Читать книгу Химически чистое искусство - Пётр Иголкин - Страница 18

В больнице не было специального неврологического отделения, да и общие палаты были забиты, поэтому нас удачно поселили вместе в помещении с двумя койками, которое даже палатой раньше не было.

Я быстро успокаиваюсь, но, стоит мне только подумать, что всего произошедшего могло и не быть, снова завожусь, начинаю нервничать и больно для себя фантазировать о будущем и другом настоящем. Слезы на краях губ создают постоянный солоноватый вкус во рту. Помада на губах съедена ещё до приезда в больницу, а сама я выгляжу, наверняка, ни больше ни меньше как попавшая в ливень накрашенная малолетка. Что-то заставляет меня из раза в раз всё вспоминать и винить себя за то, что случилось. Всё пережитое и прочувствованное за месяцы невольно вспоминалось сто раз на дню, и это порядком надоедает.

Врачи мне нравятся. Они были приветливы и чуть что сразу помогали, с какой бы просьбой я ни обратилась.

Поправить подушку – запросто.

Принести добавки – легко.

Нам с Даней быстро налепили гипсов и наложили твёрдых повязок. У меня они были там, где я и предсказывала.

В основном мне очень комфортно, не считая, разумеется, того, что я вижу Даню. Вижу, до чего довела наша авантюра. И не считая того, что врачи, подходившие к нему, чтобы поменять капельницу или постельное белье, не говорят мне ничего о его состоянии. Это связано с тем, что я не распространяюсь о моей самой прямой связи с этим человеком и о том, почему он на самом деле оказался тут. Но правильные слова, направленные на добрых людей, развязывают языки: я нахожу медсестёр (точнее, они сами находят меня, потому что я лежу без движения), которые делятся информацией, вклиненной в незамысловатые разговоры. В основном лишь то, что можно логически понять самой, но эти малые крупицы информации греют и успокаивают.

Через пару дней начинает сильно пахнуть. Запах схож с чем-то гниющим, грязным или даже умершим. Последнее вгоняет меня чуть ли не в мандраж, да так, что в эту ночь я не могу уснуть: пытаюсь сомкнуть глаза, но тут же вижу Данин силуэт. Такой же, каким он был, стоя на краю крыши, держа свою картину, часть самого себя. Представляю, как тут же, почуяв смрад, слетятся врачи, начнут что-то делать, кричать, увозить его.

Началась, как я думаю, галлюцинация, словно сейчас, из-под гнилого, грязного пола, прямо из сырых щелей появятся массивные, громко жужжащие жирные мухи. И вот сейчас одна из них выкарабкается снизу наружу через плинтус и полетит сначала на меня, как бы спутав цель, а после на Даню…

Мерзость… На утро я понимаю, что так гудит кардиомонитор. Я проваливаюсь в сон.

Больница, конечно же, не была в настолько плачевном состоянии – откровенно говоря, нам крупно повезло попасть в сносного вида учреждение. Наверное, потому что нас везли не из города, а в центр. Но чего только не может воображение в темноте, учитывая ещё, что я не могу толком поправить своё положение, чтобы успокоиться, убедиться в моей пустой панике. Всё, что мне доступно – мотать головой то на Даню и на окно за ним, то на вход в палату. Эту ночь я с горем пополам пережила лишь благодаря своему излюбленному занятию: если все привыкли что-то считать, чтобы приготовиться ко сну, словно гипнотизировать себя однотипными действиями, такими как молитва или мантра, то я приучила себя повторять таблицы, классификации, а также отдельные всплывающие к месту и не очень цитаты, которые ещё целый следующий день будут крутиться в голове.

Облегчение происходит, когда на утро врач громко заявляет, будто специально, чтобы я точно услышала, что это всего-навсего галитоз, и что пахнет у Дани изо рта. После промывки ротовой полости запах моментально исчезает или же перестаёт до меня доходить. Доктора, который это выявил, я начинаю расспрашивать о Дане, и полна уверенности, что на третий день, словно в сказке, я узнаю, каков итог.

