Читать книгу Баллада Редингской тюрьмы - Оскар Уайльд, F. H. Cornish, Lord Alfred Douglas - Страница 8

I

Грек, из Сицилии к родной Элладе

Он фиги и вино с собою вез,

И на его каштановые пряди

Ложилась пена; он взошел на нос

Своей галеры и сквозь ветр и волны

Смотрел вперед, в ночную даль, задумчивости

полный.

В лучах рассвета вспыхнуло копье

На фоне неба штрихом золотистым,

И кормчий судно повернул свое;

Был парус поднят; снасти рвал со свистом

Норд-вест, на моряков обрушив гнев,

Блуждало судно, а гребцы тянули свой напев.

В виду Коринфа, где холмы, долины,

В песчаной бухте стали на причал.

Со щек стряхнул он пену и маслиной

Свои младые кудри увенчал,

Натерся и надел хитон небедный,

Затем – сандалии свои, что на подошве

медной;

В лоснящейся хламиде, что купил

На сиракузской пристани шумливой,

И коей тирский пурпур взор слепил

И вышивка змеилась прихотливо,

Ступил на брег и, справясь о пути,

Он в серебристый лес вошел, а день померк почти,

Сплетая в небе облака клубками;

На холм поднявшись, под священный кров

Вошел он тихо, затерявшись в храме

Среди толпы и занятых жрецов,

И, в полутьме, смотрел, как пастырь юный

Приносит в жертву первенца овечки белорунной,

Как в пламя сыпал соль, как посох свой

Повесил там же (не во славу Той ли,

Что не позволит, дабы хищник злой

Свирепствовал на пастбище иль в стойле?),

Как пели девы чистым гласом, и

Все к алтарю несли дары смиренные свои

Сосуд, молочной пеной окаймленный;

Простую ткань, где вывела игла

Псов на охоте; соты, увлажненны

Златою влагой, коя с них текла;

Промасленную шкуру, что так часто

Борцам потребна; и еще лесной кабан клыкастый

У Артемиды грозной был отнят

Афине в дар со шкурою богатой

Пятнистого оленя, час назад

Еще скакавшего; воззвал глашатай –

Пошли на выход друг за другом вслед,

И каждый радовался грек, что совершен обет.

Стал факелы гасить священник старый,

И лишь единый, как рубин, горел

В пустынной нише; стройный звон кифары,

Ветрами заглушен, вдали слабел;

Все шли домой средь праздничного гама,

И медные врата закрыл силач, служитель храма.

Пришелец замер, слыша без труда,

Как на пол каплями вино лилося,

Как пали лепестки с венков, когда

Ворвался бриз и прошумел в наосе;

Он был как будто в странной грезе сна,

Когда в отверстье наверху явила лик луна,

Заливши светом мраморные плиты;

Тогда покинул свой укров храбрец;

Вот кедровые створки им открыты,

Он страшный образ видит наконец:

Чудовищный Грифон глядит с презреньем

Со шлема; длинное копье грозит ему пронзеньем,

Вспылав огнем; Горгоны голова

Выкатывает очи, вся стальная,

Зашевелились змеи, и крива

Бескровных губ усмешка ледяная

В бессильной страсти, и незрячий взор

Вспугнул сову, дремавшую над нею с давних пор.

Рыбак, что плыл в челне у мыса Суний,

Когда он на тунца раскинул сеть,

Услышал топот лошадей-летуний,

Как будто волны попирала медь;

Раздвинув полог ночи, вихрь нагрянул,

Ударив по челну; рыбак с молитвою отпрянул.

В развратниках задор греховный сник,

Об оргиях своих забыли даже,

Решив, что слышали Дианы крик;

Чернобородые ночные стражи

Поспешно за щиты свои взялись

И, с парапета свесившись, глядели мрачно

вниз.

Вкруг храма гул; и мраморные боги,

Числом двенадцать, дрогнули тотчас;

Стонал эфир, поддавшийся тревоге,

И Посейдон своим трезубцем тряс;

На фризе кони ржали в исступленьи,

И гулкий топот страшных ног все оглашал

ступени.

А он стоял с раскрытым ртом, в поту,

Готовый жизнью расплатиться ныне

За девственность безжалостную ту,

За строгость целомудренной богини,

Дабы увидеть, страстью возгоря,

То, что увидел пастырь, сын троянского

царя.

Он к смерти был готов! Но вот, всё тихо,

На фризе кони перестали ржать.

Плащ отстегнув, его отбросил лихо,

Со лба откинул слипшуюся прядь.

Кто знал в любви отчаянье такое?

Афину тронул, подойдя, дрожащею рукою,

Доспехи снял с нее, хитон совлек,

Грудь обнажил, что из кости слоновой,

И, пеплос опустив, увидеть смог

Ту тайну тайн для зрения земного,

Что прятала Тритония сама:

Бока, округлость пышных чресл и снежных

два холма.

Все те, кто не изведал страсти грешной,

Вы лучше не читайте песнь мою,

Она ваш покоробит слух, конечно,

Придясь не по нутру, ведь я пою

Для тех, кого не вгонят в стыд излишки,

Кто с пылким Эросом давно знаком

не понаслышке.

По статуе глазами не водил,

В пространство узкое направил взгляды,

Едва ли свой удерживая пыл;

И, полный предвкушения услады,

К устам приник, объятия раскрыв,

И страстно прянув на нее, не мог сдержать

порыв.

Подобных прежде не было свиданий:

Шепча словечки сладостных утех,

Он целовал ей ноги, бедра, длани,

Лаская плоть, запретную для всех;

В безмерной страсти, не приставшей людям,

Он жарким сердцем приникал к ее холодным

грудям.

Казалось, нумидийская орда