Читать книгу Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы… - Павел Юрьевич Проданов - Страница 5

Каролин высадила меня у ворот, а сама отправилась домой. «Если что – звони», – сказала сестра, и я вспомнил, что она купила мне мобильник. Ими я почти никогда не пользовался. Звонить особо некому. Посигналив на прощание, она уехала, оставив меня под дождем. Взглянув на небо, я отправился в дом, не спеша, смакуя каждую каплю, ударяющуюся об мое лицо.

Холодильник, стакан сока, съеденный банан, и я уже готов к работе. Многие в такой унылый день садятся пялиться в телевизор, но, видимо, не я. Я же отправился в гараж. Там меня ждал «Круизер».

Я стянул с него брезент, под которым тот был укрыт лишь наполовину. На баке красовалась наклейка, с надписью на иврите. Насколько я помню иврит из школьной программы, она означает: «Бог любит меня… ну и тебя немного».

«Бог любит тебя, Марти!» – любил говорить мой отчим. Он шел на меня, надвигаясь как гора: «Он любит тебя!» Я забегал в спальню, запирал дверь, но это не помогало. «Ведь, любит же?» – продолжал вопрошать он.

Я молчал – это лучшее, что я умею. В монастыре, где мне нашли место после происшествия с моим отчимом, на вопрос, почему я молчу, настоятельница отвечала: «Мартин у нас любит больше общаться с Богом, чем с людьми». Возможно, она права, вот только Бог не отвечает. Молитва – игра в одни ворота. Отчим дарил мне подарки: Отимус Прайм на мое восьмилетие должен был привести меня в восторг, так считал он. От него вечно разило русской водкой, а в бороде торчали остатки чипсов.

– Папа тебя любит, – говорил отчим, усаживаясь в ободранное кресло и включая телевизор. Если папа меня любил, бог меня любил, да и мама временами, тогда почему я так ненавижу свое прошлое?

Люди безумны – это я уяснил еще в далеком пресловутом детстве. Причем, безумие живет в каждом из нас, но одни прячут его глубоко внутри, другие же не могут его подавить, и пребывают в его власти. Религиозный фанатизм, крайности сексуальных извращений, взращенные на почве сексуальной анафемы, жажда непомерной власти – всё пребывает в любом из живущих. До безумия доводят даже непримиримые расхождения во взглядах в обыденных вещах. Поспорьте с соседом, любящим хоккей, что футбол лучшая игра в мире, и бомба готова, и фитиль ненужно поджигать. Другое дело степень безумия, которую каждый из нас может себе позволить.

Иногда отчим проявлял странную заботу о детях, которые ему были ни к чему. Он брал нас на рыбалку, таскал по болотам, пытаясь чему-то учить. Мы с сестрой, можно сказать, жили на этом болоте, и знали тропы лучше этого пьяницы, но он уверял нас, что мы ищем не те тропы. Взрослые никогда не смирятся с тем, что дети могут быть в чем-то умнее их.

За воротами гаража дождь разошелся не на шутку, и, похоже, не собирался заканчиваться. Шум стука капель по крыше вгонял в тоску. Ветер стих, а на входе в гараж уже появилась лужа. Мои руки покрылись мазутом, а в желудке засосало, что странно, ведь позавтракал я плотно. Но проблема устранена, а значит пришло время опробовать эту «машину времени», окунуться в чувства того, кто первым еще в 39-ом наслаждался ветром, бьющим в лицо.

Я выкатил мотоцикл во двор. Дождь тут же принялся беспощадно бомбить по металлу, и по поему лицу. Квадратное чудовище в стиле «Хай-тек» смотрелось нелепо на фоне черного тяжелого неба. Здесь скорее подошел бы домик в одном из стилей прошлого. Хотелось есть, но я решил опробовать детище английского завода, и натянул шлем на голову.

Через двадцать минут мотор уже раздражал уши жильцов окрестностей бара. До вывески «У Челла» ровно треть часа, это важно замерить, чтобы не опоздать на первый выход на работу. В сам бар я заглядывать не стал, решил двинуться в сторону болот. Двигаясь по шоссе, вдоль кустарниковых зарослей, я обратил внимание на съезд, идущий грунтовой дорогой в гущу деревьев. Дорога эта шла извилисто, а потом упиралась в разбитые ворота. Прутья их выгнуты и поедены ржавчиной. Над воротами возвышалось двухэтажное обветшалое поместье, со всех сторон прикрытое вязами. Не похоже, что здесь кто-то обитает: краска на ставнях полопалась и отшелушилась, ворота стянуты ржавой цепью, заключенной в амбарный замок, стекла кое-где выбиты, а дымоходная труба наполовину обвалилась.

