Читать книгу Хтонь - Роберт Коваляускис - Страница 6

За Библиотекой Александрина скрылось Солнце.

В воде бассейна отражается созвездие Волопаса. Патриарх Феодор устремляет в небо утомленный взгляд. Четверть часа назад он принимал ванну с лепестками роз и маслами лаванды. В Tolip Alexandria Hotel, где остановился Феодор, тоже есть спа-комплекс. Но коптский патриарх, воспользовавшись неформальной обстановкой, поспешил посоветовать ему новое место – отреставрированную римскую баню «Консул». Тело Святейшего покраснело и наконец продохнуло сквозь пыль пустыни. От подноса, который несет египтянин в льняной рубашке, разлетаются сладкие запахи нарезанных персиков и цитрусовых. Феодор удовлетворен. Закончился день, посвященный в церкви памяти великомученика Христофора, а в графике Святейшего – конференции, темой которой стало чудесное обретение коптской православной церковью подлинных мощей святого.

Об этом пишет сайт Московского Патриархата patriarchia.ru:

Патриарх Феодор отправится в Александрию для поклонения мощам святого Христофора:

Господь продолжает укреплять сердца верующих своими знамениями, и на этот раз вся Церковь радуется обретению нетленной головы Христофора.

Мощи святого обретались в разное время в разных точках мира. Теперь они хранятся в православном монастыре святой Екатерины близ горы Синай, где издают благоухание, мироточат и даруют чудесное исцеление паломникам.

В связи с этим спор о каноне изображения святого вспыхнул с новой силой. Поместный Собор 1971 года вновь признал старые обряды и формально традиция иконографии Христофора была восстановлена. Однако ясности в этом вопросе нет до сих пор.

Патриарх Феодор намерен исправить ситуацию после молитвы у благодатной реликвии.

В христианской литературе святой Христофор известен под именем Псеглавца. Согласно некоторым вариантам его жития, он происходит из племени киноцефалов – народа с собачьими головами, не имеющего дара речи.

В 1722 году Святейший Синод официально запретил иконы святого «с песьею главою» как «противные естеству, истории и самой истине».

Христофор жил в III веке нашей эры и до крещения носил имя Репрев, что значит «отверженный, осужденный, дурной». Жизнь его прошла в жестоких боях в составе римской когорты, перемежавшихся с полным изгнанием. Уродство его было столь велико, что сам римский император Деций Траян пожелал увидеть киноцефала, а когда это произошло, потерял сознание. Придя в себя, правитель вознамерился отречь Репрева от Христа. После многочисленных истязаний над пленным Деций приказал отрубить Христофору голову.

Святой является покровителем холостяков, перевозчиков и людей с физическими отклонениями.

3 мая 2029 г. 20:32

На фоне развития научной картины мира, десакрализации и влияния духовно загнивающего Запада, на фоне разобщения и разложения Россия находит в себе силы двигаться к духовной цельности Святой Руси и восстановлению Третьего Рима. Узаконивание подлинного лика Христофора является первым шагом на этом пути. Русский народ ждет, когда патриарх закрепит эту инициативу своей сургучной печатью.

Но Феодор колеблется. Конечно, поворот страны к традиции и вере не может не радовать патриарха. Коллизия церкви и светского мира исчезла. Однако страна развернулась слишком резко, и это пугает Предстоятеля церкви. Что дальше? Культурная маргинализация в глазах Европы? Плеяда новых санкций? Как минимум, пора задуматься о переводе денежных накоплений в российские банки, о заграничном имуществе придется забыть.

Один шаг, и ничего уже не вернуть.

Патриарх в сопровождении двух охранников проходит через рецепцию, улыбаясь девушкам-администраторам. На блузке одной из них, рыженькой, красуется изумрудная брошка в виде цветка. Пока Феодор поднимается на лифте, его воображение рисует картину, как подобным духовным каналом на небо возносится душа Президента. Его солидное, сосредоточенное выражение лица теперь формируют нематериальные нити тонкого мира. Должно быть, даже там, в междумирье, он одет в черный костюм. Разве что галстук его не затянут: он освободил его, когда почувствовал удушье. Церковь будет молиться о Президенте до конца времен, потому что он восстановил ее из того жалкого состояния, к которому она пришла в советское время. Как хочется с ним сердечно, по душам поговорить, посоветоваться. «Но отнесся ли он благосклонно, с историческим пониманием?» – усомнился патриарх. В его, Феодора, лице власть духовная вот-вот возобладает над светской, что не удавалось ей со времен расцвета папоцезаризма на Западе, в католической церкви. И, кто знает, к каким преследованиям вчерашних гонителей и клеветников это может привести. «Первые станут последними», – процитировал Евангелие Феодор и глубокомысленно кивнул.

