Читать книгу Последний Хозяин - Павел Чувиляев - Страница 8

Иногда говорят, что написать книгу или снять фильм означает «просто рассказать историю». Какая чушь! История всех людей одинакова: «родился-жил-умер». Не верите? Сходите на любое кладбище: везде лишь две даты, да старая фотография.

В 1976 году доктор медицинских наук Мирослав Колядуцкий скандально развёлся с женой. Ничто не предвещало краха: ростом доктор похвастаться не мог, но дамы на него заглядывались. И то сказать: мужчина видный; породистый. Не худой, но брюшко его не портило, а придавало солидности. Шатен с резкими, правильными чертами благородного лица, высоким лбом, тяжёлой челюстью и умными голубыми глазами. С таившейся в них лукавой хитринкой и весёлыми чертенятами. Интеллигент, работа чистая, культурная. Конечно, пропадал он на ней с утра до ночи, зато зарплата приличная и перспективы неплохие. Курит редко и почти не пьёт, что для нервных медиков редкость. Не святой: молодых симпатичных студенток на медицинских факультетах всегда хватало; да и среди медсестёр попадались красавицы. В то время зарплата медсестёр позволяла жить лучше, чем в колхозах; контингент был хоть и приезжий, но приличный. Но бабником профессор Колядуцкий не был. Жить бы с ним жене и дочери да радоваться. Ан не вышло: Мирослав не потерпел многочисленных измен жены, вдруг возомнившей себя богемной московской профессоршей. Квартиру блестящий 42-летний врач оставил бывшей супруге и поначалу ночевал у друзей. Но у тех свои семьи. Пришлось Мирославу вспоминать студенческую молодость и кантоваться в общагах.

В невесёлых, под стать насквозь продуваемой стылой московской осени, мыслях Мирослав часто возвращался в так и не ставший малой Родиной город Курган. Вспоминал отца. Цепкий ум хирурга пытался найти корень бед и одновременно отвлечься от дурных мыслей. Неожиданно Мирослав увлёкся историей непростой профессии военврача, благо в библиотеках друзей, порой, можно было отыскать чудом сохранившиеся уникальные документы и материалы.

Отец Мирослава Леонид родился в 1910 году в Петербурге в семье потомственных врачей. В 1812 году Государь Император Александр I Павлович (Благословенный) впервые в русской истории даровал дворянство отличившимся в знаменитой битве при Бородино фельдшерам. Среди награждённых эскулапов был не только предок Мирослава, но и отец писателя Фёдора Михайловича Достоевского. Чуть раньше Наполеон Бонапарт организовал первую в мире регулярную службу полевой медицины. И третью в истории: в Древних Вавилоне и Риме военно-полевую санитарию и медицину знали, в отличие от Древнего Египта. Казалось бы, египтяне с их культом мумий и пирамид должны были достичь в изучении человеческого тела больших успехов. Достигли, но знания оставались тайными, принадлежали жреческой элите и часто утрачивались. Медицинская наука не развивалась: древним египтянам явно не хватало массовой практики. Зато её с избытком обеспечил Древний Рим, почти непрерывно воевавший. Практичные римляне мистикой и ритуалами не заморачивались, но заботились о здоровье личного состава.

Ненавидящая всё римское христианская церковь объявила медицину пережитком язычества. И столь успешно её изжила, что армии XVI–XVIII вв. несли основные потери не от битв, а от заразных болезней. Римский легион имел штатного врача и фельдшеров, а его Устав предписывал обеззараживать воду вином. В Европе воду даже не кипятили, врачи были лишь у вельмож, а санитария отсутствовала. Среди солдат свирепствовала дизентерия. Вспыхивали эпидемии и более серьёзных болезней, особенно венерических; армии были их основными разносчиками. Встречались фельдшеры в полках наёмников. Иногда там подвизались непризнанные гении, но куда чаще кондотьеров пользовали недоучившиеся студенты, а то и откровенные шарлатаны. Всем остальным предлагалось универсальное лечебное средство: молитва. Иногда помогало. Больных и раненых передавали на попечение маркитантам. Полководцы разрешали им следовать за армиями с условием, что те заберут выбывших из строя, и скорость передвижения войск не снизится. Но с барыг какой спрос? За выкуп могут солдатика и выходить, но чаще добьют и ограбят. Число солдат, вернувшихся в строй после излечения, было ничтожным.

