Читать книгу Льеккьо. Болото никогда не отпускает свои жертвы… - Павел Юрьевич Проданов - Страница 6

Уже полмесяца люди в окрестностях болот слышат звук выхлопной трубы «Круизера», на котором я разъезжаю на работу. Митчелл Таргетт доволен моим трудом, и не пожалел, что заменил Незаменимого Андре мой. Я, конечно, не выдаю феерические шоу с бутылками, но зато не разбиваю товар. Заработок меня вполне устраивает, ведь мне ненужно тратиться на всякие безделушки, что втюхивают компании через внушение старанием рекламных агентств людям. Я закупаю в местном магазинчике продукты питания и в соседнем городке книги, это все, что мне сейчас нужно. За то в баре часто приходится выслушивать пьяных мыслителей. Они, почему-то, считают меня священником, которому можно излить грязь своей души. Мне плевать, что с ними творится. Сейчас я – рука дьявола, наливающая им алкоголь. Зато у меня есть помощница в белом фартуке, разносящая еду по столикам, и зовут ее Кристин. Она любит в свободное от работы время колесить на велосипеде по окрестностям, что делает нас похожими. Если к ней начинает приставать какой-нибудь набравшийся мужик, я успокаиваю его видом биты из под прилавка, оставленной мне Андре. Они тут же утихомириваются, а Кристин мне за это благодарна. А еще есть Эли, работающая в ночь.

– Плесни мне текилы, – сказала Кристин, – развязывая фартук, и падая на стул у стойки, – задолбалась я.

Ее рабочий день подошел к концу. Через полчаса ее сменит Эли.

– И зачем только Бог создал человека? – вопрошала она, разводя руки. – Чтобы он вкалывал весь день, а потом напивался?

Я налил ей текилы и подал к напитку лимон.

– Богу нужен зритель, а потому был день шестой, – высказал мысль я.

– Да уж бога не понять, – сдалась Кристин. Она запрокинула стакан, и тут же закусила лимонную дольку. – Крепкая, зараза. Так ты учился в школе для фанатиков, а что потом? Давай рассказывай, мне интересно?

Кристин даже красива, белокурая с курносым носом – хорошенькая, так бы сказал любой из тех бухляков за столами и у стойки. Для меня она стала новым другом. Она всегда мне улыбалась и обо всем меня расспрашивала. Ей двадцать пять.

– Потом сжигал трупы в крематории, – равнодушно ответил я.

– Ого! Что, правда? Да ты шутишь?

Я протирал стойку влажной тряпкой. На влаге, оставшейся от тряпки, плясали огни от стробоскопа.

– Тебе не говорили, что ты – маньяк? – шутливо спросила она.

– Кто-то должен выполнять и ту работу, не только спаивать людей, – сказал я. Кристин постучала пальцем по рюмки, намекая на еще одну порцию спиртного. Я снова наполнил ее сосуд. Она вновь выпила, насей раз без лимона. – А все те другие, что охраняют кладбища, хирурги, режущие людей своими скальпелями, мясники на живодерне – они тоже все маньяки?

– Ну, конечно, маньяки, – рассмеялась Кристин. В ее улыбке крылось что-то такое, что задевало меня изнутри. Мне самому хотелось улыбаться. – Я шучу, не маньяк ты!

– Спасибо, – поблагодарил я, улыбнувшись еле заметно. – Твоя спасительница пришла.

Кристин обернулась: к стойке шла Эли. Та наоборот вся черная – с ног до головы.

– Привет, Эли, – поприветствовала Кристин траурную фигуру. Я кивнул.