Ночное освещение в коридоре двенадцатого этажа дарит ощущение интимности. У стеклянной двери, ведущей на балкон, патриарх останавливается.

– Одну секунду, – говорит он телохранителям и выходит на свежий воздух.

В непроглядном мраке шумит Средиземное море. Земля отдыхает от дневного зноя. Облака заволакивают луну и звезды. По обе стороны от Феодора к береговой линии тянутся корпуса отеля. В некоторых окнах горит свет. Сознание патриарха устремляется в темноту над водной гладью, рисуя на холсте мрака красками воображения. Солнце. Пустыня. Монастырь святой Екатерины, построенный из огромных обтесанных камней у подножия Синая. Завтра он отправится туда, чтобы поклониться новой иконе Псеглавца и мощам святого.

«Синай. Гора Искушения. На первой Бог дал Моисею свои заповеди. Поднявшись на вторую, дьявол являл перед взором Христа „все царства мира“, предлагал доказать свою избранность и броситься вниз со скалы».

Словно в калейдоскопе, патриарху являются сменяющие друг друга видения – Эмпайр-стейт-билдинг, Шартрский собор, Дворец Потала. Кожа на теле Феодора покрывается мурашками. Он проговаривает: «Наступает великий исторический момент…» Но мнительный разум внушает сомнения.

Феодор входит в гостиничный номер «Королевская вилла» и, скрывая легкий озноб, прощается с охраной. Минуя банкетную комнату, он переодевается в спальне в белую ночную сорочку, садится в кресло у столика и устремляет свой взгляд за окно. Его мысли постепенно успокаиваются.

Через некоторое время патриарх замечает, что перед его постелью висит застекленная репродукция новой синайской иконы святого Христофора. Он усмехается своей рассеянности и берет с подноса персик.

Думая о Боге, Феодор чувствует, как тревожные образы, точащие его пожилой мозг изнутри, окончательно исчезают в облаке звездной пыли, подобной той, что запечатлена на снимках Хаббла. Заветная мысль вновь начинает шевелиться в сознании патриарха. Мысль, которая всегда остается только смутным предчувствием. «Согбенные и несчастные тянут ко мне руки и любят меня, – патриарх надкусывает персик. – Что есть власть?

…Люди хотят поклоняться, потому что свобода и безнаказанность невыносимы. Целование рук, мощей и икон – все это настоящая отдушина для современного тщеславного человека, на самом деле страстно желающего раболепия и ищущего его…

Религия никогда не исчезнет. Но она меняет формы. Наши позиции хороши. Мы давно стоим на защите русской идентичности и через многое прошли…

Благодарю, Господи».

Говоря так, Феодор никогда не представляет личность Христа. Он ощущает торжественное присутствие размытого мыслящего Ничто. За время, которое он занимал высшие должности церковной иерархии, в его душе Бог из личности превратился в универсальное мерило нравственности культуры, здоровья нации и политики. Но и спустя двадцать лет после интронизации сердце Феодора не очерствело к чтениям Евангелий и ходу Божественной литургии, во время которой, заново переживая трагедию Христа, он порой льет чистые слезы сострадания по Сыну, умиляется вечному образу оплакивающей Богоматери, раскаивается в своих грехах и, как многие, чувствует после службы нравственное обновление, «благодать».

И все-таки живший и страдавший богочеловек Христос уступил место слепой и бесформенной энергии народа, который нуждается в вере и власти. Его, патриарха, власти. Его, патриарха, церкви. Утешении, прощении и, конечно, наказании.

«Ох, пострадать хочется! – слышит Феодор глас народный. – От свободы можно сойти с ума!»

«Сойти с ума, – блуждает в мыслях Феодор, – от равнозначности добра и зла. Кто сегодня охотник, завтра становится жертвой. В безумном пространстве изменчивых смыслов живут сильные мира сего».

Встречаясь с людьми своего уровня, патриарх чувствует мистическое дыхание рока, который заставил некогда простого монаха, завербованного КГБ, служить тайнам души человеческой, познание которых лишило бы людей покоя и счастья навеки. Особенно сильно он чувствовал это при встречах с Президентом.

