Читать книгу Такая разная правда - Петр Ингвин - Страница 11

Ожидание суда затянулось больше, чем на двенадцать месяцев: то судья в отпуске, то адвокат болеет, то в СИЗО карантин… Причины сыпались, как из ведра, и никто не знал, что будет завтра. Этого завтра могло просто не быть. Жизнь превратилась в здесь и сейчас – кстати говоря, это произошло впервые и очень удивило. Я всегда жил будущим. Оказалось, что оно не стоит ломаного гроша – если в настоящем у тебя полный швах. Кто не жил настоящим, тот здесь не выживал. Как же, оказывается, все просто, когда из головы вылетает все лишнее.

Меня поместили в изолятор вместе с преступниками и случайно попавшими под тяжелую руку правосудия бедолагами. Я знакомился с людьми, с бытом, с порядками. Другими словами, просто сидел, как сидят в тюрьме. Вникал в местную иерархию. Вливался в «коллектив», раз уж временно оказался его частью. Имел свои обязанности, завоевал особую репутацию. Ни с кем не конфликтовал – если получалось. Когда не получалось – принимал меры. Материться здесь нельзя (каждое вылетевшее слово имеет именно тот смысл, который в себе несет, и за него приходится отвечать по всей строгости. Не отвертишься, что, «для связки слов» или, мол, эмоции переполняли…), и драки тоже не приветствовались. В противостояниях верх одерживал тот, кто за каждое свое слово готов умереть. А кто ежесекундно не готов, тот в проигрыше. «Кто ссыт – тот гибнет» – вот единственное пособие для выживания в местах, куда по правилам жуткой лотереи может угодить любой.

Мне повезло. Я выжил. Никого за это время не убил и не дал убить себя. Ничем хроническим, вроде туберкулеза и иже с ним, не заразился. И приобрел бесценный опыт, который вряд ли еще где-то получишь.

Довольно часто приходилось беседовать с Гошей Архангельским.

– Чем займешься, когда откинешься? – спрашивал меня Гоша, и его взгляд в этот момент пронизывал мозг лучше всякого рентгена.

Гоша – это только звучит как-то по-детски и немного смешно. А выглядит – страшно. Благообразный на вид старичок в хорошей форме, Гоша говорил прокурено-хрипло и медленно, тщательно фильтруя баз… тьфу, извиняюсь. Имею в виду, что слова он подбирал и не говорил лишнего. Если уж что-то сказал, то неспроста.

А однажды я видел его в деле. Реакция – мгновенная, сила – необъяснимая. Невозможно понять, как далекий от спорта старик может проявить такие способности. Только что сидел человек за столом, писал карандашиком. В следующую секунду «шестерки» уже подхватывали под руки истекавшего кровью покусителя на привилегии криминального монарха. Из восьмиконечной звезды, вытатуированной в знак презрения к правилам, торчал тот самый карандашик, словно вбитый туда кувалдой.

Для Гоши это было привычными буднями. Так, мелочи жизни, которые сегодня есть, завтра нет. Ох, не зря Гоша Архангельский занимал свое место в воровском мире. Но главное, что у него было – взгляд. Как у удава, чьи кольца в этот миг оборачиваются вокруг твоей шеи. Глядя прямо в душу, Гоша будто гипнотизировал и выдаивал сведения, о которых люди даже не подозревали.

– Выйду – подамся в бизнес, – без всякой задней мысли делился я планами.

А куда еще, кроме бизнеса? Увлечение переустройством мира оставалось для меня на первом месте, а жить на что-то надо. Скрывать такие «планы» смысла не было, ничего другого я не умел, кроме посредничества в сфере недвижимости. Вернусь в агентство, если возьмут. Или попрошусь к Борису Борисовичу. Авось, не выгонит и худо-бедно пристроит. У меня запросы маленькие, лишь бы на хлеб хватило.

Мы сидели на шконках из стальных труб, смрад камеры, где смешались сигаретный дым и все существующие человеческие выделения, уже не докучал, а на меня продолжали сыпаться скользкие и опасные вопросы Гоши. Опасные, потому что неправильный для тюрьмы ответ грозил изменениями в жизни, после которых ее уже не назвать жизнью. Приходилось думать над каждым словом, смотреть на выдаваемый смысл со всех сторон и только потом открывать рот.

– Коммерсом заделаться решил, ака? Барыжничать станешь?

– Нет. – Мне не нравились уголовные формулировки. – На жизнь зарабатывать.

– Как лох?

– Как честный человек, который не хочет сидеть на чьей-то шее или отбирать чужой кусок.

– С твоим умом и уменьями…

– Вот именно.

Серьезные стальные глаза замирали на мне, как на мишени, в которую целятся.

– Здесь такие планы не в чести, – говорил Гоша. – Тем более, нельзя делиться ими с посторонними. Не для правильного пацана такие мысли.

– Мне по барабану, что «правильно», а что нет. Мне нужно, чтобы было по справедливости.

Гоша задумчиво кивал, обозначая этим не «согласен», а «я тебя выслушал».

– А с женой как? – бросал он новую фразу.

– Ее больше нет.

– А другая баба?

– О запасном аэродроме не думал. Строил один и считал, что он на всю жизнь.

– Это хорошо, – с некоторым снисхождением признавал Гоша и затягивался ядреной сигареткой из пришедшего с воли «грева», – когда один раз – и на всю жизнь. Но особо свою такую позицию здесь не афишируй, не все поймут правильно.

Упор был на слово «здесь».

Я принимал к сведению советы бывалого сидельца. Не знаю, почему он выделил меня из массы более чем сорока разнокалиберных особей. Кто-то шепнул осторожно, что просто так у Гоши ничего не бывает. Если он со мной возится, то что-то во мне видит. Какие-то перспективы.

Архангельский – это было «погоняло», а не фамилия, как я решил вначале. Он всю жизнь сидел. Возникавшие проблемы решал отсюда – как по тюрьме, так и по тому, что творилось снаружи.

– Не бойся, – говорил он мне, в очередной раз наслушавшись моих роившихся и постоянно выскакивавших мыслей о новом мировом порядке, – у тебя все будет хорошо. Скоро выйдешь.

Я верил. Несмотря ни на что. Ни на имевшийся на руках труп, ни на суровость отечественной фортуны.

И день настал.