Заглушив мотор, я поискал лаз в искрученных прутьях. В дом я попал через разбитое окно. Все здесь как в старинных фильмах, и немного напоминало помещение аббатства. Плесень поела картины на стенах, лестница на второй этаж трещала под ногами, грозя обвалиться под каждым шагом, увлекая меня за собой. Было темно, но свет все же проникал, тот, что еще мог пробиться сквозь завесу дождевых облаков. На втором этаже находились покои, некогда обитавших здесь людей. Старые балдахины нависали над мягкими устланными кроватями. Воняло плесенью и сыростью. Осмотрев второй этаж, я решил еще раз обойти первый этаж. Там, за приемной залой я нашел комнаты, что наверняка использовались для отдыха прислуги, а может и вовсе служили им домом. Эти комнаты мне понравились. Если бы не комфортабельный загородный дом моей сестры, я мог бы поселиться в этих комнатках. Поместье давно заброшено, и никто бы не нарушил мой покой. До бара расстояние отсюда приблизительно такое же, как от бара до дома Жака и Каролин, а значит, в дороге ничего не теряю.

Вещи, разбросанные на полу одной из комнатушек, напомнили мне мою комнату в детстве, куда отчим скидывал грязные шмотки, в ожидании пока мать вернется с болот и постирает их. Но мать могла не приходить неделями. Такое все чаще случалось перед тем, как ее забрали в психушку. Каролин тогда уже жила у тетки и ходила в балетную школу.

– Они там, – уверяла мать, смотря на меня безумными глазами, – Лиза, вместе с моей сестрой. Я иду за синими огоньками, а они приводят меня к моим девочкам. Мелинда, тетя твоя, такая же маленькая, как и в детстве, совсем не выросла. Они вместе с Лизой плетут венки и из трав и плещутся в заводи.

Однажды она даже принесла такой венок, в доказательство. Даже я в восемь лет понимал, что она сама его сплела. Отец разбил тогда ей губу, ударив наотмашь.

– Не забивай этой чушью его голову, – пьяным голосом проревел он, – хватит и тебя, сумасшедшей дуры.

Трудно поверить, что этот пьянчуга, избивающий жену, когда-то открыл сердце перед Богом.

– Иди к себе в спальню, – говорил он мне, – здесь не на что смотреть. – А сам расстегивал ширинку. Я забегал к себе в комнату, и сквозь рыдания в подушку слышал, как он насилует мою мать. Потом он заглядывал ко мне, проверить, что я делаю и говорил: «Ненужно плакать Марти – Бог любит тебя, и папа любит. Вот только мама совсем забыла о тебе». После такого он обычно садился смотреть телевизор и напивался до беспамятства.

Осмотрев заброшенное поместье, я отправился обратно. Облака даже не думали расходиться. Они изливались и изливались на грешную землю. Говорят, дождь – это слезы ангелов о душах грешных, живущих на земле. Если верить этому утверждению, то у ангелов слез попросту не хватит, чтобы оплакать все людские прегрешения. Над трясиной кружили вороны. По воронке, можно предположить, что где-то в топях погибло крупное животное, и сейчас у этих спутников смерти пир. В старину по таким воронкам с большой долей вероятности определяли, где прошла битва.

Забыв про птиц, я отчаянно пытался вспомнить хоть что-то за последние пять лет, но это оказалось невозможно. Их просто нет, воспоминаний. Они стерты, как грифель с белого листа. Но если грифель и оставляет хоть какой-то оттенок, то моя жизнь в последние годы, оставила только тело и бутылку виски, с которой я очнулся. Возможно, у меня было другое имя, иные вкусы, совершенно иная жизнь. Может у меня была жена, или я так же избегал людей, может, как и прежде трудился в крематории, а то и вовсе не работал. Очнулся то я похожим на бомжа, но с бутылем неплохого виски. Про крематорий можно и узнать. Вдруг кто из работников, что-то слышал обо мне. Если б я начал расследовать, что со мной произошло, начал бы оттуда. Но на днях я выхожу на работу, а значит если и начну расследование, то не скоро. Пока что, меня прибило к этому берегу, и нет прилива, что снова унесет меня в море.