– Господи! Ты сделал меня свободным! – перекрещивается Феодор.

Птицей в сердце забилась тревога. Страх превращается в радость и наступает упоение: «Ничего выше нет, нет границ, нет ничего, что может парализовать волю и тело, ведь страшно это, а не смерть, страшно заточение, муки, томление…» Феодор давно убедил себя в том, что в растительном состоянии сознание человека увядает вместе с его телом.

«Скука! – патриарх растирает по бороде сок. – Люди хотят выйти из опостывшей реальности в мир фантазии, где есть прямая линия, смысл, цель. В мир, где можно начать сначала. Жизнь не имеет смысла. Вот в чем трагедия человека. От свободы же он и вовсе может истечь кровью.

Поэтому человеку необходимо чудо.

Жизнь – это привычка. Старшее поколение идет к нам, потому что только церковь может примирить человека с собственной совестью, не дающей покоя из-за ненайденного и невыполненного предназначения, жгущей тем сильнее, чем ближе смерть».

– Да, Псеглавец? – смеется Феодор.

От неожиданной мысли он меняется в лице, встает с кресла и, потирая липкие от сока руки, подходит к иконе, чтобы разглядеть ее. Патриарх видит за стеклом текстуру мазков и их направление.

– Неужели это оригинал? Зачем? – недоумевает Феодор.

Лик Христофора похож на лошадиный. Наверное, так художник попытался одухотворить его уродство. Святой изображен в гравированных доспехах, которые делают его похожим на архангела Михаила. Шерсть черная, с легким синим отливом. Большие желтые глаза смотрят прямо…

– Прямо на меня, – срывается с уст Феодора.

В висках начинает стучать. Сердцебиение учащается. Пульс подскакивает. У Феодора темнеет в глазах, и на фоне полного мрака он видит фиолетово-красные вспышки. Падая, Патриарх направляет тело в сторону кровати, но вместо того, чтобы лечь на матрас, он ударяется головой о стену. Феодор пытается позвать на помощь, но ему удается издать только хриплый стон. Страх наполняет его сердце. Он вспоминает прекрасную изумрудную брошку на блузке девушки-администратора, и ему становится бесконечно жаль себя и своей жизни. Патриарх теряет сознание.

Феодор догадался, что умер. Он не чувствует конечностей и ничего не видит. Даже мрака. Возможно, прошел только миг. Патриарх (он уверен) стал бледным осьминогом, распластанным в невесомости. Щупальца бороздят прохладные воды небытия. Его мозг (если он еще где-то живет), не находя занятия, расслабляется. Должно быть, сознание патриарха полностью растворилось в небытие. Он просыпается от грубого мужского голоса:

– Ты можешь заснуть, но Я не дам тебе этого сделать.

Тревожная радость охватывает Феодора, но, начавшись, вечная жизнь не кажется такой уж завидной участью.

– А Я никогда не могу заснуть, – продолжает Личность. – Потому что Я никогда не бодрствую. Я – не существую.

– Ты Господь? – произносит Феодор, и ему кажется, что он пускает пузыри под водой.

Воображение патриарха рисует дикие цветы нарцисса, растущие на склоне крутой скалы. Не слыша собственного голоса, как будто он, оглохший, пытается докричаться из застенка или из могилы, в которой похоронен заживо, Феодор поет гимны. Но в этом странном, не подчиняющемся законам пространства и времени месте это кажется неуместным.

– Бесконечное одиночество. Бездонная пустота, – вещает Неизвестный. – И все это нужно заполнить Творением… Я – порождение Мглы. Если бы Я мог умереть!.. Но Я могу только бесконечно расщепляться и умирать в осколках Своего сверхразума. Я кончаю с Собой в Своих тварях. Я живу во скорбях. Потому так прискорбна жизнь человека. Я опорожнился его прахом по образу и подобию своему. Он не смеет прервать свое бренное существование в одиночестве личности, разрываемый желаниями и страстями. Мучимый похотью, завистью, голодом, он бессмысленно скитается по миру, хочет жить, но не знает, зачем… Как и Я. Женщины рожают в муках, и человек, приходя в этот мир, плачет. Я познал себя через человека. Но теперь он нашел тропинку, уклоняющуюся от моей стези…

– Но ты – Создатель!

