Читать книгу Таежное смятение чувств. Дорога - Роман Булгар - Страница 7

За столом Алексей Иванович степенно взял в свою руку бутыль самогона, сдвинул в один ряд стаканы, разлил по ним мутную жидкость по пару глотков на каждого члена семьи.

– Ну, разобрали стаканы! Выпьем мы, значится, за нашу пополнившуюся изрядно семью. Чтобы все у нас шло по уму и по взаимному расположению! – провозгласил он тост.

Граненая посудина звякнула, разбивая тишину вечернего застолья. Горячая картошка из сильно закопченного чугунка, выхваченная пальцами Натальи, раскатилась по столу. Дуя на картофелины, домочадцы старательно сдирали с них кожуру.

– Значится, поясню вам, – пробасил густо хозяин, хрустя огурчиком, вновь выстраивая стаканы, плеская в них самогон, – что жить нам следует дружно и уважительно. Ляжем мы, как в бане начали. Ежели кто и против, то обмен не запрещен. На другие разы упорядочим. Кого средь бела дня желание сие прихватит, не возбраняется. Но тишком и без посторонних на то глаз. Сорванцам, полагаю, надобно и до чужих баб интерес свой времечком кидать, дабы избыть ненужной нам болтовни-трескотни, что не имеют они всякого интереса до женского сословия.

– Ишь, чего удумал, старый хрыч! – не стала скрывать крайне раздраженного недовольства жена бригадира. – Чему, греховодник со стажем, научаешь несмышленых еще детей! Чтоб они шастали налево и направо по всем девкам и бабам без всякого разбора! Заразу какую еще в дом принесут!

– Осторожность в каждом деле важна! – согласился с нею Бурун. – Но сие дело, оно и для нашего покоя нужно! Нечего, бабы, носы воротить! А ты, Зинаида, должна делать вид, что ты не вдова, а мужняя жена! Значится, за порогом дома все строго по нашему уговору, подолом своим не мести! Ну, выпили…

По указке строгого хозяина домочадцы дружно тяпнули, захрустели огурчиками, заели поостывшей картошкой.

– Дашка! – свел брови хозяин. – У тебя под боком тут два оболтуса, на чужих жеребцов глазом своим не коси! Дурной славы опосля нам не избыть! Одному дашь волю, считай, по рукам пойдешь, драть тебя, девка, зачнут, как Сидорову козу. В очередь станут все, от замшелых дедов и до несмышленых пацанов. Взрослым бабам с пострелятами тешиться не возбраняю…

Выпили еще разок, закусили домашними разносолами. Бабы отправились стелить постели. Мужики опрокинули еще по стаканчику на посошок, закусили и еще выпили…

Тяжело ступая, бригадир вошел в комнатку Клавдии, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь. Сестра жены сидела на кровати, расплетала толстую косу. Кинув строгий взгляд на вошедшего, женщина поднялась с кровати и выпрямилась.

– Не ждала меня нынче, поди? – прищурился Бурун. – Думала, что обойду нынче тебя своим вниманием…

Подойдя к мужику, Зинаида опустила руку на его курчавую голову, по-матерински потрепала Буруна по его вихрам, с немалым укором в голосе строго молвила-выговорила:

– Да! Не ждала! Не гоже в день приезда вместо законной женки к полюбовнице спешить! Иль шибко по мне заскучал?

– Не без того, Клава! – скользнула скупая улыбка по мужским губам. – Ночами напролет мне снишься! Присушила, ведьмачка, меня! Я в дороге с Зинаидой прилег, а перед глазами ты стоишь! Как я тебя сразу не высмотрел в девках? На тебе мне след был свой выбор сделать, а не на Наталье! Потому и ввел в семью дедовы законы, чтоб не прятаться с тобою по чужим углам…

Усмехнулась баба, качнула головой, прищурилась, спросила:

– Чем же я тебя зацепила?

