Читать книгу Бесконечность - Рейчел Уорд - Страница 2

Я вас знаю.

Подходит ближе, пробираясь между вытертыми палатками и навесами.

«Снова-здорово», – думаю я. Везде одно и то же. Вот поэтому я и стараюсь держаться подальше от людей. Впрочем, это тоже не дело, ведь в одиночку становишься куда уязвимее. Ценных вещей у нас нет, но всегда найдутся те, кто готов отнять последнее – еду, одежду, да даже дрова. За последнее время такое бывало частенько. Нам нужно быть среди людей. Численное превосходство – это сила, говорит Сара.

«Не обращай на него внимания, может, он и уйдет».

Не поднимаю головы и камнем вбиваю колышек для палатки в твердую землю.

Все, подошел. Остановился меньше чем в метре от меня, присел на корточки и подался вперед, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Я вас знаю, – повторяет. – Вы – Адам Доусон.

Отворачиваюсь. Пальцы крепче сжимают камень.

Он протягивает руку и касается моего рукава. Прямо лезет ко мне. Мне видна грязь под его ногтями, следы опилок в клочковатой бородке.

– Адам, – говорит он с улыбкой. Наклоняет голову, пытаясь встретиться со мной взглядом. – Адам, вы спасли мне жизнь.

Сердце у меня в груди глухо бьется. Пусть он замолчит. Пусть уйдет.

– Нет, дружище, – говорю, и мой голос разом хрипнет. – Вы меня с кем-то перепутали.

– Нет, я вас узнал. Я никогда не забуду вас, вашего… лица.

Он имеет в виду мои шрамы, мою обгоревшую кожу.

– Вы спасли меня, Адам. Я жил в Лондоне. Моя квартира была на первом этаже, дом стоял прямо у реки. Я увидел вас по телевизору и ушел из дома. Так же поступили миллионы людей. Вы – герой.

Опять двадцать пять. Сколько можно слушать одно и то же.

По телевизору меня показали всего один раз, но получилось так, что в жизни большинства людей это была последняя телетрансляция. Теперь в Англии нет ни телевизоров, ни компьютеров, ни уличных экранов, ни телефонов. После землетрясения, которое положило начало Хаосу и унесло тысячи жизней, сети и передатчики так и не восстановили. Вот все и запомнили изуродованное ожогами лицо пацана с безумными глазами, который таращится в телекамеру и порет чушь о конце света, о гибели мира. И помнят они меня потому, что я оказался прав. Миру и впрямь пришел капец – тому миру, который мы знали, по крайней мере.

Теперь все, с кем я разговариваю, смотрят на меня как на знаменитость, как на спасителя. Только вот мне это поперек горла.

– Мы тут мясом разжились, – продолжает мужчина – врубился, похоже, что я не собираюсь с ним трепаться. – Оленина. Подстрелили оленя, причем крупного. Приходите к нам. Мы приглашаем вас на ужин.

Руки мои, ожесточенно вбивавшие колышек, вдруг замирают. Мясо… Вспомнить бы, когда мы в последний раз ели мясо. Что бы там они ни приготовили из своей оленины, это всяко лучше, чем баланда из крапивы, которую мы собирались хлебать. Я оглядываюсь на Сару с Мией, перевожу взгляд на братьев Сары. Марти и Люк пинают опавшую листву, пытаясь найти сухие прутья для костра. Мия сидит в нашей тележке и наблюдает за тем, как Сара разворачивает циновки, на которых мы спим. Для своих двух лет она выглядит крошечной. Ее ручки и ножки такие же тоненькие и темные, как тот хворост, который ищут мальчишки. Гривка тугих светлых завитков, пухлые губки и внимательные глазки. Она похожа на куколку.

Сара делает вид, что поглощена своим занятием, но я-то знаю, что краем глаза она наблюдает за мной и ждет, что я скажу. Я знаю, что она слышала каждое слово. Она ничего не говорит. Да и к чему тут слова? Она есть хочет; мы все хотим. От мысли о нормальном ужине слюнки у меня так и текут. Но я прекрасно понимаю, что меня ждет на десерт – суматоха, хлопанье по плечу и расспросы, расспросы…

Терпеть не могу, когда люди смотрят на меня. Терпеть не могу, когда приходится смотреть на них и видеть их числа.

У всех и каждого есть число – дата смерти. Ненавижу себя за то, что вижу их, эти числа. Ненавижу то, что я при этом чувствую. Иногда мне до смерти хочется вытащить из самой середины костра пылающий сучок и ткнуть им себе в глаза, чтобы только больше этого не видеть. Перестать испытывать те страдание и боль, которые ждут каждого, кому я посмотрел в лицо. Огонь изуродовал мое лицо, дважды чуть не убил меня – и все же, возможно, ему удастся выжечь то, что причиняет мне самую нестерпимую муку.

