Читать книгу ВЫБОР. Невидимая Связь - Пиер Мартен - Страница 3

Если брать в общем, то я – человек. По крайней мере, так мне говорили. И всё же я не всегда чувствую себя нормальным, во всех смыслах, человеком. Но, опять же, кто из старшеклассников чувствует себя вообще человеком? Моя подруга Саманта говорит мне, что она тоже не чувствует себя нормальной, а ведь она пришла в этот мир как и большинство, старомодным способом. Может быть, я чувствовала бы себя более нормальной, если бы у меня была пара на выпускной.

Олдтаун, штат Мэн, – это место, где я прожила большую часть своей жизни. Я не помню своего раннего детства, которое, как мне сказали, было довольно интересным. Мама говорит, что я была счастливым ребёнком, а папа время от времени ласково называет меня Вонючкой. Не знаю, как я должна себя при этом чувствовать. Мама всегда ругает его и тут же прощает на одном дыхании.

Я родилась с даром, или так они это называют. Дядя Хэнк же называет это моей силой. Я никогда не давала ей названия и обычно считаю эту силу скорее неприятной. Она циркулирует в моём сознании, ограждённая барьерами, которые я построила, чтобы она не вытекала при самом простом прикосновении. Я научилась сознательно держать эту силу в стабильном состоянии внутри себя. Другие же находят это удивительным, хотя я пока не видела в этом никакой пользы. Думаю, наверно это как будто быть рок-звездой. Ты играешь всю эту прекрасную музыку, но сам её почти не слышишь, потому что усилители уже испортили твои уши.

Мой мир наполнен музыкой, которую слышу только я. Это не совсем звук в том смысле, в котором его воспринимают уши, это скорее бомбардировка волн, которые движутся в меня и через меня. Я знаю, что это люди и это их грохот, такой давящий и бесполезный. Я научилась отфильтровывать его из своей жизни, игнорируя то, что я не понимаю, и позволяя этому пройти мимо, не трогая и не задумываясь над этим. Некоторые ритмы я очень хорошо знаю и не игнорирую, хотя могу, если захочу.

Мой младший брат Зейн считает, что это большая сила. Конечно, он также считает, что дядя Хэнк всегда и во всём прав. Я уверена, что это как-то связано с подарками, которые дядя Хэнк приносит во время своих визитов. Я сблизилась с Зейном, когда он был ещё в утробе моей матери. Папа сказал мне, что это было самое удивительное чувство, которое он когда-либо испытывал, но, конечно, я была слишком мала, чтобы помнить всё это. Я всё думаю, не достигла ли я пика уже в годовалом возрасте, и что с тех пор всё уже пошло по наклонной.

Привязанность очень похожа на узнавание голоса. Среди какофонии я могу найти тех, кого хорошо знаю. Чем лучше я их знаю, тем легче их найти и тем труднее их блокировать. У каждого из них свой уникальный набор ритмов. Прикасаясь к кому-то новому, я могу, если захочу, синхронизировать свою музыку с его музыкой. Волны становятся более выражены, когда я прикасаюсь, что позволяет мне легко отделить их от постороннего шума. Дядя Хэнк считает, что моё прикосновение усиливает этот резонанс. А я просто знаю, что это позволяет мне выделить их из мира шума.

Я никогда не синхронизируюсь с другими. Моя семья – это голоса, которые я знаю лучше всего, и я предпочитаю, чтобы так и было. Маме иногда требуется смена стиля, но она всё же больше любит кантри. Музыка Зейна более быстрая, с лёгким стаккато. Для синхронизации же с Папой, почти не требуется усилий. Наши эманации почти одинаковы, общаться с ним так же легко, как и дышать. Он, как уютное одеяло накрывает мой разум когда мы течём вместе. Как будто я создана для него. Создана – хорошее слово для объяснения того, чем, или кем я являюсь.

