Читать книгу Такая разная правда - Петр Ингвин - Страница 12

Присутствующие со скукой на лицах слушали объяснения свидетелей и прения прокурора с адвокатом. Ажиотажа скорбно-бюрократическая канитель ни у кого не вызывала. Ничего интересного не предполагалось, поскольку я сразу признал себя виновным. Оставалось узнать, какой срок дадут.

– Вызывается следующий свидетель, – прозвучало под перенасыщенными гадливым эхом сводами судебного зала. – Голикова Татьяна.

Вперед проследовала злополучная подруга, к которой после моего отъезда собиралась переместиться из дымно-злачного места Людмила.

Статная, сочная, со жгучим взором искательницы приключений, в выкрутасах судьбы Танька видела не удары, а возможности.

– Знаю Алекса давно, – начала она бойко, – ничего плохого сказать не могу. Он замечательный муж, прекрасный человек, чудесный друг. Они с женой очень любят друг друга…

Далее прозвучало много еще более лестных слов обо мне и обстоятельствах, которые привели к трагедии. Все внимательно слушали. Народу собралось много, но знакомых лиц – единицы. Сегодня только начало долгого спектакля под названием «суд». На финал, думаю, соберутся все, кто сможет прийти.

В отличие от больших городов, следивших за собственным имиджем, меня поместили не в стеклянную коробку, а за обычную решетку – до нас столичные новшества еще не добрались. Клетка со скамьей подсудимого и конвойными стояла в глухом углу зала, весь центр помещения занимали деревянные скамьи со зрителями, напротив высился на небольшом помосте стол судьи. Судьей у меня была дородная усталая женщина, прятавшаяся от реальности под глупой мантией. Представители обвинения и защиты расположились между судьей и присутствующими. Я сидел сбоку от всех, отчего происходящее воспринималось как своего рода кино для одного меня – единственного зрителя, и это не они вершили мою судьбу, а я глядел на творившийся снаружи балаган, где каждый, кто за решеткой (от меня) – актер.

Когда Танькин хвалебный поток заметно поредел и, наконец, иссяк окончательно, прокашлявшийся прокурор изрек в ее сторону:

– Автомобиль, в котором было совершено преступление…

– О котором преступлении вы спрашиваете? – перебила Танька. – Об изнасиловании?

– Мы говорим об убийстве…

– Не было убийства! Была защита чести и достоинства женщины! Это – подвиг! Или я чего-то не понимаю?

В зале одобрительно загудели. Кто-то несколько раз громко хлопнул в ладоши, его поддержали.

Судья попросила тишины.

– Он жизнь и честь жены спасал! – быстро вставила Танька в образовавшуюся паузу, пока прокурор открывал рот для продолжения допроса.

Новая овация всколыхнула зал.

Я благодарно взирал со своего позорного места и ничуть не комплексовал. Ну и что, что называлось оно «скамьей подсудимых». Не судите – да не судимы будете. Придет время – все изменится, суды будут другими, а преступность исчезнет. Обещаю.

Прокурор, наконец, нашел формулировку, что устроила и свидетельницу, и зал:

– Совершивший изнасилование человек был убит в Вашем автомобиле?

Прокурор был приятным моложавым (или, возможно, молодящимся) мужчиной, и Татьяна, не стесняясь публики, откровенно раздевала его взглядом. Суд она воспринимала как театр и вела себя соответствующе. Да, дескать, вышла она недавно замуж, и что? У мужа своя неизвестная ей жизнь, у нее – чудесная своя. Так они изначально договорились, и обоих устраивало. Танька еще раз визуально примерила на себя крепкую фигуру прокурора.

– Да, – кивнула она, глядя представителю обвинения в глаза и поигрывая бровями.

Будто с чем-то уже связывающим их согласилась, а не на вопрос о собственности машины ответила.

– Где вы находились в момент совершения преступления?

– Познакомилась с одним перспективным джентльменом и пошла обменяться телефонами.

Прокурор прокашлялся.

– Повторяю вопрос: где именно вы находились в момент совершения преступления?

– Повторяю, – сдерзила Танька. – Пошла обменяться телефонами.

– Куда пошли? – морщась, как в кресле у неопытного стоматолога, уточнил прокурор.

– В зал.

– Почему?

– Он пригласил.

– Одну?

– Да.

– Где на тот момент находилась потерпевшая?

– Осталась в машине.

Дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки.

– Сколько вы отсутствовали?

– Минут пятнадцать-двадцать.

– Почему так долго?

– Меня долго пришлось уговаривать дать, – Татьяна красиво откинула волосы, – номер своего телефона.

Казалось, еще вот-вот, и она покажет прокурору язык. Впрочем, то, как свидетельниц показывала ему всю себя, говорило, что решение обменяться телефонами с многоуважаемым обвинителем уже принято.