Единственный человек, который останавливает меня, – это Сара. Я не могу так поступить с ней. Я и зрячий-то – тот еще подарочек, с переменчивым и часто дурным настроением. Если я вдобавок ослепну, шансов на то, что она и дальше будет со мной, совсем не останется.

Тут она поднимает голову и смотрит на меня в упор. Я заглядываю в ее голубые глаза, вижу ее число, и на душе у меня снова становится тепло и уютно – в конце ее жизни я вижу свет и любовь. 2572075. Ее число обещает, что мы будем вместе, она и я, еще долгие пятьдесят лет, а потом она покинет этот мир легко-легко, как будто уляжется в теплую ванну.

Сара.

Я поворачиваюсь к незнакомцу, что сидит на корточках рядом со мной, и заставляю себя кивнуть и улыбнуться.

– Мы придем к вам. Спасибо, – слышу я свой голос.

Он прямо сияет.

– Чудесно! Супер! Приходите в любое время. Мы вон там, в самом конце. – Он указывает на палатку в форме туннеля, стоящую между двумя деревьями. – Кстати, я – Дэниэл. Рад познакомиться, Адам. Я долго ждал этого. – Он шагает прочь и кричит: – Кэрри, он здесь! Он правда здесь…

Меня трясет. Кто меня за язык тянул? Поднимаю руку и со всей дури бью камнем по крюку колышка. Тот сгибается, и я обдираю костяшки пальцев о мерзлую землю.

– У-у-у! Ч-ч… ай!

При детях я стараюсь не ругаться. Иногда это трудно. Роняю камень, счищаю с руки крупные куски грязи и кладу пальцы в рот, чтобы облегчить боль. Без толку. Не уходит ни боль, ни беспокойство, ни гнев. Ничего не уходит.

Рядом оказывается Сара.

– Спасибо, – говорит она.

Пожимаю плечами, все еще посасывая костяшки пальцев. Хорошо, что рот у меня занят и я не могу произнести того, что вертится на языке: «Я не хочу идти к людям, Сара. Они все одинаковые. Это невыносимо».

– Больно, да? – спрашивает она.

Убираю руку ото рта и осматриваю ее.

– Сейчас пройдет. Просто кожу ободрал.

Порывшись в одной из сумок на тележке, она вытаскивает тюбик антисептической мази. Конец тюбика много-много раз туго заворачивали, чтобы выжать содержимое до последней капли. Осталось совсем чуть-чуть.

– Оставь на крайний случай.

– Ш-ш.

Она выдавливает каплю на кончик пальца и точечками наносит мазь на мои царапины, потом мягко втирает. Это так интимно – кончик ее пальца слегка дотрагивается до моей кожи, соприкасаются буквально несколько наших клеток. Я чувствую, как мое тело расслабляется, а гнев затухает.

Мы вместе. Я мечтал об этом, и мечта сбылась. После всего, через что мы прошли, – землетрясение, Хаос, огонь, бродячая жизнь, забота о Мии, Марти и Люке, – мы все еще вместе. Я разглядываю ее палец. В этот миг я готов отдать что угодно, лишь бы остаться с ней наедине. Только мы, ее ладони у меня на плечах, ее лицо близко-близко.

Я беру ее руки в свои:

– Сара, пойдем отсюда. Прошу: переберемся в какое-нибудь другое место. – Ненавижу себя за то, что мой голос звучит с таким отчаянием.

Она сжимает губы, высвобождается. Момент упущен.

– Мы только что пришли, Адам. Мы остаемся.

И мы остаемся.

Мы пришли к Дэниэлу и теперь сидим на бревнах вокруг костра. Тушеная оленина очень пресная, но мы так давно не ели ничего сытного, что и это угощение кажется райским.

Марти и Люк жадно набросились на мясо, и подливка течет по их подбородкам. Они вытирают ее и со смехом облизывают пальцы. Никто их не отчитывает. Приятно видеть, как они набивают животы, как их лица светятся радостью и теплом. Они классные мальчишки. Огонь, который убил мою бабулю, у них отнял родителей. Поначалу они были тише воды ниже травы, и в глазах их все время стоял испуг. Им было жутко трудно жить на улице, они не знали, куда себя девать, оставшись без игровых приставок и плоскоэкранных телевизоров. Но мы с ними многому научились: как ставить капкан на кролика, как разводить огонь. Здорово, что они есть. У меня никогда не было ни братьев, ни сестер.

Мия сидит у Сары на коленях, ее распахнутые глазки смотрят на людские лица, освещенные огнем: Дэниэл, его подруга Кэрри, их соседи. Она, кажется, пытается запомнить их.

