Читать книгу Я, Микеланджело Буонарроти… - Паола Пехтелева - Страница 7

Эта манера – выкрикивать слова в лицо оппоненту – сохранится у Микеланджело на всю жизнь. Позже, с возрастом, она, конечно, немного смягчится, но все равно из-за такого неджентльменского способа общения многие люди станут сторониться Микеланджело, считая его человеком недружелюбным. Микеланджело действительно было легче видеть в незнакомом или малознакомом человеке потенциального обидчика, желающего разрушить его внутренний мир, чем друга. С младенчества мальчик научился оберегать и защищать свою душу от посягательств, что помогло довольно рано сформироваться его гению, который вскоре дозрел до истинного мастерства и не был растрачен на пустяки на протяжении всей жизни художника.

Микеле и Урсула ехали в Сеттиньяно веселые и довольные. Малыш был откровенно рад вырваться из гробовой тишины своего родного дома. Пылкий и темпераментный Микеле никак не мог выплеснуть там накопившиеся эмоции и получить взамен новые. Он практически заболел, став частью этого чинного и благородного семейства. Микеланджело там невзлюбили, и он это быстро понял. Лишь Урсула была его отрадой. Женщина старалась при каждом удобном случае приласкать ребенка, пела ему песни, которые пела кормилица, напоминала о дорогих его сердцу маме Барбаре, папе Томазо, братишке Джулио.

В доме скарпеллино все были рады возвращению Микеланджело. Там он пробыл еще полгода. После бурных расставаний Микеланджело, которому тогда от роду было три с половиной года, привезли на виллу Буонарроти, что под Флоренцией.

Лодовико Буонарроти не мог понять, принял он своего сына Микеланджело или нет. С одной стороны, целостность семьи восстановлена, с другой – мальчишка действительно какой-то другой. Вроде и не из их семьи. В доме скарпеллино было не принято подавлять эмоции или скрывать чувства. Если тебе смешно – смейся, громко, раскатисто, чтобы эхо разлеталось по Апеннинам; если хочешь плакать – плачь, если нужно, то один, но плачь, не мучай себя. Так живут в горах и по сию пору. Если ты мне враг – то враг, если друг – друг. Полутонов не бывает. Микеланджело усвоил эту манеру общения. Страстный по своей природе, он всем своим видом показывал, кто ему нравится в доме, а кто нет. При виде Урсулы он становился ласковым и нежным, терся о ее руки, как котенок; хмурился, сдвигал брови, надувался, сжимая кулачки при виде Франчески. Родная мать и не помышляла о том, чтобы завоевать дружбу сына, и не скрывала, что резкая манера общения мальчика, его неспособность совладать со своими чувствами ее раздражают.

В собственном доме Лодовико ощущал себя как на поле битвы. Он стал замечать за собой качества, о существовании которых и не подозревал. Почти крадучись входя в залу, где семья Буонарроти обычно трапезничала, подеста, который раньше был веселым, непринужденным в общении человеком, теперь внимательно всматривался в лица сидящих за столом людей, определял с точностью флюгера, какие ветры нынче дуют в доме. Лодовико знал о напряжении, возникшем между Микеланджело и Франческой. Как ни странно, отец не злился на сына за его враждебное отношение к матери. Лодовико завидовал мальчику, ибо Микеланджело удалось задеть такие струны души Франчески, которые, как знал мессер Буонарроти, ему не подвластны. Пожалуй, отец понимал, толком не отдавая себе в том отчета, что мать и сын очень между собой схожи.

Франческа устала бороться. Бороться с собой, с противоречиями, раздирающими ее душу, с неприязненным отношением среднего сына Микеланджело. (Здесь надо оговориться, что в этих непростых отношениях никто не хотел уступать, мать и сын находились на равных позициях.) Она устала бороться с ограниченностью своего мужа. Да просто устала от всего. Как я уже говорила ранее, у нее больше не оставалось никаких желаний.

В это же самое время у моны Франчески и мессере Лодовико появился четвертый сын, Джовансимоне. Нервный и слабый, он все время плакал.

Трое маленьких мальчиков смотрели, как Урсула заворачивает их брата в пеленки. Они стояли серьезные, задумчивые и какие-то взрослые. Для Джованни, как его называли потом в семье, тоже взяли кормилицу.

