Читать книгу По ту сторону моря - Паула Хен - Страница 2

Жизнь – трагикомедия, лишенная двух актов, сборник сатирических событий, сотканных в одну линию, пепел и возрождение. Ты можешь ждать храброго рыцаря на белом коне, способного освободить тебя из цепей заточения, а вместо этого полюбить дракона. Бесконечные метания между тем, что правильно, а что нет, подобно тому, как учитель выносит твои грубейшие ошибки за красные линии, помечая восклицательными знаками, чтобы после не позволить тебе ступить на одни и те же грабли. Хиромантия дело тонкое, если в неё верить, высчитывая по линиям жизни карму, чтобы после покорно нести её на своих плечах.

Любовь с привкусом дыма и оттенками металла, лишенная праведности и святости, камнем тянущая на дно, сметающая все «но» на своём пути, не терпящая возражений. Она постепенно становится чем-то привычным, постоянным, словно некогда вырванный из тебя кусок заново пришили, оставляя на безупречной коже выразительный рубец. Не забывай и смеряйся с мыслью, что ты такой же изувеченный, как все. Коллекционируй их и доказывай себе снова и снова, что способен стерпеть любой удар судьбы, подминая её надменность, нездоровую иронию и язвительность под себя. Потому что устои и правила пишутся не пером писателя, а твоими пальцами, измазанными собственной же кровью, вырванной душой из груди, и голосом изувеченного сердца.

Что человек ощущает в моменты нестерпимой боли? Говорят, что для каждого она звучит по-своему. Незримыми нотами, которых не существует в продублированных пособниках для музыкантов, заученных наизусть, избитых и изломанных настолько, что даже звуки осеннего ливня начинают кому-то напоминать известную палитру аккордов, пренебрегая тем фактом, что у природы своё звучание. Потому что дождь, который уже не просто льёт двое невыносимых суток, а лавиной обрушивается на город, вовлекая окраины и всю его, казалось бы, необъятную территорию в непроглядный мрак, напоминает концерт в филармонии, которую каждый из нас однажды посещал в детстве.

Мартовский ливень же просто идёт. Смешивается с рыжими и багряными листьями и промозглым ветром, который непристойно забирается под одежду и пробирает до костей, вынуждая каждый раз едва уловимо для чужих глаз вздрагивать, стоило ощутить на себе новый неистовый порыв, вновь и вновь гулко проносящийся по улицам и характерным свистом отдающийся в каждом их углу.

Сырость, путающаяся в промокших волосах, с которых раз за разом срывались назойливые капли, стоило совершить долгожданное, но позабытое за несколько минут движение головой. Слякоть, грязь, пронизывающий ветер и минимум людей, которые предпочитали переждать непогоду в уютных кафе и маленьких невзрачных забегаловках. После бесконечной зимы каждый имел абсолютное право ощутить, что такое мартовская непостоянность. Такая, какая она есть: мрачная и унылая, несколько пустая. Когда в воздухе едва не разит сталью, а если прислушаться, можно услышать тихое, но от того не менее неприятное лязганье. Несуществующее, но почти осязаемое. Всё остальное для меня не больше чем глупые, никому ненужные романтические бредни умалишенного.

Когда мироощущение стирается под кончиками пальцев, выбрасывая за буйки, когда под кожу словно проникают сотни раскалённых игл, пронизывающих тебя, подобно осколкам на минном поле.

На войне у тебя есть всего секунда, чтобы пролистать картинки своей жизни перед глазами перед тем, как ощутить нестерпимую боль от трескающейся кожи, изламываясь в агонии и позволяя этому поглотить тебя. Так и с людскими эмоциями – мы себя собственноручно вспарываем, подобно диким зверям, вцепляющимся в самих себя в моменты вселенского отчаяния. Пронизываем плоть острыми клыками и миримся с этим, свыкаемся, обручаемся и понимаем, что этот брак самый крепкий из всех тех, которые может познать человеческая душа.

Глотать таблетки по утрам от головной боли, топить, заглушать и заполнять в себе те отголоски, что изо дня в день мир упорно пытается возрастить в тебе, даже не догадываясь, что почва давно засыпана солью и не пригодна для порабощения и освоения. Она – не новая земля, а нерушимое государство с необъятными границами, намеченными прямой, идущей в неизвестность.

