Читать книгу Деда - Поразительная - Страница 6

Оставив Настю и Светлану на свояков, Мартемьян рванул на станцию. Ноги, казалось, мешали ему, тормозили душу, рвущуюся в Огнёво-Заимку. Было две причины, из-за которых он стремился попасть на родную землю, в деревню, из которой пятнадцать лет назад его отправили в неизвестность. Главная причина – родительский дом. Что стало с их избой, никто сказать ему не мог. Надо всё увидеть своими глазами. Отец помер, мачеха ещё раньше. Сестра Зинаида вышла замуж за военного и теперь живёт где-то около или в самой Москве.

Лёжа на верхней полке общего вагона, прокуренного и пахнущего хлоркой, Мартемьян, может быть, первый раз за последние пятнадцать лет почувствовал себя свободным. Можно вытянуть ноги, расслабиться и ни о чём не думать. Чапать поезд будет долго, с такой скоростью – около суток. До Черепанова, а там Мартя сообразит: дальше и пешком с удовольствием. Сон не идёт, хотя в вагоне темно, и многие пассажиры храпят – сидя, лёжа, кому как повезло. Под монотонный стук колёс бывший осуждённый, заключённый и отбывший наказание Мартемьян Васильевич Снегирёв погрузился в тревожный сон…

Марта присела рядом на полку, немного согнувшись и наклонив голову. Ноги свисали, задевая сидящих внизу людей, но это никого не беспокоило. Она была почти голая, в лёгком платье и босиком. За окном поезда снег на полях. Холодно. Марта виновато улыбнулась и погладила по лицу Мартемьяна:

– Убила она меня, нет в том твоей вины. Всё равно не жить мне было без него. Хороший мой, спасибо за дочь.

На груди у Марты – алое пятно, которое она стыдливо прикрывает рукой…

– Марта! Что это? – Мартемьян заметался и чуть не свалился с полки.

– Понапиваются, валяются на полках и орут, людям покоя не дают.

Какое жуткое виде́ние: Марта как живая. Похоронили её на Колыме, у посёлка Атка. Медведь тому причина, задрал до смерти. Такое дали заключение. Красильников посодействовал, чтобы Свету записали как дочь Мартемьяна и Насти. Так спокойнее и надёжнее в это непростое время. Надёжнее для Светы. Мартемьян имел ещё один настоящий документ, о котором знали только он и Красильников.

Разжился кипятком и снова залез на полку. Полулёжа – полусидя, стал отхлёбывать воду из стакана. Очень хочется есть. Совсем забыл, что сестра Таси собрала ему в дорогу пропитание.

– Черепаново, станция Черепаново! Выходим, поторапливаемся, не выстужаем вагон!

Прямо на полке надел пимы, которые заменяли ему подушку, и легко спрыгнул вниз. Втиснув руки в полушубок и прихватив свою так и не раскрытую котомку с провизией, двинулся по проходу к выходу. Вот она, его малая родина. Черепаново в двадцати пяти верстах от Огнёво-Заимки.

Душа поёт. Огляделся вокруг. Народа вышло немного, в основном все катили в Новосибирск. Потоптался, с удовольствием прислушиваясь к скрипу снега под довольно новыми, хорошо подшитыми валенками. Надо найти попутную машину или телегу какую. Вокруг ни души. Не заходя на станцию, Мартя отправился в свою деревню, будто и не было за плечами пятнадцати лет отсутствия. В малолетстве он с отцом Василием пару раз бывал в посёлке на этом месте. Батька наведывался к дружку своему – дядьке Черепанову. Вместе охотничали. Бывало, оставались на ночёвку в охотничьей избушке, принадлежащей этому крестьянину. Сам-то Черепанов был из другой деревни, не вспомнит сейчас Мартя, из какой. На месте той самой избушки и стои́т теперь станция Черепаново. Чудеса, да и только. Домой, как хочется домой. Ноги сами несут по снежной дороге. Ничего не забыл, с закрытыми глазами найдёт свою хату.

Вёрст через десять его нагнали сани, запряжённые кобылой. На повозке – провизия для местного сельпо. Поклонившись бородатому деду, весёлому кучеру, Мартемьян легко запрыгнул на свободное место возле возничего. От него-то и узнал Васильевич, что в его родительском доме располагается сельсовет, а на кладбище им как раз по дороге, только чуть правее свернуть.

– Заодно и я своего дружка попроведаю. Ты надолго к нам? – спросил бородач с тревогой поглядывая на Мартемьяна. – Могу назад на станцию проводить. Неспокойно у нас.

– Дед, ты скажи лучше, где я могу заночевать? – Мартемьян обнял два креста, наклонённых временем друг к другу. – Хочу воздухом родным надышаться вволю.

– Айда ко мне, окаянный.

– А что, дед, храм наш стоит? Уцелел?

– Что ты, что ты! Осквернили супостаты, клуб решили там разместить, да недолго радовались. Сгорел клуб, нет и храма. Кирпичи и те растащили, один фундамент остался. Да вот же это место. Поговаривают, новую церковь будут строить.

Мартя внимательно вглядывался в огромную снежную поляну. Боли не было, только жалость. Жаль умерших отца, маму, мачеху, Германа, Марту и ещё многих людей, которые не увидят никогда снега, не встретят весну, лето, которые обязательно наступят. Не увидят этих берёзок, которые успокаивающе кивают ему своими тонкими ветками. И совсем немного жаль себя.