– Я… Я… Я… – протягивает Личность, – творю подобно тому, как животное опорожняется, – неизбежно. Мгла породила Хаос. Хаос снится мне наяву. В пустоте. «Отбросы» идей из Хаоса, которыми Я питаюсь, существовали только в Моем сознании. Оно было преисполнено метафизических экскрементов. И, кроме него, ничего не было.

– И все было свято?

– Это был Рай, описанный в Книге Бытия.

– Но Адам пал…

– Нет, это еще не конец святости. События Пятикнижия, происходили в мире, который был насквозь пронизан Мной, был частью Меня.

– Так вот, почему там столько чудес?

– Все сущее было Моей мыслью. И все было возможно. Но порядок вещей изменился…

Как и другие идеи, которые Я впитывал из Хаоса и проявлял по тайному замыслу Мглы, Я невольно создал Светлый эон, который в момент своей манифестации вызвал в Моем сознании Большой взрыв. Творение отделилось в виде кристальной сферы. Внутри Меня вновь воцарилась пустота. Но Мгла все еще окутывала сферическое тело, а я во Мгле. Миллионы дней пролетели, как одно мгновение. И Вселенная устоялась. И Мгла содержалась в глубине самозарождавшейся жизни, пронизывая ее метастазами на уровне мельчайших частиц материи. И во Мгле был Я – Опухоль мироздания. А внутри Меня рождались демоны. И питались они душами библейских патриархов и тех, кто любил Меня, и производили Темное вино, подобно тому, как Я творил мир. И создал Я архонтов, чтобы помогали Мне. И пили мы Темное вино. И они прославляли Меня.

– Неужели Ты о Крови Христа? Иисусе Пресладкий, патриархов величание. Отец причащается кровью Сына Божия? – в уме Феодора все дьявольски смешивается, но он был опытный богослов и застать его врасплох было непросто.

Бог грозно хихикает.

– Скажи, Феодор: разве плоть, оторванная от тела, может быть живой? Частное, отделенное от целого, начинает гнить. Так и человек, забывший Меня. Но он научился замораживать свое разложение.

– Мы учим в церкви, что у каждого есть душа, и она бессмертна…

Бог смеется.

– Душа – это то, что ткут демоны из нематериальных нитей, когда мысли человека и его энергия стремятся ко Мне. Душа – это слепок человеческой личности, который продолжает жить после ее смерти.

– Слава тебе, Вездесущий!

– Слава мне! Безликая неразумная душа – Моя, бесконечно и безгранично. Особенно же быстро формируется духовный слепок, когда человек причащается и Плоти, и Крови Мертвого Бога. Вот, почему Я выбрал именно твою церковь для закваски.

Феодора ослепляет сияние, как будто на его глазах в бездне рождается звезда. Его мягкое, прозрачное тело неприятно покалывает от яркого света.

– Это Светлый эон. Он прячется от Меня в коллективном сознании людей, побуждая их расти вглубь себя и освещать светом собственного разума внутренний космос. Немногие из тех, кто преуспевает в этом, сами превращаются в эоны, составляя чистое безбожное сознание человечества – Плерому. Это своего рода Вавилонская башня, откуда устремляются мощные лучи познания в самые дальние уголки коллективного бессознательного, туда, где еще прячется Мгла, а в ней Я, – Архетип. Так разум выдавливает Меня из голов человеческих, воздвигая на Моем месте Престол Тщеславия.

– Господи, но как же получается, что Мгла породила то, что отрицает ее саму?

– Это Тайна. Вселенная должна осознавать себя, чтобы не схлопнуться. Поглощенная Мглой, она вернется в Мое сознание, в котором я всемогущ. Поэтому единственная Вселенная, которая нужна тебе – это Я. Ибо только Я имею право на полноценное бытие. Все остальные – Мои рабы. Только Я могу наполнить жизнь человека смыслом.

Ты же знаешь, что человек слаб, что Я нужен человеку также, как нужен ему и ты – Мой патриарх.

– Благословен Ты во веки веков, Господи! – в восторге выпаливает Феодор.

Звезда гаснет. Нервные клетки в теле Феодора успокаиваются.

– Феодор! Пока еще причащаются в церквях православных Плоти и Крови Моего Сына и есть Мне путь в мир, Я должен прийти и обнажить зловонные язвы человечества.

Нельзя допускать, чтобы сознание Вселенной развивалось.

– Истина – это ты! – подтверждает Феодор.

– Нельзя допускать, чтобы люди и дальше познавали свою Самость и соединялись со Светлым эоном в Плероме.

