка. Любовь благородной девицы

Подняться наверх