В «просвещённом» XVIII веке ситуация сильно улучшилась. Европейские монархи, недовольные чудовищными небоевыми потерями войск, рыкнули на святош. Во многих странах, например, в Российской Империи, светская власть национализировала церкви. В результате первый в России постоянный военный госпиталь и школа военных лекарей при нём были открыты в Москве в 1707 году (ныне Главный военный клинический госпиталь им. Н.Н. Бурденко). Вскоре появились ещё два базовых госпиталя: в Санкт-Петербурге и Кронштадте (для флота). По «Уставу воинскому» от 1716 года в ротах ввели должности цирюльников, коих войсковые лекари обучали оказанию первой медицинской помощи, а в полках и дивизиях создали полковые и дивизионные лазареты. Возникла система военной, но не полевой медицины. Она работала со скрипом. Раненому на поле боя предписывалось дожидаться конца сражения, когда его доставят в лазарет. Если доживёт, и если найдут. В лазаретах отчаянно не хватало врачей. Трёх школ военных медиков на всю Россию было явно мало с учётом роста армии за 200 лет. Цивильные доктора, коих Устав предписывал нанимать при нехватке персонала, предпочитали лечить богачей в городах, а не возиться в крови и грязи полковых лазаретов. В результате генералы по-прежнему любили начинать баталии с утра пораньше, чтобы уже к вечеру привести армию в порядок, избавиться от раненых и выиграть сутки для манёвра. «Но только небо засветилось, всё шумно вдруг зашевелилось» (М. Ю. Лермонтов, «Бородино»). На самом деле, общую тревогу сыграли в 3 часа ночи, а первые залпы артиллерии грянули в 6 часов утра.

Наполеон маркитантов и шарлатанов запретил; врачей и фельдшеров, обучаемых за государственный счёт, обязал служить, одел в мундиры и поставил на довольствие. После египетского похода, где французов в 1800 году косила чума, он ввёл строгие санитарные меры. Россия, тогда передовая Держава, полезные новинки в военном деле перенимала охотно. Подвиг русских фельдшеров под Бородино в том, что они не стали отсиживаться в лазаретах и ждать, как им предписывалось, а кинулись вытаскивать раненых прямо из-под пуль и ядер. И некоторых, особенно контуженных, умудрились вернуть в строй ещё до конца сражения. Александр I оценил их подвиг с русским размахом: давать отличившимся коновалам дворянство Бонапарт не додумался. Под Бородино и Березиной его славно угостили; еле ноги унёс. Не сказать, что военные фельдшеры внесли решающий вклад в те победы, но великое дело складывается из малых. Наполеон позже признавал, что военная медицина у русских была поставлена лучше, а процент излечившихся и вернувшихся в строй оказался выше. Сетовал, что русские варвары украли у него ценную стратегическую идею: военно-полевую медицину.

Предок Колядуцкого монаршей милостью распорядился весьма разумно: женился на немке. Врачебную практику и аптечное дело в столицах тогда цепко держали в руках немцы. Попасть в их круг новичку было нелегко. Тем более что дворянство дали личное, а не потомственное. Но удачный брак и вовремя замолвленные, где надо слова помогли. К 1917 году дед Мирослава Карл был потомственным дворянином с обширной врачебной практикой в Санкт-Петербурге. Серьёзная благотворительность, в том числе направленная на улучшение условий обучения врачей, сделала его претендентом на звание «почётного гражданина»: городская Дума в список внесла, но из-за революции утвердить не успела. Семья Колядуцких разрослась; по традиции большинство мужчин занимались военной и гражданской медициной. Но были среди них и моряки, и учёные, и даже священники. Советская власть подмела очередного «профессора Преображенского» в 1919 году, хотя он, будучи на четверть немцем, во время Первой мировой войны чурался любых намёков на политику. Случилась обычная история: арестовали – не вернулся. Бабка Тамара с тогда 9-летним отцом Мирослава Леонидом на руках, приняла непростое, но верное решение: сменить фамилию, бросить роскошную квартиру в Питере и уехать от греха подальше, куда глаза глядят. До конца жизни она мечтала вернуться в Петербург. Не удалось; завещала внуку.

В хаосе революционного и послереволюционного времени искать родственников оказалось весьма затруднительно. Посылаешь человеку письмо – оно идёт три месяца; ответа ждёшь полгода. Посылаешь второе – а человек расстрелян или в тюрьме. А чаще пропал без вести, и помощи не жди. Мыкались 5 лет; в итоге приткнулись в Кургане. Леониду уже 14 было, но школьную программу он догнал быстро. А в 1927 году его жизнь вновь сломалась: из-за неясного социального происхождения дорога в университет оказалась закрыта. Клеймо «бывшего» и «сына репрессированного» мать с него правдами и неправдами сняла. Но советской власти этого оказалось мало. Даже в армию Леонида не взяли, хотя он туда рвался. Пришлось талантливому юноше идти работать в городскую больницу: сначала простым санитаром, а потом фельдшером.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Леонида Колядуцкого, но любовь спасла его. Встретил в больнице симпатичную медсестру и влюбился без памяти. Тем более что у Людмилы та же история, только хуже. Она была настоящая панночка известного польско-белорусского рода. В прежние времена брак с Колядуцким стал бы мезальянсом на грани допустимого. В новых реалиях союз и смена фамилии социальный статус «панночки» парадоксальным образом повышал. Поэтому ссыльные дядя и тётя Людмилы, у которых она жила (родители давно сгинули в огне революции и гражданской войны), прикрутили фитилёк польского гонора и благословили молодых. Бабка Тамара тоже радовалась, хотя и видела, что сын любит невестку больше, чем она его. Свадьбу сыграли в 1932 году, а в 1934 году появился на свет Мирослав, будущее светило отечественной медицины.