– Их свет – непостоянный. Их реальность подвижна, как зыбкие пески. Только в тебе – Спасение! – произносит Феодор своим полупрозрачным маленьким ротиком, переживая эйфорию совершенно неизбежного, но правильного выбора.

– Отсюда все эти омерзительные движения, – продолжает Демиург, – за права женщин, за права содомитов, за дружбу между одинаково погрязшими во лжи народами; антисексуальность, антинатализм, потребительство.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!

– Но главное, нельзя допустить, чтобы человек уничтожил свой пол и стал, как ангел… А ты, Феодор, всегда чтил Бога Отца выше, чем Бога Сына.

Неожиданно к Феодору возвращается тяжесть собственного тела. Густой туман и пасмурное небо сливаются в невеселый пейзаж. Еле заметные, вырисовываются очертания узловатых яблонь. Патриарх срывает с одной из них белый налив, покрытый росой. На ветвях нет листьев. Сквозь молочную пелену над курганом, покрытым синевато-зеленой травой, сияет бледное «Солнце Неспящих», как прозвал его Феодор. На фоне его слепым бельмом вырисовываются очертания согнутой фигуры. Скуление, жалкое, трусливое, доносится от кургана.

Постепенно успокаиваясь, существо поднимает голову и выпрямляется в полный рост. Феодор видит, что это настоящий гигант, около четырех метров в высоту. Раздается пронзительный вой, смешанный с истошным человеческим криком. Феодор зажмуривается и бессознательно сдавливает яблоко в руке. Открыв глаза, он видит свой гостиничный номер. Патриарх медленно выдыхает, потирая руки в яблочно-персиковом соку, и замечает, что икона святого Христофора лежит на полу с разбитым стеклом. Укол в сердце. Феодор слышит учащенное дыхание собаки, оборачивается и видит у окна его.

Христофор пес. Христофор человек. Святое чудовище. Воин Мертвого Сына, раб проклятого бессмертием Отца, животное, чья верность произрастает из позорного страха смерти. Он в гравированных доспехах, как на иконе, а его лик совсем не похож на лошадиный: собачья морда, мощная челюсть, неистовые, злые глаза. Он изгибается, открывает пасть, из которой слышатся странное пощелкивание и глухой гортанный звук. Его связки ломаются. Феодор замечает, как из желтого глаза брызжет слеза. Исполин выпрямляется и говорит хриплым, надтреснутым голосом:

– Феодор, ангелы подсчитали твои грехи, и они слегка перевешивают чашу добродетелей. Ты согласен потерпеть немного, чтобы спасти свою душу?

– Конечно, Господи! Все ради тебя сделаю!

– Сейчас Христофор разобьет твою голову об угол стола, и в отверстии черепа прорастет Слово Мое. Готов ли ты?

Руки патриарха начинают трястись. Изо рта Феодора сыплются отрывочные слоги, не складывающиеся в членораздельную речь. Он отпускает земные поклоны и поет:

– Господи, помилуй! Господи, помилуй!

На третий раз он выпрямляется, роняет отчаянное «ах» и вскрикивает:

– Не хочу умирать! Уходи, бес! Охрана!

Хриплый, смешанный с животным визгом смех вырывается из пасти киноцефала.

Настороженные шумом из «Королевской виллы», телохранители вбегают в номер, открыв двери электронным ключом. Христофор поворачивается к ним, и Феодор, холодея от ужаса, видит, как телохранители наводят дула пистолетов друг на друга. Их лица выражают растерянность и обливаются потом. Руки налились свинцом, и телом управляет потусторонняя сила. Два выстрела раздаются одновременно, и оба охранника падают с простреленными глазницами.

Из утробы киноцефала визгливо смеется Бог.

– Это Я умер! Бог в человеке умер!

Феодор раскалывает икону надвое о темя великана и, проскользнув в коридор, задыхаясь, бежит. Он молниеносно осознает зловещую связь между знамениями дня: икона из монастыря при Синае разбита у него в номере.

– Вот он, мой Синай! – восклицает Феодор, понимая, почему он сегодня вспомнил искушения Христа.

«Живым мне не уйти, – проносится в уме патриарха. – Но, если меня преследует дьявол, то мученическую смерть оценит подлинный благой Господь, простит и спасет».

– Пресвятая Богородица! Мой Синай! Мой Синай! – заносит ногу на барьер балкона Феодор и, подавляя рефлексию, энергично отталкивается от него с распростертыми руками.

