Читать книгу Мой Тургенев - Полина Ребенина - Страница 9

По новому контракту за второй итальянский сезон 1844–1845 г. г. госпожа Виардо должна была получить еще больше – 65000 рублей ассигнациями и полный бенефис, что свидетельствовало об ее упрочившимся положении в глазах петербургской публики. Предложение петь в следующем сезоне было сделано и великому певцу Рубини, но он долго медлил с ответом. Ему исполнилось пятьдесят лет, и он подумывал совсем оставить сцену. Однако он хорошо понимал, что в Петербурге будет получать огромные деньги, которые даже при его признанном таланте и европейской славе нелегко было получить в других европейских столицах. Россия полюбившимся актерам платила щедро! В конце концов Рубини тоже согласился.

В конце сентября 1844 года Виардо снова прибыла в Петербург на гастроли. Этот второй сезон был в целом не менее удачным для певицы, хотя в конце его публика стала уставать от бесконечных концертов Виардо-Рубини-Тамбурини, и залы нередко оставались полупустыми. Из Петербурга певица, как и в прежний сезон, направилась в Москву. Радушному приему певицы в Москве во многом способствовали рекомендательные письма, которыми ее снабдили в Петербурге Матвей Виельгорский и С. М. Сологуб. Здесь певицу уже встречал восторженный Тургенев, который в это время гостил у матери.

Тургенев начинает мечтать об отъезде в Европу вслед за Полиной Виардо по окончании этого второго сезона, однако он был связан по рукам и ногам службой в Министерстве внутренних дел. Ради осуществления своей мечты в апреле 1845 года он решительно увольняется со службы, где проработал всего полтора года в качестве коллежского секретаря. Варвара Петровна была в ярости и заявила сыну, что если он ослушается и уедет, то пусть денег от нее больше не ждет. Однако переубедить Ивана Сергеевича не удалось, и несмотря на категорический запрет матери, 10 мая 1845 года он вслед за Виардо отправляется за границу.

Виардо поселились в замке Куртавнель, купленном на деньги, вырученные от первого итальянского сезона в России. Тургенев получил приглашение погостить и несколько дней прожил в Куртавнеле: музыка, пение, знакомство с интересными людьми, в том числе с писательницей Жорж Санд и ее сыном Морисом, все это произвело на него большое впечатление. Жорж Санд тогда была очень популярна не только в Европе, но и в России, и дружба Полины Виардо с французской писательницей еще более возвысила её в глазах Тургенева. Тургенев не раз впоследствии возвращался мыслями к чудесному времени, проведенному в Куртавнеле.

А после отдыха под Парижем Тургенев вместе с приятелем Боткиным отправился в путешествие по Пиренеям. В Мемориале за 1845 год сохранилась его короткая запись об этой поездке: «Самое счастливое время моей жизни». Очевидно, счастлив был молодой Тургенев, наконец-то, обретенным чувством свободы и независимости, ведь теперь он был ни чем не связан – ни службой в опостылевшем ему министерстве, ни постоянным прессом со стороны властной матушки, которая мечтала его выгодно женить. Он был полностью свободен и волен посвятить себя своему литературному призванию и той женщине, которой глубоко восхищался. Это чувство «покоя и воли» в полной мере пережил он в горах и долинах Пиренеев.

Полина Виардо осталась очень довольна и вторым петербургским сезоном, ведь ей удалось вновь ощутить поддержку русской публики, заработать огромные деньги и даже продлить контракт еще на один, на третий сезон. В середине сентября 1845 супруги Виардо возвращаются в Петербург, а в ноябре туда же приезжает Тургенев.

Однако третий сезон оказался для певицы не столь удачным, как предыдущие, то ли публика от нее устала, то ли петь она стала хуже. Ее пение теперь не производило прежнего эффекта, и залы часто оставались полупустыми.

Бенефис прошел успешно, но уже 12 февраля мадам Виардо написала письмо в дирекцию театров с просьбой об увольнении по причине внезапной болезни – коклюша. Ей было выплачено все причитающееся по контракту оставшееся содержание, и она, дав в том расписку, отбыла в Берлин, и оттуда в Париж. Далее продлевать контракт Виардо не решилась, она как женщина умная и привыкшая все просчитывать наперед, видела охлаждение к ней русской публики и не хотела его усугублять. Но она понимала, что именно в Петербурге, где перед ней было открыто широкое поле деятельности, и где публика и критика были к ней так благожелательны, только там она сформировалась, по-настоящему, как певица и артистка.