– Снова здорова! – ответила Эли, чуть натянув губы в намеке на улыбку. Эта особа не самая разговорчивая девушка в Болоте. С Кристин они почти не общались. Образ Эли не вызывал в обществе симпатий, а я ко всему относился апатично, поэтому со мной Эли могла вести беседы длинней одной фразы. Она устроилась к нам неделю назад. В тот день я как обычно стоял за стойкой, ублажая людские пристрастия в спиртном. Дверь открылась, на пороге появилась эта девушка. В черном с ног до головы, даже глаза обведены черным карандашом, или чем они себя там мажут. Она с порога посмотрела на меня, жуя жвачку. Хлопок лопнувшего пузыря из жвачки, и она подходит к стойке.

– Где я могу найти твоего босса?

– Этого я не знаю, – ответил я тогда. Мне пришлось звать Кристин, чтобы та с ней пообщалась. Поведение Эли могло показаться нарочито наглым, но это в ней сменялось замкнутостью, а затем снова наглость брала верх. Кристин дала ей номер телефона Таргетта, но перед тем как уйти, Эли снова подошла к стойке.

– И кто ты? – спросила она, вогнав меня в тупик этим вопросом.

– Бармен, – ответил я, не понимая, что происходит.

– Ясно, – констатировала она, а затем развернулась и пошла на выход.

Так я и познакомился с Эли.

– Спасибо за выпивку, бармен, – улыбнулась белокурая Кристин, и, вслед за девушкой в черном, отправилась в подсобные помещения, для передачи смены.

Я же менялся чуть позже. Кларк Томпсон – мой сменщик, любил припоздать на полчаса, потому я пока и не думал о том, чтобы оседлать свой транспорт. В баре посетителей уже набилось изрядно, и из-за стойки на меня исходил коктейль запахов, способных у любого вызвать рвотный рефлекс. К этим запахам я тоже относился спокойно. Напитки расходились как горячие пирожки, а так же разные закуски. В баре «У Челла» работала кухня, но еду здесь заказывали гораздо реже, нежели спиртное. Посетители самые обычные. Многие после тяжелого рабочего дня заходили пропустить стаканчик с соседом или старым знакомым, кто-то потанцевать с супругой или подружкой, а находились и завсегдатаи, что заливали свое никчемное существование самым дешевым виски. По пятницам у нас бывали стриптиз-шоу, и вот тогда в баре собирались толпы мужиков, поглазеть на женскую плоть. Но все лакомое доставалось Томпсону, как он сам выражался.

– Святошам же запрещено смотреть на голых кисуль, – говорил он мне, – многое же ты пропускаешь, Марти. Мне, можно сказать, Митчелл таким образом приплачивает. – И он смеялся своим дебильным хохотком, похожим на икоту. – Хорошо, вас хоть не кастрируют, а то я где-то читал, что раньше обрезали под корень, чтобы голосок у мужиков звенел как у девок.

Как его общество выносила Эли, не понятно, но та по натуре не вспыльчива, но при всей замкнутости и мягкости, могла ответить резко.

Я лишь кивал, на его веселье, не говоря ничего в ответ.

Жертва Эстбери распрощалась с Кристин, и принялась за свои обязанности. Одежда Эли, как и ее макияж, громко кричали о принадлежности девушки к определенной субкультуре, коих сейчас развелось, что языческих религий на заре времен. С маской апатии на выбеленном худом лице, она направилась принять первый заказ. Субкультуры во многом уже интегрированы в общество, а потому не вызывают у обычных людей особой реакции. Завсегдатаи заведения каждую ночь могут наблюдать Эли, а вновь прибывшие, не обращают внимание на вызывающий стиль официантки.

– Дружок, плесни-ка мне водки безо льда, – прервал мои наблюдения сморщенный Питбуль, отдаленно напоминающий человека, – день сегодня дерьмовый. Этот сраный дождь заколебал. И какой черт меня пихнул двадцать лет назад перебраться в Болото. Оно свело мою женушку в могилу, и только в этом я ему благодарен. Чего ты уши развесил? Давай уже лей!

Я поставил рюмку на стол, открыл бутылку и наполнил стекло водкой.

– Ваша водка, сэр.