Светлых воспоминаний детства у Мирослава не имелось: их заслонял постоянный сосущий голод времён Великой Отечественной Войны. Отца забрали сразу; в 1941 году. На фронте отчаянно не хватало не только солдат и техники, но и медиков. В добровольно-принудительном порядке могли забрать и мать-медсестру, но её родственники оставались в статусе спецпереселенцев. Бабка Тамара стала совсем плоха. Видно, пожалели мальца; не стали обрекать на детдом. Отец Мирослава воевал справно; имел награды. Да толку-то? Как под обстрелом раненых выносить – фельдшер, вперёд! Среднее время жизни фельдшера в бою составляло 6 минут: по ним охотно стреляли немецкие снайперы. А как семье по карточкам продукты получать: вторая категория. На полноценное питание тогда и первой повышенной (семьи офицеров) не хватало. Семья Колядуцких с голоду не умирала, но явно недоедала. Спасались огородом; «панночка Людмила» вдруг оказалась весьма сноровиста с тяпкой.

Отец Мирослава погиб в 1943 году, когда его фронтовая жизнь стала налаживаться. На войне на происхождение и прочую идеологическую муть смотрели мало: можешь – делай. Медицинские знания и таланты Леонида Колядуцкого заметили в дивизионном госпитале. Он попал туда по ранению в 1942 году. Чуть оклемался и стал помогать. Когда военврачи от потока раненых с ног валятся и во время операции уснуть могут, фельдшер с навыками хирурга становится настоящей находкой. Увидев результаты, главврач рыкнул: «Не отпущу!» Медиков на фронте суеверно боялись. «Пуля – дура; осколок – идиот…». Окончание фронтовой пословицы приводить не буду: матерное. Задеть может любого: и генерала, и политрука. А на столе у хирурга погон и лампасов нет: все голые. Очутишься в лапах злого эскулапа, с кем давеча ругался, а тот подумает: спасать тебя или нет, а если спасать, то инвалидом какой группы станешь. А ещё у врачей в избытке универсальная фронтовая валюта: спирт. Потому главврач – полковник, а то и майор – безнаказанно орал на генералов. А уж оставить в госпитале полезного фельдшера в высоком звании старшего сержанта ему было проще простого.

Но даже главврач не мог повлиять на немецких лётчиков. На госпитале красный крест; мишень с высоты заметная. А зениток прикрытия ему не положено, потому как гуманитарные конвенции, то да сё. Только фашисту на все конвенции с высоты плевать. Ему отбомбиться надо, и не только по плану вылета. Фронтовой бомбардировщик тех лет мог с бомбами взлетать, но не садиться. Не дальняя авиация: бомбы крепятся не внутри фюзеляжа, а под крыльями или, что хуже, под брюхом. При посадке с нагрузкой носовые взрыватели бомб смотрят вниз. У прифронтового аэродрома взлётно-посадочная полоса не асфальтированная, а, как правило, грунтовая. Тряхнёт самолёт на кочке или ударит во взведённый взрыватель отскочивший от колёс мелкий камушек – тут аэродрому и каюк: от взрыва весь его многотонный боезапас детонирует. Посадка с нагрузкой означала трибунал. Впрочем, горе-лётчик до расстрела не дожил бы: у аэродромных зениток был приказ их сбивать. Своих. Причём во всех армиях.

Сидит трусоватый «истинный ариец» в кабине бомбардировщика и думу думает. Русские войска бомбить страшно: там истребители и зенитки. Русские за расстрелы беззащитных колонн беженцев и прочие художества 1941 года на немецких летунов люто злы. Сбитых и выбросившихся с парашютом немцев в русском плену было очень мало: не доживали они до плена, несмотря на строгие приказы командования. Господство в воздухе

Германия утратила в 1942 году. Лёгкие прогулки немецких бомберов кончились; риск быть сбитым, а затем и убитым, вырос многократно. Выжившие «арийские соколы» всё чаще проявляли воронью трусость, опасаясь атаковать боевые части. Проще отбомбиться по беззащитному госпиталю с нарисованной мишенью-крестом. Медаль не дадут, шнапса не нальют, но и не накажут: ущерб противнику нанесён. А раненые – что раненые? По арийской мысли русские – не люди, а второй сорт; их не жалко. Так и погиб Леонид Колядуцкий. В июле 1943 года под Курском отогнали наши истребители два звена немецких бомбардировщиков. Бомбовой нагрузки у них хватило бы танковый полк в пыль размолотить. Вот всю её на госпиталь и высыпали. Не выжил никто.