Я ем медленно, смакуя каждый кусочек, пытаясь сосредоточиться на еде, а не на беседе. Хлопки по плечу и суматоха закончились, на подходе вопросы. Народ разговаривает о том, что нынче занимает умы всех людей: еда, вода, топливо, холод, голод, болезни. Особенно болезни. Эта тема беспокоит меня, бессмысленно делать вид, что это не так. Мы боремся за то, чтобы добыть пропитание, чтобы согреться, – и с этими задачами мы справляемся. Но что мы будем делать, если кто-то из нас заболеет?

У мальчиков хорошие числа – 21112088 и 392092, но числа могут меняться. Мия продемонстрировала мне это в ту ночь, ночь пожара, ночь землетрясения. Теперь у нее число бабули. У меня крыша едет, когда я вижу его в ее глазах. Ее ждет смерть курильщицы, смерть от удушья. Бабуле она была бы в самый раз, но теперь, когда такая участь уготована Мии, это кажется чудовищным.

Я больше не понимаю правил. Меня не успокаивают даже хорошие числа.

– Здесь не так уж и плохо, – говорит кто-то. – Здорово, что с нами Дэн, он ведь врач.

Смотрю на Дэниэла. Грязная борода, длинные волосы, завязанные в хвост, желтые ногти. Что-то на врача он мало похож.

– Был когда-то, – пожимает он плечами. – Я работал в больнице в Лондоне, пока не наступил Хаос и мародеры не разгромили ее. – Он качает головой. – Вы, наверно, думали, что люди с почтением относятся к больницам, да? На самом деле они превратились в места, где можно на халяву разжиться наркотиками, медикаментами, металлом на переплавку. Я уехал из столицы после битвы за больницу Св. Фомы в марте 2028 года. Были убиты четыре сотни человек, большинство моих друзей бежали. Полиция, армия, правительство – все оставили нас. Где они были? Где, черт побери? – На миг он умолкает, сцепив на коленях руки с туго, как провода, натянутыми жилами. Затем глубоко вздыхает. – Так что привело вас сюда? – спрашивает он, опять переводя разговор на меня.

Первый вопрос. Все замерли, ожидая моего ответа.

– Мы просто перебираемся с места на место и стараемся особо не светиться, – говорю я, не поднимая глаз.

– Хотите добраться куда-то конкретно?

– Нет. Просто чем дальше от Лондона, от больших городов, тем лучше. Там слишком много людей, слишком много опасностей.

– Вы, кстати, знаете, что вас ищут? Здесь были люди, расспрашивали.

Я прекращаю жевать и поднимаю голову.

– Люди? Что за люди?

Дэниэл качает головой:

– Они не представились. Трое мотоциклистов. Из тех, кому лучше на глаза не показываться.

Он кладет руку мне на плечо. Хочет успокоить, но я только больше напрягаюсь. В голове так и жужжит: чтобы ездить на мотоциклах, нужен бензин. Если сегодня кто и может раздобыть его, то это либо ребятки из так называемого правительства, либо бандитские группировки, которые подмяли под себя города.

Когда началось землетрясение, я сидел в тюрьме по обвинению в убийстве, которого не совершал. Правительство имело на меня зуб и всеми силами старалось заткнуть мне рот. Я надеялся, что в Хаосе мое криминальное досье как-нибудь да затеряется. Но похоже, я надеялся зря. От этой мысли кровь стынет в жилах.

Если меня разыскивают добрые дяди из правительства, я ни разу не хочу угодить к ним в лапы. Мне нечего сказать им и их шпионам, и я не допущу, чтобы они опять упрятали меня за решетку. Я не могу этого допустить. С бандюганами, с этими вооруженными подонками, которым теперь принадлежат города, я тоже не хочу иметь ничего общего. Вот и еще одна причина прятаться в лесах.

– Когда? – У меня пересохло в горле. Не могу больше выдавить из себя ни слова.

– Сегодня утром. А еще беспилотник прилетал, – усмехается он. – Нарезал над нами круги.

– Я слышала мотоциклы сегодня днем, когда искала Мию, – негромко говорит мне Сара.

Вскакиваю на ноги:

– Черт! Надо сваливать.

Сара хмурится:

– Но не сейчас же, Адам. Темно.

– Ты разве не слышала, что он сказал?

Она качает головой:

– Сейчас темно. И потом, мы все устали.

– Значит, пойдем утром, – говорю. – Как только рассветет.

Я медленно сажусь, но на еду больше смотреть не могу. Тушеное мясо камнем лежит в желудке. Я не в силах спокойно сидеть. Ноги так и рвутся вскочить и побежать.