Тело – тяжелый снаряд. Кафель бассейна. Цветок на блузке. Треск черепной коробки. Мгновенье – и все кончено.

«Я не разбился, – проносится в голове патриарха. – Я мыслю».

Феодор поднимает веки и видит, как отдаляется от бассейна, – он плавно летит по той же траектории, по которой падал. Патриарх отчаянно дергает конечностями, но тело летит все выше. Девятый или десятый этаж. Феодор пытается заглянуть себе за спину. Ему это не удается, но он слышит мерзкое пощелкивание из гортани волосатого монстра. Массивная когтистая рука берет его за шиворот ночной сорочки.

– Ты в руках Господних, – говорит себе патриарх безжизненным голосом, корчась от смрада, который источает пасть святого киноцефала.

Из отчета полиции Александрии:

Офицер Мшэй Элкади:

«23.04.29 в 06:39 я был вызван в Tolip Alexandria Hotel в номер «Королевская вилла», где гувернантка Самида Хассан обнаружила два мертвых тела сотрудников личной охраны московского патриарха Феодора.

Оба охранника имели огнестрельные ранения в голову (пули в обоих случаях попали прямо в глазницы и прошли навылет).

Патриарх в момент моего прибытия лежал на своей постели в ночной сорочке без сознания. На его голове была огромная сине-лиловая опухоль, из которой сочилась густая бурая кровь. Я вызвал скорую. Врачи госпитализировали его.

Администраторы гостиницы утверждают, что по возвращении патриарха в отель опухоль на его голове отсутствовала».

Из отчета дежурного врача приемного отделения городской больницы Александрии:

Доктор Ахом Гали:

«К вечеру Феодор Гундяев пришел в сознание, отказался от сдачи анализов и в грубой форме потребовал выписать его из больницы. Когда я дал ему понять, что об этом не может быть и речи, он встал с кровати и, прямо босиком и в пижаме, вышел из палаты. На попытки его остановить реагировал крайне агрессивно. Я вызвал санитаров, но к этому времени подоспели телохранители Гундяева и пригрозили нам применением силы.

Феодор Гундяев уехал на «Ролс-Ройсе», который ждал его во дворе больницы. Состояние больного было критическим. Опухоль, природу которой я не смог определить, сочилась кровью, когда Гундяев раздражался. Он был бледен, и на щеках просвечивалась сетка сосудов».

Черный бронированный Rolls-Royce Cullinan несет патриарха в аэропорт El Nohza. Через пару часов он уже в комфортабельном салоне частного самолета, переодетый в черный подрясник, готовый лететь в Италию.

– Назначь встречу мусульманам в Кул-Шарифе, что в Казани, – сухо сообщил он пресс-секретарю.

– А как же мощи святого Христофора?

– А с ним мы уже встретились, – сухо ответил патриарх.

На сайте Московского Патриархата о новых планах Феодора пока решили не писать…

Розовая заря уступает ясной безоблачной синеве александрийского неба. Над горизонтом поднимается солнце.

Предстоятель церкви мрачно смотрит из окна. Утренний свет не проникает в его сердце. К нему подходит молодой иподиакон Антоний. Он держит в руках патриарший клобук, в глазах растерянность. Феодор приходится ему духовным отцом и, в отличие от остального окружения патриарха, Антоний не может молча делать вид, что не замечает странной перемены в любимом наставнике.

– Ваш куколь, Отче!..

Патриарх поворачивается, и Антоний осекается. Он видит покрасневшие прищуренные глаза, горящие на смертельно белом лице, опухшие фиолетовые веки, струйку темной крови, стекающую из огромной отвратительной опухоли, чуждую и злую ухмылку.

– Батюшка! Вы же больны, батюшка! Как же так? Зачем вы мучаете себя?

Феодор измазывает палец в крови со лба и протягивает руку Антонию.

– Хочешь пососать? Это Темное вино! – издевательская улыбка прорезается на губах патриарха.

– Батюшка! Батюшка! – восклицает юноша.

– Феодор умер! Я – ВЕЛИКИЙ ПАТРИАРХ! – ударяет он кулаком по ручке кресла. – Я – Демиург! Я есмь Яхве! Я – Аллах! Пошел прочь от меня! Марионетка! – звонкая пощечина обагряет молочную щеку иподиакона.

Кровь хлыщет из опухоли и заливает патриарху глаза. Он вытирает лицо ладонями и слизывает кровь языком.

– Темное вино, м-м-м… Темное вино… – бормочет Демиург.