– Спроси меня, и сам я понять не могу! – мотнул мужик головой. – Груди твои – будто ароматные дыньки под теплым и ласковым солнцем. Теплом и спокойствием тянет от них. У моей Натальи они прохладные, будто прячутся в ненастье, видать, не смог я, не пробудил я их к жизни. Губы порой холодом всего обдают, как утренним морозцем они у нее прихвачены…

По женским губам гуляла затаенная улыбка. По нраву Клавдии пришлись слова мужа младшей сестры. Старше она намного Наташки, а мужик всю жизнь сохнет по ней, по ее жизненной радости в постели. Наталья сама вся холодная, а сына родила в старшую сестру, с огоньком парнишка, много радости доставит он бабам по жизни. И ей от его щедрот изредка перепадает…

– Знаю я, чего ты на меня не смотрел! – вздохнула Клава. – За приплодом моим нечаянным ты меня саму не замечал. Иринка моя мне жизнь мою на самом корню порушила… – смахнула сестра Натальи влажную капельку с реснички.

Вся жизнь у нее пошла наперекосяк, когда принесла она в подоле дочку свою Иринку. Ее моральному и физическому падению предшествовала целая история, которую следовало бы переложить на бумагу, пьесу поставить, в кино за деньги показывать…

Не дали ей толком окончить школу, нужда погнала ее на работу, устроилась в подпаски, а через полгода сама стала пастухом, в помощники ей определили двух пацанов-ровесников.

– Погоняй! – выкрикнула тоненько Клава помощникам, и первые пять коров неторопливо тронулись вперед по дороге, ведущей вдоль приземистых изб за околицу поселка.

Постепенно стадо обрастало другими буренками, что слева-справа брели к дороге, шли подгоняемые заспанными хозяйками.

– Куда пошла! – щелкали юные пастушки резко плетьми, заворачивали обратно в разросшееся стадо особо ретивых буренок, норовящих отбиться от своих невозмутимо спокойных соседок.

Рядом с тремя пастухами бегала брехливая собачонка. Во главе стада шествовала Клава. Два подпаска примерно ее же лет, Семка и Николка, с юношеским азартом носились по обочинам дороги, направляли стадо вдоль по таежной просеке на выпас на дальнюю луговину. Коровы отмахивались хвостами, мычали…

– Припекает! – смахнула Клава капли пота со лба. – Осень на дворе, а солнышко все еще печет!

Жаркое солнце поднималось над верхушками таежных сопок. Сияющие лучи пробивались через желтеющую листву и окрашивали ее в золото наступающей осени. Месяц-другой пройдет, и первый искрящийся на свету снег упадет на лапы вековых елей и сосен, укроет пушистым одеялом пожелтевшую траву.

– Хороший нынче выпал денек! – радовался Семка. – Повезло нам нынче с погодкой! Боже нас сегодня в темечко поцеловал!

Начало осени у них частенько шло рука об руку со слякотью и затяжными дождями. Но покамест погожие солнечные дни радовали теплом и яркими красками уходящего лета.

Когда стадо добралось до луговины, солнечный диск уже далеко оторвался от вершин сопок. Коровы вмиг разбрелись по всей полянке, мотали головами, стояли, жевали.

– Марш за валежником! – велела Клава пацанам.

Осмотревшись, пастушка выбрала подходящее место для шалаша на случай дождя, который мог налететь в любую минуту, пролиться всюду проникающей влагой, промочить до самой нитки.

Через час шалаш стоял под густыми лапами старой ели. Внутри всё заботливо устлали охапками душистого разнотравья…

Нынешний денек обещался быть теплым и солнечным. Расторопные парнишки разложили небольшой костерок и на пару соорудили две рогатины, приладили на них жердочку и навесили котелок с ключевой водицей.

– За стадом приглядите, пока я тут кашеварю! – велела Клава, отправила ребят подальше от себя.

Заправила она закипевшую воду крупой, накидала туда разных приправ. Когда каша сварилась, девушка сняла с огня котелок, отставила поодаль, чтобы варево окончательно допрело.

Поднявшееся высоко в зенит, солнце хорошо пригревало, пацаны скинули с себя ватные фуфайки и взопревшие рубахи и подставили смуглые спины нежно согревающим лучам.

– Мужички, время обедать! – высунула голову и позвала пацанов повариха, нарезала краюху ржаного хлебца, разложила огурчики и два красных помидора.

