Читать книгу Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте - Павел Полян - Страница 9

В 00 часов 42 минуты девятого мая 1945 года в Карлсхорсте гитлеровская Германия полностью и безоговорочно капитулировала перед союзнической коалицией. С той поры в сознании советского народа заронилось и очень быстро и очень прочно укоренилось представление о 9 Мая как о всенародном празднике Дня Победы.

Уже одно то, как протекает в этот день народное гуляние на Поклонной горе – с цветами, которые люди покупают заранее и раздают незнакомым им лично ветеранам, радостно и со слезами, но безо всякого нажима и понукания со стороны властей, – говорит о том, что этот праздник – в сердцах и душах прижился, что он желанен и любим. Каждое новое пяти- или десятилетие праздник этот достигал своей новой кульминации.

Это показывает, что власти далеко не статисты на этом празднике: официальные торжества – в их руках и под их контролем. И каждое новое 10-летие Дня Победы поэтому было и похоже, и вместе с тем не похоже на предыдущее торжество. Непохожими их делало гражданское общество, а похожими – косный идеологизм культурно-пропагандистской политики, именно в вопросах военно-исторических и военно-патриотических всегда достигавшей своего апогея. Порукой и гарантом этой зашоренности и заскорузлости был такой уникальный орган, как Главное политическое управление Советской армии – монструозный, но весьма властный гибрид советской однопартийной и военной систем.

В культивируемом сверху мифосознании советского общества Великая Отечественная – это исключительно ратные подвиги, это генералиссимус или маршалы, склоненные над штабными картами, это залпы «Катюш», это как бы коллективный Матросов, бросающийся на амбразуру, это алое знамя над черно-белым Рейхстагом и оружейные залпы над свежей могилою воинов, павших смертью храбрых. Соответственно, негласное правомочие на причастность к торжествам имеют не все, а только генералитет и ветераны боевых действий. Ну, разве что еще партизаны и подпольщики в тылу врага вписываются в этот же миф и размещаются в светлой части спектра – в сфере потенциальных героев.

Если знакомиться с войной только по мемуарам видных военачальников, то может сложиться впечатление, что война – это комбинация боевых атакующих действий и напряженных раздумий маршалов, склоненных над ковровыми картами в своих ставках или выслушивающих фюрера или же генералиссимуса на другом конце провода. Окопы, землянки, медсанбаты, тыловые службы – редкие гости в их памяти, а миллионы военнопленных с дезертирами или угнанных на чужбину остовцев, например, нечего там и искать. А ведь жизнь мирного населения, под оккупацией или в эвакуации, – это такая же часть войны, как авианалет, артобстрел или рукопашная. По числу же затронутых и опаленных, наверное, самая важная часть.

Заключение и подписание мира – суть признаки окончания военных действий, но еще не Войны как таковой, и для гражданских лиц – в особенности. Послевоенный мир непрочен и хрупок, как детский хрящ, и более всего он напоминает минное поле.

Порою буквально: то неразорвавшуюся авиабомбу найдут, то целый арсенал обнаружат. Много остается работы для могильщиков войны – саперов, но иногда все же шарахнет, и чей-то сын недосчитается руки или ноги, или чья-то мать – сына.

Кстати, оружия в Рейхе было порядочно – химического в том числе. Союзники, по договоренности, взялись его уничтожить, – но как? Англичане, например, затопили сотни тысяч тонн ипритовых бомб в проливе Скагеррак, где им ржаветь осталось всего лишь семь-восемь лет, после чего химические войска вермахта вероломно нарушат Акт о безоговорочной капитуляции. Что и где сделали со своей частью отравляющих веществ мы – известно одному богу и тем, кому положено. Оттого часто военные архивы – такие же мины, как и сами мины: хоть в Скагеррак сбрасывай!

Кому положено, те и до встречи Ельцина с Валенсой знали, что в вопросе о палачах расстрелянных польских офицеров в Катыни прав был Геббельс, а не Сталин. И как ни старались советские «эксперты» списать свое преступление на вермахт, но признать свою вину и принародно повиниться и даже покаяться все же пришлось. Тем не менее, с полвека существовал и поддерживался этот якобы «спорный вопрос».