Мартя рассчитывал на драгоценности, которые отец Василий спрятал в храме накануне изъятия ценностей в 1917 году. Заветная шкатулка с фамильными украшениями матери. Для Марти она бесценна. Маму свою он не помнил, Зина тем более. Отец разрешал им, маленьким, рассматривать блестящие штучки, раскладывать их на печке и аккуратно собирать в шкатулку.

Дождливой ночью революционного года, напоив сторожа медовухой, Василий, вместе с десятилетним сыном, забрался в подвал храма. Выкопал принесённой с собой острой лопатой яму и опустил в неё шкатулку, завёрнутую в какие-то тряпки и рогожу.

– Смотри, сын, запоминай. Это твоё и Зинаиды. Пусть забирают всё, но это я отдать не могу. Я очень любил вашу мать.

Мартемьян хорошо помнил подвал, угол, где они прятали шкатулку. Теперь это не имело никакого значения.

– Дед! Отвези меня на станцию. Очень прошу! Хорошо заплачу́.

– Бог с тобой! Какие деньги! Мне нетрудно, только провизию сдам.

Не взглянув на свой дом, Мартя плавно катился на санях обратно к станции. Белоснежные берёзки, среди которых когда-то так любили они с Тасей гулять, словно всё понимая, раскачивались и гудели, навсегда провожая Мартю из Огнёво-Заимки.

– Ну всё. За доброту спасибо. Буду тебя вспоминать. Хорошей дороги и здоровья тебе, дед.

– Поеду, пока не совсем стемнело, – сани тронулись, бородач обернулся и кивнул. – Может, вспомнишь когда в молитвах. Черепанов я, Кузьма Черепанов. Счастья тебе, сынок!

Поезд по рельсам: «Чук-чук, чук-чук», – равномерно так, успокаивающе. Иногда что-то бу́хнет, стукнет погромче и опять: «Чук-чук, чук-чук».

Мартю не удивляют красивые стройные сосны, медленно плывущие за окном поезда. Сибирскими джунглями добирались они с дочерью с востока. Сосны за окном дарили ни с чем не сравнимое наслаждение. Красота. Песчаные барханы закреплены корнями этого ленточного бора. В Семипалатинске много песка, город называют «Чёртовой песочницей», но эти сосны не дадут ветру сдвинуть барханы и занести улицы песком. Сейчас всё это чудо накрыто снежным одеялом. «Обязательно летом привезу сюда Тасю со Светой подышать сосновым воздухом».

Мартемьян вспомнил тревожный разговор с Харитоном, который состоялся перед его поездкой. Лёня болен. У него уже несколько недель не спадает температура. Лекарства, которые имеются, не помогают. Других нет. Даст бог, всё пройдёт, и молодость возьмёт своё. Наступит тепло, будем выезжать в хвойный лес. Здесь воздух самый подходящий для тех, кто кашляет.

Мартя сгрёб в охапку своих девчат, прихватил нехитрый скарб, состоящий из саквояжа, привезённого с востока и твёрдого чемодана с пожитками. Отправились к своему новому месту жительства. В первую очередь надо купить швейную машинку. Без неё никак. Сидя на полу крохотной комнатёнки и ужиная хлебом с колбасой, купленной на рынке у местных казахов, они были счастливы. В печке потрескивали поленья, и чайник радостно урчал.

– Не пропадём! – почти хором произнесли Светка с отцом и расхохотались втроём так громко, что соседи, продавшие им комнату, приложили уши к стене.

– Нина! С дороги! Урраа!!!

Тазики с грохотом несутся по накатанной снежной горе. Вперёд! Суббота – банный день. Очередь в пристанской бане надо занимать заранее. В баню со своими тазами, вернее, в своих тазиках. Съехали с горки и бегом очередь занимать, мамки позднее придут. Билетики купили. Справа – касса, слева – маленькая парикмахерская. Шипром пшик, пшик! Слева женское отделение, справа – мужское. В каждом своя банщица. Причём в мужском всегда тётка. Натке с Ниной смешно.

Ждать скучно, но ради того, чтобы скатиться с горки таким способом, можно и помучиться в очереди. Натка в субботу ночует у родителей, это совсем недалеко от деда с бабой. Ладно, один день можно. В раздевалке запахло нашатырём. Кому-то плохо стало, пересидел в парилке. С Наткой тоже такое бывало. Волшебный нашатырь спасает.

Намытые до скрипа подружки топают домой. Закутаны шалями так, что одни глаза видно. Назад идут другой доро́гой, чтобы на горку не подниматься, мимо немецких домов. Поразительно, какой там порядок во дворах. Чисто, аккуратно, метёлочка с лопатой в уголке стоя́т. Вроде и у русских так. Да не так! Да ну их! Воображают! У подружек друзей полным-полно. И немцы, и казахи, и татары, и русские. Никто не выясняет, кто есть кто, очень здорово в «Красное знамя» играть. Чем больше народа, тем лучше.

Может, отпроситься к бабе? Вроде добрые сегодня родители. Скорее бы вырасти и самой решать, какую еду есть, какую одежду надевать и, не отпрашиваясь, ходить к деду. Не любит Натка лук в супе и молоко. У бабы с дедом не кормят такой гадостью. Баба Тася готовит картошку как запеканку. Толчёнка, залитая яйцами с молоком и пропаренная в духовке, в печке. С золотистой корочкой получается, пальчики оближешь. Морковка, кружочками жареная в сковороде на растительном масле, – это очень вкусно. Особенно холодная. А кисель из сухофруктов – это вообще объедение. Курагу и чернослив выковыривать можно. Или пойти в сенки и там, в кульках, набрать полные карманы сморщенных сухофруктов. Раздолье.