Импровизированный стол Клава устроила в прохладной тени шалаша. Второго приглашения подпаски ждать не стали, жадно накинулись на приготовленную снедь, уплетали за обе щеки, сметали со стола в четыре руки все подряд.

– Ужинать будем дома, – усмехалась Клава, глядя на их проворство. – Подъедайте все подчистую…

Управившись за несколько минут со всеми припасами, пацаны отвалились в сторону, разлеглись на спинах, закинули руки за головы, прикурили припрятанные отцовы окурки. «Бычки» заранее припасли, собрали за несколько дней. На сытый желудок в головы пацанов стали приходить разные дурные мысли.

– Клава, скажи, у тебя с парнем чё когда и чё было? – прищурился и спросил Семка, совсем по-иному оглядывая склонившуюся над костром юную девушку, пожирая ее глазищами.

– Нет, я всю жизнь ждала тебя, всего из себя умного и красивого! – сдвинула девушка губы в издевательской улыбке. – Мал еще и глуп, чтоб интересоваться взрослыми вопросами!

– Я всего на неделю моложе тебя! – возмутился пацан.

– У! – потянула Клавка. – Вырос у нас кавалер. С чего у тебя вдруг ко мне проснулся жаркий интерес?

– К слову пришлось! – рассмеялся парнишка. – Глянь-ка, Клава, в ту сторону! У этих… тоже интерес…

Оба подпаска давно кидали взгляды, пялились на то, как посреди их небольшого стада приземистого вида бычок взгромоздился на здоровенную корову, старался, справлял природное дело.

– Эка невидаль! – сплюнула девка презрительно. – Ну и смотрите, наука вам будет, недоросли!

– А может, ты нас чему научишь? – прищурился Семка.

– Бегу и спотыкаюсь! На бегу с себя трусы скидываю! Мараться мне с вами, дураками! – отвернулась девушка в сторону, глядела на разбредшихся по всей луговине коров. – Марш все к стаду!..

Давно не было дождя, все по нему заскучали, вот и он к ним постучался. Налетела со стороны дальних сопок легкая тень, потянуло сырой прохладой, листва недовольно вдруг зашумела, и первые капли дождя, мягко шелестя, застучали по веткам.

– Живо все в шалаш! – скомандовала Клава.

Подпаски кинулись наперегонки в укрытие, попадали на пушистую перину из душистых лесных трав. Стремительно поменявшаяся погода вольно или невольно сыграла на руку Семке, загнав их в тесный шалаш вместе с привлекательной до дрожи в коленках молодой девкой с упругими комочками под ее кофтенкой, которые упрямо и бойко топорщились, тем самым притягивали к себе пристальные взгляды неискушенных в любви пацанов. Обстановка располагала, и изучающая рука Семки легла на девичье бедро.

– Остынь, пацан! Твоя женка под стол пешком бегает, трусов не носит и мамкину сиську сосет! Ручонку, паразит, убери! Живо по уху схлопочешь! – взвилась Клавка от душившей ее злости.

Но Семка никак не спешил подчиниться прямому начальству, проигнорировал угрозу. Выбрав момент, он изловчился, обхватил девку за пояс, с усилием опрокинул ее на спину, тяжело навалился на нее, распластал на охапках травы.

– Николка, держи ее ноги! – скомандовал он.

Задрав вверх затасканную кофтенку, сорванцы принялись щипать и тискать сморщенные комочки сосков. Знал Семка, что делал, знал по родной матери, у которой частенько гостили мужики из их поселка и приезжие наймиты.

Его мать непременно скидывала с себя кофту, чтобы ее ненароком не порвали на куски дюжие мужички. Те сжимали заскорузлыми пальцами ее белеющую грудь, сбивали женское прерывистое дыхание на протяжный стон. Следом юбка оголяла не загоревшие колени, и между ними сновала голая мужская задница. Спустя некоторое время мужичонка начинал хрипеть, а мать Семки, сжимая зубы, сдерживала внутри себя рвущийся наружу стон, чтоб не разбудить лежащего на печной завалинке за занавеской сыночка.