Пожалуй, не меньше «искали» и советский оригинал пакта Молотова-Риббентропа: ну прямо обыскались – и ну прямо нигде его нет! Собственно, на Западе была «своя» копия, но в нее мы не верили; поверили бы только в свой подлинник, – а его что-то не можем найти: может, и не было их, этих «пресловутых» протоколов? Когда же поняли, что оказались в положении Неуловимого Джо, которого, за отсутствием интереса, никто попросту не ловит, немного расстроились и тут же, стараниями комиссии А. Яковлева, – нашли. Оказалось, что за послевоенное время с «неуловимыми» подлинниками не раз работали, – разумеется, те, кому положено. И даже скандала особого не было: чистая радость для историков и только!

Но была и другая сфера спектра. Среди полвека не признававшихся Главпуром участниками войны были и миллионы военнопленных (по мифу – потенциальные предатели), и десятки миллионов гражданского населения оккупированных врагом территорий, как угнанного, так и не угнанного в Германию (по мифу – потенциальные пособники врага).

С первых же дней оккупации на советской территории планомерно и систематически убивали евреев. Только за то, что они евреи. Сколько еще можно в стране, на которую пришлась добрая половина 6-миллионного еврейского мартиролога, делать вид, что расстреливали не евреев, а каких-то безличных «советских мирных граждан»? И даже на концлагерников смотрят у нас с подозрением: сколько же их, по возвращении на родину, пересажали по новой! Да и то сказать: большинство из них – те же евреи да бывшие военнопленные.

Но сама Великая Отечественная – не только война, но и трагедия и нуждается в более сосредоточенном и глубоком к себе отношении, в более целостном и более скорбном осмыслении событий тех лет – событий, не умещающихся в рамках военной истории только.

Равноуважительное отношение необходимо ко всем участникам войны – и к ветеранам-красноармейцам, и к военнопленным, и к гражданским жертвам нацистских преследований.

Тут-то уместно и подчеркнуть: то была Великая Отечественная война Советского Союза – единая война единого государства, а не каких-то российских, украинских или казахских полков. И с этой точки зрения выплата компенсации жертвам принудительного труда в разных незалежных государствах по отдельности и по разным регламентам – грубая историческая ошибка, замешанная на превратно понятой суверенности и обернувшаяся в итоге урезанием общей доли в денежном «пироге» и позором борьбы друг с другом за эти доли[100].

Общая, неделимая судьба и у бывших советских военнопленных. Немецкая юстиция оказала им большую «честь» – фигурировать в качестве одной из категорий совершенно нормальных военнопленных, находившихся под защитой Международного Красного Креста (наподобие американских, английских, французских или польских). Историческая наука, правда, решительно не подтверждает такой уравнительной интерпретации. Если у не-советских военнопленных в немецком плену смертность колебалась вокруг 5 %, то у советских – она составляла 58 % (3,3 млн погибших делают их второй, после евреев, группой).

Того, что мы знаем о политике Третьего Рейха по отношению к советским военнопленным, более чем достаточно для того, чтобы квалифицировать их как особую категорию жертв национал-социалистических преследований, правомочную на получение компенсации в рамках немецкого «Закона о компенсационном фонде» и без его изменения. Однако немецкий закон сконструирован таким образом, что против его официальных интерпретаторов ничего нельзя предпринять. Жертвы двух диктатур, советские военнопленные, стали еще и жертвами нескольких демократий.

И все-таки 9 мая 2005 года – то есть 60-летие Победы – содержало в себе великолепный, но упущенный шанс впервые стать немного другим праздником – общим для всех. Увы, и этот юбилей – первый в новом столетии и последний с физическим присутствием самих участников и героев, – прошел с тем же главпуровским акцентом, как и все предыдущие. Правде истории и примиряющей ответственности за эту правду президент предпочел мифологию советского генералитета и главпуровского менталитета.

Людей как бы поставили по две стороны незримых баррикад, но не они в этом виноваты. И сама война, и принесенные ею страдания и горе были едиными и всенародными, были общими и неделимыми, – давайте же перестанем бить себя в грудь кулаком, рвать на себе тельняшку и звенеть орденами: да прислушаемся молча к крикам отправляемых в газовни и к расстрельным залпам, к стуку кованых сапог в двери изб и квартир, к немому отчаянью голодных обмороков и бесшумным стежкам иголки, наметывающим на кофту ненавистную нашивку.

Давайте дадим слово и тем очевидцам военного лихолетья, кого никогда не подпускали ни к микрофону, ни к печатному станку, – с полвека они почти не подавали голоса, и спасибо тем из них, кто все же заговорил, не исключая и коллаборантов.

Прислушаемся друг к другу, поймем друг друга, простим…