– Я у тебя тут посижу за стойкой, – сказал старик, – а то эти все мне опостылели. Ты не против?

– Нет, сэр.

– Ну и хорошо, – кивнул он. – Ничего, Болото и их заберет. Все подохнут, рано или поздно. Я десять лет вытаскивал трупы из трясины. В основном это детишки, которым там медом намазано, женщины, и мужчины – все молодые. Старики с головой дружат, а эти вон, – он кивнул в сторону подходившей Эли, – ветер в головенке. Нарядятся как на маскарад и думают, что выражают протест. Гляди на них – это же нечисть самая натуральная. Прости господи. А я помню слезы их родных, тех, кого доставал.

Он прервал поток слов, чтобы выпить.

– Крепкая, зараза. Плесни еще!

И снова в моей голове всплывает лицо матери, наши с Каролин секреты на болоте, и те странные огоньки полмесяца назад.

– Ну и что сегодня в меню у народа? – поинтересовался я у подошедшей Эли.

Она посмотрела на меня странно притягательным взглядом. Жвачка – ее лучший друг.

– Да ничего необычного – Йоркширский пудинг и тому подобное.

– Вот вы, юная леди, чего хотите сказать миру своим видом?

Старик грузно повернулся к официантке. Эли вопрошающе посмотрела на меня. Я пожал плечами.

– Да вроде бы ничего, – ответила она, взяла тряпку и принялась протирать стойку.

– Черный – цвет смерти, – заметил разошедшийся Питбуль, – вам бы жить да радоваться, а вы… Вот только не в Болоте. Бежали б вы отсюда. Тут все гниет, все умирает.

Старик все причитал, а мы с Эли переглядывались. Она закончила влажную уборку и отправилась на кухню за заказами, а я остался стеречь старика, и ждать Томпсона.

Тут в бар зашел человек, одетый в деловой костюм и с кейсом в руке. Он направился прямиком ко мне. С его шляпы стекали капли воды, украшая собой пол. Ничего не говоря, он показал карту особого клиента.

– Пройдем-те, – сказал ему я.

Такие карты у нас предъявляли особые знакомые мистера Таргетта. Они собирались под вечер и допоздна играли в покер в скрытом помещении. Я провел этого человека в подсобку, где он приложил карту к механизму защиты. Перед нами открылась дверь, за которой стоял круглый стол. За столом сидели другие игроки, над которыми клубами вился дым. Одного сопровождала молодая девушка, одетая вызывающе. Короткая юбка и кофточка с глубоким вырезом, обильно подведённые глаза и губы. Светлые волосы, завитые спиралью, спадали ей на объемную грудь. Я не обратил внимание, с кем она пришла, но это и не важно. Где-то внутри себя, я уловил нарастающую неприязнь к ней. Такое бывало, когда я узнавал о похождениях моей сестры, пока жил у них с Жаком.

– Проходите, – сказал я новому игроку.

Тот прошел внутрь, и я нажал кнопку. Дверь закрылась.

Возвращаясь за стойку, я увидел там Томпсона. Этот тип уже принимал заказы.

– Хаюшки! – бросил он мне.

– Что еще за «хаюшки»? – спросил охмелевший старик с лицом питбуля. – Вот скажи мне… как тебя там? – обратился он ко мне. – Ты тоже в этих блудницах находишь красавиц? Жопа – наголо, груди – наголо… Вот раньше в девках загадка пряталась, девушки были желанны. Ты встречался с ними месяцами, чтобы только узнать что под одеждой. А сейчас что?

– Дедуля, – вставил Томпсон, – так ваши девки и сейчас закутаны что мумии. Вот только их старое сморщенное тело так и осталось никем не увиденным.

Томпсон рассмеялся, а старик насупился и опрокинул ее одну рюмку.

– Ничего ты не смыслишь в женщинах, придурок, – сказал он. – Женщина – это священный сосуд. А все эти вон – скверны. Моя тоже скверной была, хорошо хворь прибрала, прости Господи.