– Отпусти меня, чертов леший! – рвалась Клавка из его тесных объятий, но Семка не сдавался.

Его упертое упорство вскоре было вознаграждено. Ноги у девки медленно разошлись под коленями парня, и он живо перенес все потуги и усилия на то, что увидел у нее между ног.

– Силой решил меня взять, охальник! – убедилась Клава быстро, что ей не справиться со своими помощниками, почувствовала она неумолимость всего происходящего и неизбежность предстоящего, сникла и смирилась с происходящим над нею насилием. – Скажи Николке, чтоб он ушел! – потребовала девка. – Скажи ему, пусть он уйдет! При нем тебе не дам! Хоть режьте меня…

– Ему тоже, небось, охота! – возразил ей Семка.

– С ним я после тебя лягу. Сразу с двумя лежать не стану! Меня не послушаешь, в поселке все без утайки расскажу! – выставила Клавка непременное и твердое условие.

– Николка, – обратился Семка к дружку. – Ты пока на время свали… – показал он рукой на выход из тесного укрытия.

Обиженный парнишка выполз из шалаша, прислонился к стволу старой ели, где крупные капли дождя не проникали под пушистые еловые лапы. Он чутко прислушивался к тому, что происходило в шалаше, время от времени осматривал края поляны, где под деревьями укрылись от дождя коровы.

– Сволочь! Настоял на своем, охальник! – осталась девушка наедине с парнем и стянула с себя грубую юбку, сверкнув глазами, улеглась на спину, забросила на себя нательную рубаху, развела в стороны ноги. – В меня токмо гадостью своей не прыскай! Убью на месте! – пригрозила она.

– Дашь поцеловать?

– Целуй! Без засосов токмо…

Накрыв губами Клавкин рот, Семка протиснул язык сквозь ее разжавшиеся зубы. Приятная истома охватила обоих, и девка покорно приняла парня в себя. Клавка порывисто задышала, принялась резко подаваться навстречу движениям Семки.

В самый последний момент девка оттолкнула от себя парня, и тот отстрелялся в пустоту. Завалившись набок, они, тяжело дыша, отдыхали, крепко прижавшись друг к другу.

– Хочешь, я Николку к тебе не подпущу? – шепнул девке Сёма. – Шугану его покрепче! Он меня забоится!

– Обидится малый клоп и разболтает в поселке… – моргнула Клава, посмотрела на парня пустыми глазами. – Дам и ему, будет молчать и не болтать попусту…

– Мне остаться или пойти? – нырнула рука парня между девичьих ног, по-хозяйски дотронулась до пушистой опушки.

– Мне оно теперь все равно… – выдохнула Клава томно.

– Иди к нам… – высунулся Семка наружу, и дружок поспешно влез в шалаш. – Чем тут промышляли, дома ни слова! Клавке дома базары ни к чему! Тайну нашу сохраним, обломится нам и не раз. Проболтаешься, шкуру с тебя спущу! – предупредил Семка тяжело дышавшего напарника и одновременно и подельника.

Николка в оба глаза разглядывал бесстыдно лежавшую перед ним обнаженную пастушку. Присутствие Семки ему сильно мешало и нервировало, и он недовольно произнес:

– А ты чё застыл? Ступай, говорю!

– Пойду-ка я, на стадо гляну! – увидел его горящий и упертый взгляд и поспешил Семка ретироваться. – Шибко коней не гони, Клавка устала! Понятие имей…

– Учи ученого! Ступай, поди прочь! – отмахнулся от него дружок досадливо взметнувшейся рукой. – Ступай уже…

Когда Семка зашагал в сторону от шалаша, Клава тихо спросила, дотронувшись до руки Николки:

– Ты с бабой уже был?

– С теткой моей разок. Так она пьяная была, шалава!

– А там ты ее целовал? – указала девушка, старательно пряча глаза, на темнеющий лобок. – Иль не сподобился на то…

– Мне запах там не понравился! – поморщился пацан. – Саками пахло и дрянью какой-то!

– А у меня оно как пахнет? – раздвинула Клавка коленки.