«Давай, Тигс, – умолял Зейн, – мама сказала, что я могу пойти, если ты меня отвезёшь». Зейн сократил моё имя с Тиган до Тигс, когда ему было два года. Мне также не нравилось, что некоторые мои друзья тоже его сократили. У Зейна были друзья, с которыми он хотел встретиться в торговом центре в Бангоре. Конечно, это означало, что мне придется посидеть с ними, пока он не закончит. Я бы отказалась, но я чувствовала, как сильно он этого хочет. Какие бы барьеры я ни строила, моя семья всегда могла просочиться сквозь них, когда я теряла концентрацию. Это было настоящей неприятностью для меня.

«Ты будешь мне должен», – сказала я. С таким же успехом я могла бы дать ему миллион долларов, но я почувствовала, как его радость вошла в меня. Ладно, это не было уж такой неприятностью. Возможно, я могла бы выменять эту радость на, скажем чтобы он выполнял некоторые мои обязанности по дому.

Ну да ладно. Я наблюдала, как его светлые волосы подпрыгивали, когда он бежал наверх, чтобы собраться. Это была странная стрижка, коротко подстриженная вокруг ушей и шеи, но более длинная на макушке, так что её можно было разделить посередине.

«Наверное, кто-то сказал «да», – сказала мама, выходя из кухни. Она всегда работала дома, когда у нас были каникулы в школе. Не то чтобы нам нужен был кто то взрослый, просто это была привычка, которую она сохранила с тех пор, как мы были ещё маленькие.

«В этом доме нет секретов», – сказала я, позволяя ей снова стать занудой. Мама наклонилась, проходя мимо, и поцеловала меня в лоб. И в то же время я почувствовала её любовь, смешанную с гордостью. Я хотела возненавидеть это вторжение, но мне было приятно. Мне действительно нужно было закончить школу и отправиться в самостоятельное плавание. Мне нужно было быть одной, чтобы понять, кто я есть, без постоянного вторжения из вне.

«Я рада, что ты присматриваешь за ним», – сказала мама. «Он всегда сначала „делает“, а потом уже думает. Когда же ты рядом, он начинает больше думать».

«Вот так я и провожу своё время», – пожаловалась я, – «размышляя». Мама остановилась и повернулась ко мне. Она отращивала длинные волосы. Не такие длинные, как у меня, но выше плеч. Я думаю, что она красила их в тёмный цвет, пытаясь побороть седину.

«Я слышу немного жалости к себе?» спросила мама. Её улыбка обезоружила мою очередную жалобу. Она обогнула диван и села рядом со мной. Я не была готова к разговору между матерью и дочерью, но я хотела пожаловаться.

«У Зейна больше планов, чем у меня, – сказала я, – больше друзей, больше дел. А у меня ничего нет. Может быть, я стану отшельницей или уйду в монастырь».

«Уже сдаёшься в восемнадцать лет», – поддразнила меня мама. Её рука обхватила моё плечо и притянула меня к себе.

«Это не смешно, – сказала я, выражая своё отвращение, хотя должна была держать его при себе, – я стану одной из тех кошатниц, которых показывают в новостях». Я была старше своего свидетельства о рождении. Мой день рождения был перенесен на два с половиной месяца вперед от моего фактического рождения. Мы скрывались, и изменение даты помогло сохранить мою личность в тайне. Это было сделано для того, чтобы сделать запросы к базе данных менее эффективными.

«У тебя всё ещё нет пары?» спросила мама. Я почувствовала её сочувствие и была рада, что в нём не было жалости. Жалость разозлила бы меня, а я не хотела злиться. Я хотела быть грустной.

«Я буду единственной без пары», – вздохнула я, – «обречённой на стол неудачников выпускного бала». Я почувствовала прилив любви со стороны папы. Его не было в городе, он уехал по делам, и моя грусть сразу улетучилась. Он мог быть за миллион миль от меня, а я всегда чувствовала его. Я сосредоточилась и заблокировала его связь. Он разрушал прекрасно проведенное время страдания. Я не хотела довольствоваться тем, что мне выпало в жизни; я хотела большего.