– А чего вы тогда с ней сошлись? – язвительно спросил Томпсон, натирая стакан.

– Сам не пойму.

Обычно, я не пью. Но сегодня, я решил немного выпить, благо моя смена закончилась. Взяв у Томпсона бутылку виски, я уселся за удаленный столик.

На танцплощадке уже начались конвульсивные танцы пьяных посетителей, а меж столов бродила Эли с блокнотом и ручкой. Ее сосредоточенность на клиентах мешалась с глубокой задумчивостью, рисуя на ее лице картину полную отстраненности. Эли, в отличие от Томпсона, Кристин или моей сестры, мне чем-то близка. Она тоже держалась обособленно от других людей. Молчание – наше кредо. Но именно поэтому мы с ней редко общались.

Опустошив полбутылки, я внезапно обнаружил напротив себя компаньона. Заметив мой оторопелый взгляд, он отозвался:

– Чарли.

– Не с кем выпить? – спрашиваю я.

– Да этих дерьможуев тут пруд пруди, – скривился он. – Но ты – другой фрукт.

– И чем же?

– Хотя бы тем, что ты здешний бармен, и не тот, что сейчас за стойкой течет слюной от каждой пары сисек, приплывших к его столу.

– В этом может и есть смысл. Это что касается Томпсона, – заметил я. – Но я-то тут причем?

– Да что ты все прицепился? Эгоизм наружу просится? – с легким раздражением ответил незнакомец. – Или тебя родители в детстве обожали, хотя – по тебе не скажешь. Обычно эти всеми любимые засранцы вырастают в пафосных ублюдков, обожающих себя, а не набираются в подобных местах в гордом одиночестве.

– И в этом есть смысл, – отметил я.

– Да конечно, есть! А на тебя посмотришь – жалко становится. Ты устал от жизни? Тебя отшивает вон та «готесса»? – Он кивнул в сторону Эли, несшей чьей-то поздний ужин.

– От этой девушки мне ничего не нужно, разве что общение, – ответил я, не выказав не каких чувств.

Чарли усмехнулся. В его смешке явно содержалась издевка.

– Ну, да – ну, да. А чего тогда ты тут уселся в одного и уже полбутылки уничтожил? Жизнь не мила, коль бутылка полна?

– Чего ты вообще ко мне прицепился? – Этот вопрос возник сам собой в моей голове, тут же, выбрался наружу. – Нет у меня желания приобщаться к их социальным процессам. Они только думают, что живут. Их жизнь – это квест. С утра ты должен встать, затем умыться, потом одеться и так далее. Затем ты идешь на работу, где протираешь задницу на стуле или гнешь спину где-то еще, а вечером надираешься здесь. И этот квест закончится только тогда, когда ты, отдав все силы во благо кого-то другого, проведшего дни в праздности, больше не встанешь с кровати.

– Ну да, а ты решил взломать игру, и сразу устроиться туда, где можно и работать и пить одновременно. Да, ты – гений!

– Эти люди, – продолжил я, не обращая внимания на слова незнакомого мне Чарли, – обмануты еще в младенчестве. Их обманули их же родители. Благодаря им эти, ничего не подозревающие тогда, дети теперь пребывают в социальном рабстве. Папа работал слесарем, значит, и сынок должен будет проводить лучшие годы, делая ненужные ему вещи, чтобы получить бумажки, чтобы, затем, купить на эти бумажки себе поесть, или новые ненужные ему безделушки. А ведь поесть, можно вырастить и самому. Иллюзия их свободы заключается в том, что они добровольно отдали силы во благо чужой жизни, за что получили бесцельное существование. Делай работу – будет тебе награда. А кто сказал, что человек вообще должен работать?

Чарли взял мою рюмку и налил себе спиртного. Осушив ее, он начал:

– Когда мне говорят о жизни, я представляю себе автобус, набитый представителями этой самой жизни…