В течение этих трех лет Тургенев и Полина Виардо часто встречались в России, а во время ее отъездов в Европу между ними наладилась переписка. Первое письмо Полине Виардо Тургенев пишет сразу после петербургского сезона 1843-44 гг.: «…Через полтора месяца вы будете во Франции; я заранее радуюсь той радости, которую вы испытаете при свидании с вашей матушкой, с вашим ребенком, со всеми вашими добрыми знакомыми, но, если когда-нибудь мысль ваша перенесется на Север, не правда ли, вы не станете опасаться, как это могло быть перед вашей первой поездкой, что не найдете здесь искренних и верных друзей? Должен вам сказать, что вы оставили здесь о себе глубокую память; о вас говорят, вас любят, за исключением м-ль Волковой, вашего заклятого врага… В Большом театре не осталось ни одного свободного места. Итак, прощайте или, лучше, до свиданья. Будьте счастливы. Право же, когда я обращаю к вам это слово, мне нечего к нему прибавить, ибо я говорю его от всего сердца и говорю его часто, потому что мне кажется, что такие пожелания должны исполняться. Прощайте же еще раз и позвольте пожать вам руку, как в былое время».

Яркий образ великолепной певицы и талантливой актрисы затмил в глазах Тургенева всех и вся. Эта женщина привязала к себе великого писателя, приковала к себе его мысли и чувства на долгие годы.

* * *

Тургенев и Полина Виардо принадлежали к разным сословиям, он был потомственный дворянин, а она – певичка, или актерка, как говорила о ней мать писателя. Однако Полину Виардо это ничуть не смущало, она ставила себя чрезвычайно высоко. В разговоре была находчива, блестяща, смела, характером обладала властным. На сцене казалась смелой и страстной, а в жизни, по воспоминаниям современников, была женщиной чрезвычайно расчетливой и практичной.

Если перед Иваном Тургеневым были открыты двери всех петербургских светских салонов, то иное отношение было к Виардо, несмотря на одобрительное отношение аристократов к ее искусству. Ее приглашали петь в лучшие дома С-Петербурга, однако по окончании выступления она уже не принадлежала к этому высшему кругу. Она не была частью его, она лишь его обслуживала, конечно, за большие деньги. Об этом оставил воспоминания князь Мещерский, который познакомился с четой Виардо на балу у поэтессы графини Е. П. Растопчиной в 1844 году:

– Побеседовав с г-ном Виардо, я отправился в бальную залу, где встретила меня прелестная хозяйка, озабоченная тем, что г-жу Виардо никто не приглашает и она одна не танцует. Она обратилась ко мне, как к хорошему знакомому, с которым она не стеснялась, чтоб просить меня пригласить ее хоть на одну кадриль, что я и исполнил с готовностью. Г-жа Виардо была очень любезна и очень грациозна, но танцевала немного вприпрыжку, как танцуют обыкновенно француженки. В это время я заметил между маменьками, сидящими вдоль по стене залы, большое оживление: они как-то всполошились и стали что-то шептать между собой, показывая в мою сторону. Когда кадриль кончилась, то к великому моему изумлению я узнал, что маменьки нашли слишком щекотливым для своих дочек танцевать вместе с актрисой и находили мой поступок дерзким и непристойным. Разумеется все это говорилось втайне, шепотом… Таков был еще тогда в передовом петербургском обществе взгляд на театр и на актрис в особенности.

Когда первый пыл восторгов от выступлений примадонны поутих, стали слышны и критические нотки в откликах о ее пении. Выдающаяся немецкая пианистка Клара Шуман записала в своем путевом дневнике: «Вечером была на концерте Виардо. Очень скучно. Ничего кроме итальянской музыки… Полина очень хорошо спела русскую народную песню и вызвала даже не энтузиазм, а фанатизм. Это было чрезмерно и могло возмутить каждого здравомыслящего человека, понимающего в музыке, отдающего должное искусству Полины, но различающего и ее слабые стороны. …». Тайный советник Тенгоборский докладывал в министерство двора об артистах венской оперы и, в частности, оставил отзыв о пении Виардо: «Линда» – …госпожа Тадолини не похорошела, но она много лучше госпожи Гарсия…, «Севильский цирюльник» – г-жа Гарсиа поет в нем с известной нам бравурой. Мне бы хотелось, чтобы она меньше манерничала. Это ей не удается…»

И если эти отзывы иногда слышались даже в первый, наиболее удавшийся оперный сезон певицы в России, то во второй и особенно в третий сезоны таких негативных откликов стало много больше. В октябре 1845 года «Северная пчела» с удивлением отмечала: «Италианская опера продолжает свое блистательное существование, хотя прошлогодний энтузиазм наших дилетантов видимо охладел. Аплодисменты истощаются, крики восторга слабеют». Или «первое представление «Семирамиды». Что же? Четвертая часть кресел в первых шести рядах были пусты. Это грустно».