«Времени ещё предостаточно, – сказала мама, – да и ты всегда можешь попросить кого-нибудь сама». Я закатила глаза.

«Женщины не просят мужчин, – сказала я, – это только подтвердит, что я в отчаянии. Посмотри на одиночку, умоляющего о свидании». Я наверно через чур размахивала руками, но я была в небольшой ярости.

«Твой отец тоже никогда бы не попросил меня», – сказала мама. «Некоторых мужчин нужно немного подтолкнуть. В наше время нет ничего плохого в том, что женщина спрашивает мужчину». Ей было легко говорить. У неё была любовь всей её жизни. Родители всегда притворялись, что всё легко, когда их жизнь только налаживалась. Моя жизнь казалось мне была неустроенной, и я уж точно никак не смогла бы пригласить парня на выпускной бал.

«Да, наверное», – солгала я. «Просто это должно работать по другому». Саманта отказала одному парню, а затем приняла просьбу Джина. Она переполняла меня, заставляя чувствовать себя некрасивой и нежеланной. Я, конечно, была рада за неё или что то вроде того. Но было бы лучше для всех, если бы какой-нибудь парень просто попросил сам.

«Если бы жизнь была идеальной, нам бы не пришлось менять имя и прятаться здесь, в штате Мэн, – сказала мама, – всегда есть что-то, что подбрасывает гаечный ключ в работу. То, как мы справляемся с этими вещами и определяет нас». Я не стала закатывать глаза, как мне хотелось, т.к. это оскорбило бы её. Она и понятия не имела, как это плохо чувствовать себя нежеланной. Поправлюсь, нежеланным для людей за пределами моей семьи. Я чувствую себя почти невидимкой для своих сверстников.

«У Саманты свидание», – жаловалась я. «Как я могу появиться без пары?».

«Ты отрезала своего отца», – перебила мама. Её улыбка была прощающей: «Значит это действительно тебя очень беспокоит».

«Папа заставляет меня забыть о том, что я нежеланна», – призналась я.

«Ты далеко не нежеланная, – сказала мама, притягивая меня крепче, – я уверена, что если бы ты попросила кого-нибудь, он бы с радостью согласился. Наверное, куча мальчиков пытаются набраться смелости и спросить тебя». Я рухнула в её объятия.

«Тогда почему они не делают этого?» сказала я и мои глаза налились слезьми.

«Их страх не меньше, чем твой», – прошептала мама, поглаживая мои волосы. «Мысль о том, что ты скажешь им „нет“, – это сокрушительный удар».

«Целых два мальчика попросили Саманту», – возразила я.

«Она не такая умная, как ты», – продолжала мама. «Мальчики боятся того, что может сказать умная девочка. У мужчин есть проблема с тем, чтобы не быть выше других и они не всегда понимают, что внутри все мы просто люди».

«Ты уговариваешь меня вести себя глупо?» спросила я. Мама засмеялась и поцеловала меня в лоб. Мне понравился этот смех, он был мягким и призванным парировать моё заявление. Я прижалась ещё сильнее, чего не делала уже несколько лет. Я чувствовала, как маме это нравится.

«Никогда не будь тем, кем ты не являешься», – тихо сказала мама. «Уверена, там есть человек, который ждёт встречи с тобой, но ты можешь не найти его завтра, на следующей неделе или через год. Просто поверь мне, что он там чувствует себя одиноким и ждёт тебя, чтобы наполнить свою жизнь. Когда ты найдёшь его, у тебя должно хватить смелости сказать ему об этом».

«А что, если он не хочет такого урода?» сказала я. Эта мысль пришла так быстро, что я не успела её сдержать. Долгие годы моя так называемая сила разъедала меня. Я была уникальна в этом мире, мне суждено было плыть сквозь него как аномалия. В одиночестве.

«Моя милая девочка, – сказала мама, её глаза стали такими же влажными, как мои, – ты не урод и никогда им не будешь. У тебя больше любви, чем у кого-либо. Там есть кто-то; тебе просто нужно найти его и спустить его шины». Я наполовину плакала, наполовину смеялась над её словами. Папа рассказывал нам историю моей покойной бабушки о том, как она встретила своего мужа, моего дедушку-курьера, чьи шины она тайно спустила, чтобы уговорить его остаться на некоторое время.