Наклонившись, парень носом втянул воздух. Затем пацан лизнул языком по малым губкам. К немалому удивлению, он ощутил приятный и тянущий рот привкус молодой девушки.

– Чего молчишь? Противно тебе иль нет?

– Мм-м…

– Полижи, раз понравился вкус…

Раздвинув по-девичьи еще острые коленки, вспоминала Клава свой самый первый опыт в школьном классе, когда она после уроков убиралась в учебном кабинете. Уборка подходила к концу, когда в дверях неожиданно появился школьный истопник.

Бородатый и свирепый на вид мужик задержал взгляд на ученице, что стояла на коленях и, прогнувшись в пояснице, терла пол под шкафом, вполне по-взрослому виляла задницей.

Оглядевшись по всем сторонам пустынного школьного коридора, истопник вошел в класс, присел на корточки, потом воровато погладил торчавшую кверху девичью попку поверх простенького платьица, а другой рукой накрыл снизу набухающие груди.

Не успев даже по-настоящему испугаться, Клава замерла и испытала ранее ею неведомое яркое возбуждение. Девчушка боялась шелохнуться, чтобы не спугнуть волнующих ощущений, и ждала, опустив в пол глаза, продолжения непривычной ласки.

Но шум в коридоре вспугнул истопника, и тот вскочил, выпрямился, перед уходом негромко бросил-обронил:

– Завтра поутру приходи пораньше! В кочегарку иди!

Ни свет и ни заря дурная девка примчалась в школу и с трепетом в душе негромко постучала в низенькую дверь.

– Заходи! – отворил истопник дверку, втянул ее внутрь, и она оказалась возле огромной печи.

Что именно ожидает ее в кочегарке, Клавка прекрасно знала и пришла сознательно, сдуру желая испытать неизведанное.

Она с матерью и маленькой сестренкой жила в общаге для наймитов – большой деревянной избе, разбитой на несколько комнатушек тонкими перегородками из деревянных щитов.

Старое общежитие считалось женским, несмотря на всяких лиц мужского пола от мужиков самого преклонного возраста до чуток повзрослевших пацанов, денно и нощно слоняющихся из комнаты в комнату. К ее матери, по обыкновению, шли безусые недоросли, взрослых мужиков ее неширокие бедра и по-детски маленькая грудь особо не привлекали. Пацаны без всяких церемоний заходили по одному и по двое, принуждали мать к удовлетворению их самых извращенных фантазий, изгалялись над женщиной…

– Пришла, касатка! – запер истопник дверь на запор.

Хоть и пришла Клавка по собственной воле, в душе она все же подспудно надеялась, что бородатый мужик передумает, отпустит восвояси ее подобру-поздорову, и все закончится.

– Как мне было сказано! – буравила девчушка смущенно глазками все неровности глиняного пола.

Истопник приблизился к своей жертве, не спеша усадил ее рядом с собой на массивном старом диване, из которого отовсюду торчали куски грязной ваты, накрыл жесткой рукой ее коленку.

– Ну, почнём, раз пришла… – сощурился истопник.

– Почнём, чего тянуть… – кивнула девчушка.

– Скидывай одёжку…

Опустив глаза к полу, Клава скинула с себя школьное платьице, повернулась к мужику спиной, стянула с себя трусики, стояла, опустив вниз руки, ждала очередного приказа.

– Ну-ка, девонька, ляг…

Все, что потом произошло между нею и угрюмым мужланом, Клава вспоминала долго и не могла понять и осознать, понравилось ли ей или, напротив, ей стало противно. Когда истопник отпустил ее, она потопала в туалет, со всем тщанием замыла между худенькими ножками кровяные мазки. Все произошло именно так, как она привыкла видеть в общаге, один к одному…

– Ох! – утробно выдохнула она, пронзенная острой болью.

– Терпи, девонька! – впился истопник поцелуем в ее искусанные губы. – Сама пришла! Никто тебя не неволил…

– Правда ваша, дяденька! Сама я, сама…

Добровольное согласие на изнасилование и полное безволие девичьего тела, сопровождаемое сбивчивым и хриплым дыханием из груди бедной жертвы, – вот и все удовольствия, что выпали на долю Клавы в жестких объятиях угрюмого истопника.