Захожу я издалека. Сначала деликатно прошу его чаще приходить ко мне, якобы для помощи в подготовке к поступлению в университет. На самом деле я совсем не лукавлю, просто общения не хватает настолько сильно, что я прекращаю слышать свою речь во время мышления, а если и слышу, то она звучит отрывисто и упрощённо. Это меня пугает. Его такая просьба даже польстила, но обещать он не был намерен, так как не многое помнил сам, да и преподавать совсем не умеет, к тому же его работу никто не отменял.

– У того молодого человека кома, я правильно понимаю? – Это неописуемо, с каким желанием я хочу, чтобы мне рассказали что-то большее, чем я знаю сейчас. Потому как зараза-фрустрация никуда не уходит. А знаю я немногое: его напичкали огромным числом лекарств, да так, что любая боль казалась бы щекоткой, не более. Я правильно подчёркиваю «казалась бы», ведь кто знает, что он ощущал на самом деле? И ощущает ли сейчас? Его переломы интересовали меня не меньше, но это дело времени. Учитывая, сколько он может пролежать тут, это точно не то, о чём стоит печалиться. Вот что серьёзно – это голова: отсюда она выглядит непропорциональной, а ведь большая её часть лежит на подушке. В горло вставлена трубка, в вену игла от капельницы, к телу подключён компактный кардиомонитор, направленный от меня. К сожалению, он не производит драматического пиканья. Просто жужжит.

– Просто интересно, какие процедуры вы ему делаете, что с ним дальше будет? Может быть такое: он очнётся, а после – встанет и пойдёт? Может?

Не хочется выглядеть глупой в глазах сообразительного человека, но я знаю, что врач меня обязательно поправит, если я скажу что-то не так. Хотя бы: «Вы не правы. У него же мышцы будут атрофированы».

– Странно, что вы интересуетесь положением молодого человека, а не тем, как будет проходить ваше лечение, – с улыбкой отмечает он.

– Я примерно понимаю, как происходит лечение перелома. Тут и понимать-то нечего. Но раз уж вы об этом заговорили, расскажите, пожалуйста. Может быть, я что-то упускаю из вида.

Я, в самом деле, упускаю многое из того, что говорят врачи. Они носятся, как угорелые, по всем возможным палатам, каждый говорит что-то своё, да так нескладно, непонятно, словно говорят с соседкой перед выходом на работу, а не с пациентом. В частности, я не знаю, сколько мне ещё лежать здесь, даже примерно, и какие лекарства мне дают. Подходил врач и бубнит под нос: «Есть аллергия на <что-то неразборчиво>?» Ничего не остаётся: я говорю, что нет.

– Так-с, – говорит он. Звучать он вместе с первым «так-с» стал по-старинному. – Вы, как я понял, девушка сообразительная, должны сами понимать всю серьёзность ситуации: с вашими переломали лежать с месяц, может быть, чуть меньше. Как встанете на ноги, наденете корсет, будете у нас сударыней ходить по отделению. Может, будете какое-то время на костылях, но это пустяки. Верно? А после распрощаемся и будем та-ко-вы, – словно по слогам пропел врач.

– Это вы ещё легко отделались, Полина Александровна, – добавляет он. – Всё ясно?

В ответ я почему-то положительно угукаю, а потом говорю: «Нет».

– Ах да, про молодого человека! – У некоторых людей память – дуршлаг, это точно!

– Мне уже нужно торопиться, поэтому буду краток: кома у него, явно, травматическая, зрачки на свет реагируют. Это очень хорошо, потому что рефлексы пока ещё не заторможены.

Я внимательно слушаю врача и внутри ратую за благополучный исход.

