Читать книгу Четыре эссе об искусстве письма - Роберт Льюис Стивенсон - Страница 3

Искусство литературы стоит несколько особняком от других сестёр, потому что материал, с которым работает писатель, – это наша обиходная речь. Отсюда, с одной стороны, непосредственность и живая новизна: ведь читатель уже «настроен» понимать эти слова. Но отсюда же – и особое ограничение. В других видах искусства сырьё и пластичнее, и податливее – как глина в руках скульптора. Литературе же приходится трудиться словно мозаи́сту, выкладывая тексты из отдельных готовых «кусочков» – жёстких слов с фиксированной формой и смыслом. Вы, наверное, видели детские кубики – один в виде колонны, другой напоминает фронтон, третий – окошко или вазу. Примерно такими же разнокалиберными и «негнущимися» блоками приходится располагать в тексте писателю, возводя свой «дворец искусства». Но и это ещё не всё: раз эти «блоки», иначе говоря, слова, – признанная валюта нашей повседневной жизни, то в литературе невозможно прибегнуть к таким пропускам, недосказанности и умолчаниям, которые так часто помогают другим видам искусства достичь выразительности, плавности и силы. В живописи есть условные знаки и неявные мазки; в архитектуре – монолитные глухие стены. Здесь же каждое слово, каждая фраза, каждое предложение и даже абзац должны разворачиваться строго и логично и нести вполне определённый, принятый в языке смысл.

Первое, что очаровывает нас на страницах хорошего писателя (или в речи блестящего собеседника), – это меткий выбор слов и их верное противопоставление. В самом деле, удивительно: взять эти «кирпичики», созданные, казалось бы, для суда да торга, – и умелым применением вдохнуть в них тончайшие оттенки, пробудить их исконную силу, придать им новое остроумное назначение или превратить в звучный барабан, чтобы всколыхнуть чувства. И всё же при всём несомненном впечатлении такая красота слов не у всех авторов одинаково сильна. Вспомним, к примеру, Шекспира – какая точность, выразительность и чистое поэтическое обаяние слов – и, скажем, Эддисона или Филдинга. Или, ещё ближе к нам, Карлайла: у него каждое слово как будто под током, словно лицо человека, потрясённого сильным чувством; а у Маколея, при том что лексика достаточно подходящая и звучная, слова в памяти не держатся, сливаясь в общий поток, где ни один не выделяется особо. Но всё же первые тут не «забирают» себе всю литературную славу. Есть ведь и другая ценность стиля. Так в чём же именно Эддисон превосходит Карлайла? Или почему Цицерон бывает лучше Тацита, а Вольтер – Монтеня? Ведь не в «рельефности» слов, не в глубине или интересе материала, не в силе ума, в поэтичности или юморе. Все трое ничтожны по сравнению с тремя другими, и всё же, если говорить о некоем особом качестве литературного искусства, они в этом качестве превосходят именно своих титанов-собратьев. Но что же это за качество?