Там же, позднее: «Не исправило положения и появление П. Виардо в «Любовном напитке». Слухи разнеслись, что г-жа Виардо играет через силу, чувствуя себя не очень здоровой. И действительно, на этот раз в ее пении заметна была некоторая слабость». В начале 1846 года, все то же: «Заметьте странное положение нашей превосходной певицы г-жи Виардо-Гарсии в этой опере: все удивлялись, отчего ее партия не произвела никакого эффекта над зрителями… Публика наша нашла оперу скучной». Грустно, но похоже, что первоначальный энтузиазм, вызванный пением певицы в России, исчез «как с белых яблонь дым».

Известный революционер Герман Лопатин познакомившийся с певицей в 70-е годы очень резко и неодобрительно отзывался о ее творчестве: «И что такое Виардо? Я знаю французское женское воспитание… Собрали вокруг нее своих знаменитых друзей и сделали ее такой, какой она была, ее муж и любовник, если таковым был Тургенев. Муж ее был очень умным господином. Это для нас, русских, monsieur Виардо только муж Полины Виардо, а для французов madame Виардо только жена Луи Виардо. Это был очень образованный и очень сведущий в литературе и искусстве человек. Интересовался он и политикой и смыслил в ней много. Французы знали его». Поддерживал это мнение и известный художник Боголюбов, который был хорошо знаком с четой Виардо: «Зная Виардо, я по-своему составил о нём высокое мнение. Первое – как знатока музыки и знатока людей, ибо он из простой цыганки создал Полину Виардо великой артисткой и дал ей всестороннее образование, которым она блистала до конца дней своих…»

Несомненно, входил в группу поддержки певицы и преданный Тургенев, он подбирал ей русский песенный репертуар, хлопотал о продлении ангажемента в России, заботился о благоприятных отзывах в газетах и журналах, печатал ее музыкальные сборники.

Полина Виардо всегда умела поддерживать нужные знакомства. Говорили, что она обладала громадными связями со многими импресарио и артистами, которые помогали в ее собственной певческой карьере, а позднее она их использовала для продвижения своих учениц. В Петербурге она близко сошлась с Михаилом и Матвеем Виельгорскими, известными петербургскими аристократами и меломанами. Они оба были близки ко двору и непосредственно влияли на выбор ангажированных артистов. Они снабдили певицу рекомендательными письмами в Москву, благодаря которым там создавалась благожелательная атмосфера вокруг ее выступлений. Дом графов Михаила и Матвея Виельгорских был важнейшим музыкальным центром столицы. Г. Берлиоз, посетивший в 1844 году дом Виельгорских, называл его «маленьким министерством изящных искусств».

Приемы у Виельгорских разделялись на две совершенно различные половины, приемы графини отличались изысканной светскостью, а у графа Михаила 2–3 раза в неделю собирались не только известные музыканты, писатели и живописцы, но и актеры и даже газетчики… На половину Михаила Виельгорского получила приглашение и Полина Виардо. Кроме камерных музыкальных собраний, в большом зале дома Виельгорских постоянно давались открытые концерты и музыкальные утра, собиравшие весь музыкальный и интеллигентный Петербург. Полина Виардо хорошо понимала ценность и общественную значимость знакомства с Виельгорскими, долгие годы поддерживала переписку с Матвеем Виельгорским, и называла его своим другом. Кроме важных связей в театральном мире дружба с Виельгорскими служила ей поддержкой в чопорном аристократическом обществе, которое не относилось к ней как к равной.