– Мы всё ещё ждём срочный анализ крови, у нас что-то с аппаратурой не ладится в последнее время. Итак, давайте по симптоматике: судорог нет, эпилепсии тоже, а когда его повезут на ЭЭГ или фМРТ – здесь уже не в моей компетенции. – Он глядит на выход и продолжает: – Тоны сердца ясные, дыхание глубокое. А в остальном подождём четвёртой недели. Как говорится, время покажет.

– Что покажет?

– Покажет, будет ли он жить, конечно же. – Он делает недоверчивое лицо вида: «Я-то думал, ты умнее, чем оказалось», – и направился к выходу.

Меня это не удовлетворило, но, видимо, я хочу невозможного. «Четвёртая неделя», – прозвучало как наказание.

Левой рукой я тянусь к лежавшей на тумбочке камере. Каким-то чудом рука осталась не задетой при падении. Врачи сказали, что она в порядке, на ней всего лишь два ушиба, поэтому не стали гипсовать. Ещё ни разу я не смотрела видео, которые я сняла, когда мы были вместе… в последний раз… По правде говоря, я удерживалась от желания его посмотреть настолько долго, насколько мне позволяла выдержка.

– И ещё кое-что, – остановившись у выхода, говорит он. Я замерла. – Можно поинтересоваться, почему к такой молодой симпатичной девушке никто не приходит? Даже посылок не было, и родители не появлялись.

Я отвечаю:

– Все, кто нужен, уже здесь.

Должно быть, он начинает считать меня ненормальной, потому что спешит удалиться. Это впрямь прозвучало чересчур надменно, однако тот факт, что мамы не было рядом, мне самой непонятен. Её дочки нет дома четыре дня, а она не звонила и ничего не писала. Даже я думала, что она явится раньше. Нет, я не в обиде, однако хотелось бы просто-напросто увидеть её бесчувственное, но такое нужное существо в необходимый для меня момент.

Но то, что никто из «Богемы» до сих пор не позвонил и не нашёл нас уже вызывало горечь. Ведь все работали в равной мере, все знали, где мы будем. Всё было просчитано наперёд, и состояние Дани не снимало с них ответственности. Они бы, самое малое, могли публично посочувствовать, навестить нас.

Внизу, рядом с телом Дани мне хотелось побыть одной. Но сейчас – ни в коем случае.

Я смотрю наше видео… Качество оставляет желать лучшего. Надеюсь, Хейз не будет причитать. Прелюдия, сцена, прыжок… и полёт… Тогда он казался продолжительнее, а здесь – бряк о козырёк да об асфальт. Вышло на порядок удачно, можем даже обойтись без склеек: удалось вовремя отключить камеру, дабы не заснять лишнего. Последние кадры изображают лежащего Даню (вид сбоку). Съёмка продолжалась безмолвной несменяемостью кадра вплоть до остановки записи. Камера удачно упала, сломала микрофон, похоже. Вышло здорово. Но только с эстетической точки зрения. Не было слышно моих криков. В реальности – хуже некуда. Кино, одним словом.

Меня веселит то, с какой нескрываемой бесчувственностью к происходящему играл Даня перед прыжком. Забавно знать весь процесс производства, испытывать неудачи и радоваться людям, что окружали тебя в эти моменты. Но куда смешнее будет наблюдать со стороны за реакцией и мыслями критиков, которые будут это оценивать (а они бесспорно будут), как эти самодовольные люди, выражающие своё «фи», продолжат сыпать заумными словесами в своих рецензиях и статейках. До чего же они будут удивлены, что самостоятельно мыслящим людям их мнение не обязательно. Надеюсь, Хейз не станет показывать наш полёт лишним глазам.

Однако это не совсем то, что я думаю. Это, скорее, общая позиция «Богемы». Я немного другого мнения… более лояльного что ли… Мне кажется, что прислушиваться нужно ко всему, но не всё воспринимать всерьёз, а умение фильтровать получаемую информацию в последнее время стало чуть ли не обязательным.