«Ты хочешь, чтобы я играла грязно», – сказала я, моя улыбка поползла к моим слезящимся глазам.

«Конечно, – сказала мама, вытирая глаза, – мужчины могут быть идиотами, когда дело касается женщин, но с нашей помощью они быстро учатся. И твой отец не был исключением».

«Таких мужчин, как папа, не так уж много», – вздохнула я.

«Нет», – сказала мама, улыбаясь тому, чего я не хотела знать, – «но есть кто-то, кто однажды будет держать твоё сердце крепче, чем твой отец». Мне нравилась идея найти кого-то, кого я могла бы любить и быть любимой. Меня уже несколько раз целовали, и я находила это довольно приятным. Это не было похоже на то, о чём я читала. И уж точно не сравнится со страстью, которую я видела в кино. Возможно, мне следовало бы не ограничиваться только поцелуями. Я была уверена, что мне чего-то не хватает.

«Вы уже закончили?» позвал Зейн с верхней ступеньки лестницы. Я покраснела и вытерла глаза. Это полный отстой, когда я забываю закрывать его от своего настроения. Я знала, что он хочет отправиться в путь, где его ждут друзья и захватывающая жизнь.

«Да», – крикнула я в ответ. Мама снова поцеловала меня в лоб и отпустила. Её улыбка была так же важна, как и её поцелуй. Ничего не было решено, но я чувствовала себя уже немного лучше. Хорошо было знать, что мужчины глупы. Почему-то для меня было важно знать, что они равны мне.

«Если я скажу тебе кое-что, ты обещаешь не сердиться?» спросил Зейн, пристегивая ремень безопасности. Я огляделась, нажимая на кнопку запуска. На его лице было выражение «я сделал что-то и я сожалею». Такое же выражение, когда папа заставил его сказать мне, что это он пролил чернила на платье моей куклы American Girl в пятом классе.

«Нет», – сказала я и серьезно сказала. Я остановила машину у подъезда.

«Я слышал, что ты сказала маме», – всё равно сказал Зейн, потом его голос перешел на шепот, – «а потом я почувствовал это».

«Ну и что, – чуть не заорала я, – как будто у вас никогда не бывает проблем. Ты должен заниматься своими чёртовыми делами».

«Ты знаешь, что я не могу», – сказал Зейн, – «я же не могу это остановить». Моя связь с семьей превратилась в принцип «всё или ничего». Любые чувства, выходящие за рамки нормы, громко заявляли о себе.

«Прости».

«Это моя вина», – сказал Зейн, глядя на свои ноги. Я почувствовала его стыд и сожаление.

«Что, – сказала я, пытаясь не забывать смотреть на дорогу, – что я слишком странная, чтобы со мной встречаться?»

«Нет, – заикнулся Зейн, – то есть да, но не потому, что ты странная».

«О чём ты болтаешь?»

«Мейсон Кроуфорд спрашивал меня о тебе», – сказал Зейн.

«Он придурок», – быстро сказала я. Мейсона интересовал только Мейсон. Однажды он проник в школу, чтобы посмотреть на предстоящую контрольную по математике. Все знали, что он это сделал, но он обвинил во всем Леви Паттерсона, первокурсника, который помог ему. Леви был немедленно исключен и попал в частную школу.

«И он не первый, кто спрашивает», – признался Зейн.

«О чём спрашивает?»

«О тебе», – подстраховался Зейн.

«А что насчёт меня?»

«Парни спрашивают меня о тебе», – ответил Зейн. «Они думают, что я контролирую твой социальный календарь или что-то в этом роде».

«О чём спрашивают?» повторил я, глядя на Зейна.

«Дорогу», – быстро сказал Зейн, указывая вперед. Я посмотрела назад и выпрямила машину. Я сделала глубокий вдох и снова повторила свой вопрос.