Франческа кашляла. И без того худенькая, она в последнее превратилась тень. На улицу женщина почти не выходила – не было сил. Они сидела у окна и смотрела в сад. Там у заштукатуренной стены кто-то копошился. В перемазанном глиной существе она с трудом узнала своего нелюбимого сына – Микеланджело. Сейчас он вообще был похож не на мальчика, а скорее на червячка, ползающего по земле, лепя из нее какие-то фантастические фигурки и строения. А еще Микеланджело обожал рисовать углем.

Франческа, не отрываясь, смотрела на сына, и вдруг ее внезапно пронзила догадка: силы, покидающие ее тело, уходят к нему, к этому пятилетнему малышу, который сейчас очень энергично и осмысленно что-то рисует углем на белой стене, а потом примется лепить из глины свои странные фигурки. Малыш аккуратно – так он будет делать всегда – расставил свои произведения на дорожке, что-то серьезно при этом бормоча. Вдруг он резко остановился и поднял взгляд, увидел в окне мать. Он никогда не называл эту женщину мамой, упрямо продолжая считать своей настоящей матерью Барбару. Франческа жутко ревновала сына, хотя и не признавалась в этом даже самой себе. На самом деле она любила его, но не обычной любовью, которая испытывает мать к сыну. Микеле пугал ее и притягивал одновременно. А еще они были пугающе похожи.

Сейчас, наблюдая за сыном, играющим в художника, Франческа подумала, что именно этого ей недоставало в ее жизни – творчества. Вот то, что не давало ей спокойно жить, мешало спать по ночам, бродило неусыпным огнем по венам, раздирало изнутри, ища выход. Творчество. Нереализованный артистический потенциал сделал Франческу больной и медленно сводил в могилу. Второй сын, Микеланджело, который не видел в ней мать и который был так похож на нее, взял знамя из ее слабеющих рук и понес вперед, в будущее. Перед моной Франческой пронеслась вся ее жизнь. Чувства взыграли в ней, угрожая выплеснуться наружу. Слезы подступили к глазам. Взор затуманился. Она надрывно закашляла. Ей стало плохо.

Франческа лежала в кровати. Лодовико сидел рядом и гладил ее по руке:

– Вот увидишь, тебе станет лучше. Ты обязательно поправишься. У нас родится девочка. Она согреет тебе душу…

– Ты хочешь еще ребенка, Лодовико? – Мона Франческа даже попыталась привстать.

– Лежи, лежи, дорогая. – Лодовико утешал жену, как заботливая сиделка.

Он был так рад побыть рядом, ухаживать за ней. Ему всю жизнь этого хотелось: опекать, приглядывать, заботиться, самому что-то делать для обожаемой девочки. Он был готов на все. И вот она лежала перед ним такая слабая, беззащитная, покорная, вся в его власти. Он задыхался от любви. Сейчас она была вся целиком его – его Франческа.

– Давай родим девочку, любимая. У нас начнется совсем новая жизнь. Она станет твоей подругой. У тебя ведь их совсем нет. А ведь тебе нужен кто-то для интимных бесед. Вот увидишь, тебе станет гораздо лучше…

Лодовико понемногу стал понимать причину хронического недомогания жены. В последнее время они сблизились и стали беседовать на разные темы. Из любовников супруги постепенно превращались в друзей. В доме становилось спокойнее.

Лодовико обнял жену:

– Я тебя так люблю, так люблю. Ты мне так нужна, Франческа. Ты всё для меня. Всё. Понимаешь? Всё. Я не умею сказать и не хочу говорить. Я не Данте, не Петрарка. Я не мастак выдумывать и красиво описывать свои чувства. Я просто умею любить, и я знаю, где оно находится. – Он показал на сердце. – Ты там, Франческа, ты там. – И он заплакал, как ребенок.

Впервые признавшись своей жене в любви, он почувствовал себя беспомощным. Она сама обняла его и крепко прижала к груди. От такой непривычной ласки со стороны жены мессер Лодовико зарыдал еще громче.

Урсула, возившаяся с пеленками Джовансимоне, услышав всхлипы хозяина, пробормотала:

– Что такое творится в этом доме? Все с ног на голову. Прямо-таки светопреставление какое-то.

Она была не так далека от истины.