– То есть, потерпевшая Акимова Людмила Николаевна с двадцати одного часа пятидесяти пяти минут, – продолжил прокурор, уже подозревавший о скорых изменениях в своей интимной жизни, – до двадцати двух часов пяти минут, когда подверглась нападению Сорокина Святослава Игоревича, находилась в вашей машине одна?

– Я на часы не глядела. Когда вернулась к машине, меня к ней не подпустили, там уже орудовали криминалисты и медики. Меня сразу проводили на допрос.

– Видели ли вы гражданина Акимова на месте преступления?

– К сожалению, нет, его к тому времени увезли. – Танька приветственно помахала мне за решетку. – Но будь таких Алексов побольше, нам не пришлось бы…

– Прошу не отвлекаться, – пресек лирическое отступление строгий голос судьи.

Татьяна никаким боком не относилась к моей нарождавшейся организации: не являлась ни действующим членом, ни внештатником из сочувствующих. Даже о тонкостях новой идеологии не знала. Но здравый смысл заставлял ее лить воду на мою мельницу:

– Если бы на месте Алекса оказался мой муж, от насильника не осталось бы живого места. Он разорвал бы преступника на кусочки и вывесил на деревьях, а фотографии по подъездам расклеил, чтоб неповадно было.

– У вас все по обстоятельствам дела? – опять перебила судья.

С видом королевы среди придворных, Танька вздернула подбородок, еще откровеннее выпятила грудь и снисходительно оглянулась на собравшихся:

– По обстоятельствам – все, а по делу… Ну, не виноват он. Вешали бы насильников, их бы и не было. Представьте, что вас… или вашу дочь. А того, кто заступился – судить?! За что? Сажать?!.. За то, что собственную жену спас?! Да вас самих тогда надо…

Таньку быстренько вывели из зала суда, хотя она и в коридоре продолжала возмущаться – мне было прекрасно слышно из-за решетки.

В клетке. Словно зверь. Как же они правы. Я – зверь, самый страшный (потому что – непредсказуемый) зверь на свете: я не желаю быть съеденным хищниками. Хищники, если подумать, только называются хищниками, в нашем представлении – злыми, агрессивными и сильными. На самом деле в природе они охотятся на слабых, маленьких, глупых, дряхлых и больных. Очищают мир. Грубо говоря, делают его лучше (имею ввиду – для природы). Во всяком случае, здоровее. Не для того ли мы миримся с существованием волков в лесу и ястребов в поле?

Итак, ученые говорят: хищники – санитары леса. Не важно – того леса, что за городом, или асфальто-стеклянно-бетонного в самом его центре. Хищники, они хищники в любом обличье – хоть в овечьей шкуре, хоть в деловом костюме или со значком депутата. Их дело – грызть слабого и тащить добычу в зобики подрастающего потомства. Но как жить с этим принципом социального дарвинизма обыкновенным людям, которые мнят себя хорошими и желают жить правильно?

Если честно, то плевать мне на законы эволюции и естественный отбор – я буду зубами защищать ближнего (а равно и дальнего) от более сильных, но менее человекоподобных собратьев. Пришло время сильных не телом, но духом. Вот такой выверт эволюционной спирали, что уперлась острым штопором в зад не ждавшего подобной пакости гомо сапиенса. И мне его не жалко. Если кто-то высоко думает о себе, что он хищник, то пусть научится ловить настоящую дичь, а не отбирать хлеб у маленького или обездоленного.

Жаль, что оружие есть только у власти и преступности, отчего в сознании многих они кажутся симбиозом. Простым людям тоже не помешали бы Калаш дома и Мак в темной подворотне.

Да, жаль. Когда выйду и войду в силу, я поправлю это недоразумение.

Кажется, я немного не о том и не ко времени, хотя и в тему. Вернемся к происходящему. К суду. Надо мной.

Можно ли было представить, скажем, год назад, с пеной у рта доказывая соратникам свои постулаты, что сам окажусь в роли преступника. Радовало, что судья – женщина. Должна понять. Говорят, женщины снисходительнее к общественным недоразумениям вроде меня. Мы только по букве закона кошмарные убийцы, а по справедливости – защитники слабых. Тех же женщин. Детей. Стариков.

Это насчет будущего приговора. Как ни странно, о нем я думал в последнюю очередь, потому что мне нужен был этот суд. Мне, для моих целей.

Мне было, что сказать. Как в свое время – Христу. Пусть пока с тем же результатом. Время расставит все по своим местам. Понтий Пилат тоже был лишь государственным чиновником, радеющим о собственном благополучии (конечно, вкупе с общими интересами… по возможности). А Христос – это Христос. Хоть и сын плотника. Теперь ведь никто не скажет, что «прокуратор Иудеи» звучит круче.