«Они хотят знать кое-что, – сказал Зейн, – например, есть ли у тебя ко нибудь. Мне не нравится, как они это говорят, поэтому я как бы отмахиваюсь от них».

«Что ты сказал?» спросила я, размышляя, стоит ли мне злиться.

«Мейсон спросил, есть ли у тебя пара на выпускной», – сказал Зейн, затем он посмотрел в пассажирское окно и пробормотал что-то, чего я не поняла. Я чувствовала беспокойство Зейна. Оно было таким же, как будто он снова пролил чернила на платье моей куклы.

«Зейн?»

«Я сказал ему, что у тебя свидание», – сказал Зейн.

«И что?» сказала я, «он придурок».

«Он как бы обошёл школу», – сказал Зейн. Он стиснул зубы и оглянулся на меня.

«Что он спрашивал обо мне?»

«Что у тебя уже есть пара», – признался Зейн. Злость, смешанная с облегчением, быстро наполнила меня. Злость на то, что я осталась без пары из-за брата, и облегчение от того, что я не была изгоем в обществе. «Дорога!» крикнул Зейн.

Мои глаза расфокусировались, и я вернула машину через осевую линию на свою полосу. Миллион чувств пробежало через меня, и я потеряла концентрацию. Я почувствовало, как чувства моего отца смешиваются с моими собственными, стабилизируя ход моих мыслей. Гнев уменьшился.

«Мысль о том, что Мейсон может заговорить с тобой…» сказал Зейн, «ну, я хотел ударить его». Я глубоко вздохнула и сосредоточилась на дороге.

«Он бы убил тебя», – сказала я. Мейсон был звездой футбольной команды. Одна из причин, по которой школа не стала слишком глубоко изучать дело о взломе.

«Я солгал», – признался Зейн. «Я не думал, что деломожет зайти так далеко. Они не должны были спрашивать меня о тебе». Я чувствовала противоречие в его мыслях. Он хотел всё исправить и в то же время повторить это снова. Какие бы проблемы у нас ни были, Зейн и я были братом и сестрой. Намного ближе, чем большинство, благодаря моей силе.

«В следующий раз, – сказала я так спокойно, как только могла, – говори мне, когда происходит такая ерунда».

«Извини».

«С кем, ты сказал, я иду?» спросила я.

«С каким-то парнем из колледжа», – ответил Зейн, – «он намного больше Мейсона». Мне пришлось рассмеяться. Мой брат защищал меня как мог, а теперь у меня был воображаемый парень, похожий на Франкенштейна. «Я не хотел, чтобы он подумал, что у него есть малейший шанс», – добавил Зейн в свою защиту.

«Он и не подумал», – сказала я, когда мое дыхание восстановилось, – «и спасибо тебе».

«Ты не злишься?»

«Я просто в ярости», – сказала я, – «и в тоже время благодарна». Как я могла держать это против него? Я не могла, а тем более с силой моего отца во мне. Мне действительно нужна была пара на выпускной, но ещё больше мне нужен был верный брат.

«Ты знаешь, что маме не нравится, когда ты блокируешь папу», – сказал Зейн почти без обиняков. Он почувствовал, что я снова впускаю отца.

«Она никогда ничего мне не говорила, – сказала я, – я делаю это только тогда, когда хочу почувствовать только себя. Иногда это трудно, быть со всеми».

«Маме нравится чувствовать папу», – сказал Зейн с глупой улыбкой. «Когда ты блокируешь его, ты блокируешь и её от него».

«Какая мерзость», – сказала я, представляя, на что он намекает.

«Ага», – засмеялся Зейн, – «лучше ты, чем я». Я не могла представить, как другие отнесутся к моей семье. Зейн рос в ней с самого первого дня. Он не знал другого пути. Папа и мама приняли его по своей воле. Мне было интересно, какая семья может быть у меня. Будет ли это настоящая любовь или что-то вроде рабства? Я часто задумывался, не из-за меня ли мама и папа стали мамой и папой.