Народ снова начинает разговаривать о своем.

– Мы не можем всю жизнь кочевать, – тихо зудит Сара. – Мы уже два года таскаемся с места на место, Адам, и скоро я не смогу преодолевать большие расстояния.

Я смотрю на ее живот. Какой у нее срок, мы точно не знаем, но, скорее всего, месяцев семь-восемь.

– А о моих братьях ты подумал? – спрашивает она. – О Мии? Им ведь нужно где-то жить. Им нужен дом. Всем нам нужен дом.

Дом. Когда-то у меня был дом. Кажется, с тех пор прошла вечность. Впрочем, после маминой смерти тот дом перестал быть домом. Потом был другой дом, где я жил с бабулей, правда, я, дурак, не понимал этого, пока не потерял его. И ее тоже.

– Сара, дом – это не место, дом – это люди. А значит, у нас есть все необходимое.

– Людей должно быть больше, – говорит она. – Если ты не заметил, мне скоро рожать. Мию я родила сама, на заплеванном полу в ванной комнате наркоманского притона, и я хочу, чтобы на этот раз все было по-другому. Дэниэл – врач. Мы должны остаться здесь. И потом, мотоциклисты все равно передвигаются быстрее нас. Если они захотят найти нас, то найдут.

Ничего она не понимает. Даже после всех этих лет не понимает, какой это кошмар, когда на твоих запястьях защелкивают наручники, а потом швыряют в камеру и оставляют там, бессильного и беспомощного.

– Они не должны найти меня, Сара. Я не могу разлучиться с вами и снова сесть за решетку. Не могу.

Срываюсь на крик. Все как по команде умолкают и смотрят на меня или отводят взгляды.

– Хорошо, – говорит она, не повышая голоса. – Потом обсудим.

Я не слушаю ее и напряженно продолжаю:

– Только представь, что будет, если мы останемся. Я не параноик. Меня преследуют.

– Вот именно: тебя.

Вот, значит, как. Ее слова ошпаривают меня, будто кипяток.

Тем временем люди потихоньку собирают миски и отправляются восвояси.

– Пойдемте, ребята, – говорит Дэниэл Марти и Люку. – Я отведу вас в палатку.

Мальчишки плетутся за ним. На их лицах ни следа блаженства и сытости. У Марти встревоженный вид.

И вот у огня остаемся только мы – я, Сара и Мия.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

Она вскидывает на меня глаза, а затем тут же отводит их.

– Мы не можем так дальше скитаться, Адам.

– Ты хочешь, чтобы я оставил вас здесь?

– Мама и папа сердятся? – тоненьким голоском спрашивает Мия. Ее глаза не отрываясь смотрят на нас, ничего не пропуская.

– Я не сержусь, – быстро говорит Сара.

Я вымученно улыбаюсь Мии, но знаю, что она мне не верит.

– Я чипирован, – убеждаю я Сару. – Мия чипирована. Тот самолет мог запеленговать нас и сообщить об этом на базу. Даже если он не сделал этого, меня, знаешь, легко узнать. – Инстинктивно подношу руку к своему усеянному шрамами лицу. – Если мы останемся, то нас найдут всего через несколько дней. Или часов. А дальше что?

– Мы даже не знаем, что им нужно, Адам. Вдруг они хотят пожать тебе руку и поблагодарить? Может быть, они тоже обязаны тебе жизнью.

Ее слова звучат резко, обидно. Она как будто насмехается надо мной. Нашариваю обрубок дерева и швыряю его в огонь с такой силой, что над костром взвиваются искры. Сара вздрагивает, Мия подпрыгивает на месте, но мне все равно. Я поднимаю другую деревяшку и кидаю ее вслед за первой.

– Я об этом не просил, Сара. Я ни о чем об этом не просил. Я никогда не хотел видеть числа. Я никогда не хотел, чтобы мою голову раздирали все эти смерти, вся эта боль.

У Мии выступают слезы. Сара не смотрит на меня. Я понимаю, что меня несет, но уже не могу остановиться:

– Мне восемнадцать лет, мне приходится заботиться о подруге и троих детях, скоро родится еще один ребенок, у нас нет ни дома, ни еды, и лучше, похоже, не будет. Я знаю лишь, что все это однажды закончится, потому что вижу конец всюду, в каждом, и ты не представляешь, как мне хочется перестать это видеть. Но и эти числа неокончательные, потому что все может меняться. Все может закончиться завтра, или послезавтра, или через два дня. Ты думаешь, я этого хочу?

– Ты думаешь, кто-нибудь из нас этого хочет? – откликается она.

Сердце у меня сжимается. Если Сара больше не на моей стороне, я проиграл.

Но нам нужно идти. Здесь небезопасно.