Пленница города, в котором дамы бесконечно сметают с полок брендовые вещи, спускают деньги на дорогие безделушки и каждое завоёванное сердце складывают в шкатулку, доставшуюся по наследству от прабабушки, запирают на ключ и не замечают, как раздают себя по частям каждому прохожему, под конец хороня пустоту за самыми прочными замками.

Я всегда мечтала проснуться – распахнуть глаза и осознать, что жизнь, которую я проживаю, не принадлежит мне. Что эти обрывки неудач и падений, чёрными лентами обволакивающие мою шею, давят так туго, но не меня. Вместо этого – парк, шесть скамеек по одной стороне и столько же по другой.

Одна из них сломана: перекошенная, с подбитой ножкой и частично оторванными тонкими и аккуратными брусками, на ней красуются глумливые рисунки подростков или детей, у которых не хватает денег на хорошие карандаши и плотные листы бумаги. Белоснежные и пахнущие новизной – такие привозила мне мать с работы, вместе с холодом и порцией разочарования, что однажды поселилась в венах и я по-прежнему не могу достать их оттуда. Поэтому они предпочитают заниматься мародерством, хороня своё предназначение глубоко в себе и засыпая сырой землей

Но лавка не походила на чистый лист. Скорее, напомнила избитого жизнью человека и была похожа на меня, олицетворяя все то, что бушевало внутри: горечь, оцепенение, глухая тоска по прошлому и нерешительность вновь перечитать твое письмо, которое я нашла среди бумаг в старом комоде, а сейчас оно было бережно спрятано в кармане моего пальто.

Написанное твоими руками в далеком прошлом, пропахшее твоим ароматом, сливающимся с чернилами ручки, которую ты вынуждаешь выводить аккуратные линии, пропитывая листы плотной бумаги собственным теплом и мыслями, которые расползаются по некогда чистому полотну, образовывая целые фразы.

Ты никогда не писал мне писем, за исключением наших переписок в сети, которые больше походили на выстрел в вечность, непреодолимую и бесконечно долгую – не прожить и не переплыть. Но даже то, что не поддавалось прикосновениям и не имело абсолютно никакой формы, поселялось во мне необъяснимым теплом и трепетом. Ты пронизывал от макушки до кончиков пальцев ног, посылая вибрацию по позвоночнику и покалывание под ногтями (до 15 лет я считала, что это вызвано холодом, но после выяснилось, что чрезмерная чувствительность скрывается в деталях). Скитаясь по городам и странам, позволяя своей души мигрировать и превращаться в обедневшего туриста, которому не хватает даже на стаканчик растворимого кофе в грязной забегаловке, с тобой я впервые ощутила себя дома.

Если бы меня попросили привести множество синонимов к слову «обитель», я бы назвала твоё имя. Это не стены, не высокий потолок, а твои руки, твоё имя, звук твоего голоса и аромат, который не выдворить из легких, ибо он навсегда поселился там, не спрашивая разрешения на прописку.

Одна тысяча девяносто пять дней без тебя, тянущиеся, словно столько же жизней, прожитых под бесконечными дождями, не имеющих начала и конца. Одно письмо, которое почтальон в своей фирменной фуражке доброжелательно сунул мне в руки с таким видом, будто знал его содержание наизусть, обладая сокровенной для других способностью просвечивать плотно запечатанные конверты насквозь, подобно рентгеновским лучам, самым бестактным образом заучивая строки, которые после будет долго пересказывать коллегам, треща об этом без умолку. Жизнь с детства давала мне самые сложные уроки, которые оставили неизгладимые отпечатки, иногда возникало желание крикнуть, что есть мочи: «Это нечестно! Нечестно, что кому-то постоянно выпадает что незаурядное, у меня же – вереницы заданий, помеченных звездочкой!». Но бесполезно кричать, когда вокруг – бескрайнее поле и свод горизонта, выжженная солома, которая когда-то была зелёной и сочной травой, пускающей пахнущий летом сок на пальцы, стоит, заливаясь смехом, выдрать охапку из влажной почвы. С пустотой разговаривать бесполезно – она может быть немым слушателем, который отвечает, если ты долго смотришь в его глаза, пускает ответы снегопадами и желтой листвой, черными полосами, событиями и хрониками, что образуют жизнь, имеющую форму, запах, диктующую свои правила, подобно голосу, доносящемуся из старой пластинки, скулящему и скрипящему иногда от потёртостей и царапин на блестящей поверхности. Сейчас даже она молчала. Оставалось нарисовать на календарном листе грустный смайлик и перевернуть страницу.