* * *

Когда у петербургских меломанов прошел первый угар восторга, они стали пристальнее присматриваться к своему кумиру и, к своему удивлению, обнаружили в нем весьма неблаговидные стороны. О слухах, распространившихся в Петербурге вокруг имени мадам Виардо, упомянула в своих воспоминаниях писательница Авдотья Панаева:

«Виардо отлично пела и играла, но была очень некрасива, особенно неприятен был ее огромный рот. В типе ее лица было что-то еврейское; хотя Тургенев клялся всем, что она родом испанка, но жадность к деньгам в Виардо выдавала ее происхождение. За кулисами очень скоро сделалось это известно. Умерла одна бедная хористка; после нее осталась мать-старушка и маленькие дети, которых умершая кормила своим трудом. Все итальянские певцы и певицы пожертвовали на похороны несчастной труженицы, даже хористы и хористки из своего скудного жалованья дали денег, сколько кто мог – одна Виардо не дала ни гроша. Она также отказалась петь даром в спектакле или концерте, не помню хорошо, который давался в пользу хора. Первые итальянские певцы и певицы считали как бы обязанностью принять участие в таких концертах, чтобы сделать полный сбор.

Жадность Виардо сделалась известной всей публике, посещавшей итальянскую оперу. Князь И. И. Воронцов-Дашков давал у себя вечер и пригласил итальянских певцов; тогда была мода давать вечера с итальянскими певцами. Князь Воронцов-Дашков был между аристократами самым видным лицом. Никто из итальянских певцов не подумал, принимая приглашение, предъявлять ему условия, одна Виардо письменно заявила, что не будет петь менее, как за 500 рублей, и получила ответ, что князь согласен заплатить ей эти деньги. Хозяин и хозяйка очень любезно разговаривали со всеми итальянскими певцами; но с Виардо ограничились поклоном; как только она окончила свое пение, то лакей поднес ей на подносе пакет с деньгами, и ее не пригласили остаться на вечере, как других артистов. Это происшествие быстро разнеслось по Петербургу, все удивлялись бестактности Виардо, да, я думаю, и она сама очень досадовала, потому что все, кто пел на вечере у князя Воронцова-Дашкова, получили подарки тысячи по две. Тургенев божился, клялся, что виноват во всем муж Виардо, забыв, что прежде сам восхищался, как Виардо умела поставить себя в такую независимость относительно мужа, что он побаивался ее и не смел вмешиваться в ее денежные дела».

Надо заметить, что в жадности упрекали певицу не только в России, но и во Франции. Ее непомерно высокие требования к певческим гонорарам нередко являлись причиной раздоров и несостоявшихся контрактов в Париже. Русские соотечественники писателя, которые в течение многих лет близко наблюдали жизнь Тургенева рядом с Полиной Виардо, считали ее эгоистичной и себялюбивой, возмущались и сочувствовали писателю, и в итоге дружно певицу невзлюбили.

Основными чертами натуры Полины Виардо ее советский биограф А. Розанов считал присущие ей «…энергию и ничему не поддающуюся жизненную силу воли, поражавшая и покорявшая всех приближавшихся к ней». Действительно, в письме к своему близкому другу Ю. Рицу Полина Виардо так описывала свой властный характер: «Когда я считаю должным что-либо сделать, я делаю это вопреки воде, огню, обществу, всему миру» (21 января 1859 года).

Считается, что Жорж Санд списала свою героиню Консуэло с Полины Виардо. Если это так, то интересным является ее описание характера Консуэло: «Она принадлежала к тем редким счастливым натурам, для которых труд – наслаждение, истинный отдых, необходимое нормальное состояние, а бездействие – тяжко, болезненно, просто гибельно, если оно вообще возможно. Впрочем эти натуры не знают его; даже когда кажется, что они будто они предаются праздности, даже и тогда они работают; у них нет мечтаний, а есть размышления…»

Знаменитая певица обладала сильной страстью только на сцене и для сцены. Здесь она могла казаться воплощением тропического зноя. А в жизни не было человека благоразумнее и трезвее. Тургенев изумлялся её способности быть вечно здоровой, веселой и деятельной. А Жорж Санд поражалась уравновешенным эгоизмом жгучей актрисы, её «спокойной и ревнивой» заботливостью о своем покое. «Уметь рассчитать, когда стоит и не стоит волноваться, и переживать только не напрасные волнения – значит вовсе не испытывать непосредственных волнений, быть неспособной на такие волнения. Поистине – дар богов – не менее драгоценный, чем сценический талант! Не Тургеневу, разумеется, было взволновать эту необыкновенную душу», – писал старый биограф Тургенева И. И. Иванов.

Иван Тургенев, молодой поэт, 1843–1844 годы