– Понравилось, касатка моя? – провел мужик пальцем по ее полураскрытым губам. – Завтра придешь?

– Не знаю! – ответила честно она.

Ей казалось, что ноги ее больше не будет в этой ужасной каморке. Но чувство полного подчинения мужской силе вопреки собственному желанию, взрывные эмоции, сопровождавшие весь процесс безумного слияния двух обнаженных тел, никак не могли не оставить своего глубокого и неизгладимого следа, извращенного чувственного оттенка в сознании молодой девушки.

– Забудь, касатка, что промеж нас случилось! – обронил истопник ей в напутствие. – Рот не разевай! Так лучше будет для тебя и твоей мамки! Сболтнешь лишнее, не ровен час, случится с ней беда, останешься сироткой, одна на всем белом свете…

– Я молчок, дяденька, молчок! – закивала девчушка в ответ. – Не дура! Я все понимаю, дяденька…

– Ну, ступай с Богом, касатка! – прищурился мужик. – Впрочем, захочешь еще повторить, постучи поутру…

Расслабленная ласками доброго Николки, Клавка лениво подумала о том, что ее подпаски придутся весьма кстати для ее разбуженной истопником излишне чувственной натуры.

Если Семка оказался грубо настойчив и требователен, то Николка был ласков, будет при ней робким и послушным мальчиком. С ним она сможет почувствовать себя вполне взрослой, заботливой бабой. Оба пацана некоторым образом дополняли друг друга, очень импонировали ей создающимся неким контрастом.

– Давай, не томи! – понудила она подпаска.

Склонившись над девушкой, Николка провел рукой по острым соскам начальницы. Клава, тепло улыбнувшись и притянув парня к себе, поцеловала его в губы, ласково пожурила:

– Тебе Семка велел поторопиться! Чай, не на отдыхе мы, а при деле. Приступай, пока дружок твой тебе не помог…

Острое возбуждение пацана не заставило себя долго и нудно ждать развязки. Сбросив последние усилия, Николка неподвижно замер, придавив девушку потяжелевшим телом.

Спихнув с себя парня, Клавка шутливо щелкнула его по носу и свистящим шепотом напомнила ему:

– Не забудь про наш тайный уговор! Дома молчать в тряпочку и на улице дружкам не трепать языком. Вякнешь кому, я и сама, и без Семки с тобой разберусь! Ты же не дурак, чтоб болтать. И ко мне будешь подлезать, если помалкивать будешь…

Осенний денек заметно клонился к вечеру, уставшее за день солнце устремилось к закату. Обратный путь небольшое стадо преодолевало значительно медленнее, чем шло оно с утречка.

Тяжелое и переполненное вымя у коров раскачивалось по сторонам, затрудняло движение. Стадо больше не пухло и не убегало по сторонам, не разваливалось, брело строго по колее и сберегало силы для неблизкого пути до дома.

И только добредя до крайних изб, коровенки призывно замычали, заблаговременно сообщая своим заждавшимся их хозяйкам о своем скором возвращении на родное подворье.

– Кормилица наша пришла! – лыбилась бабка Нюра.

– Манька! – вытягивала руку тетка Матрена.

– Зорька…

Из подворий выбегали бабы и с поспешностью отворяли проходы, загоняли скотину в сараи. Шаг за шагом бренчанье колокольчиков на шеях коров стало стихать. Последние из их стада животинки разбрелись по своим дворам. Трое пастухов сошлись у последнего двора, оглядевшись по всем сторонам и пытливо взглянув друг на друга, по-свойски попрощались.

– Клава, значится, мы завтра, как нынче? – отвел взгляд в сторону и по-будничному спросил Семка.

– Посмотрим, как вести станете себя, малолетки! – буркнула девка угрюмо и сурово глянула на одного и второго.

– Как сказано, так мы и сделаем! – подтвердил охотно Николка их твердое и неотступное решение. – Я что, совсем уже дурак? У меня дружков, окромя вас, никого более нет! Клава, ты девка хорошая, я за тебя… ты не сомневайся во мне…

Вернувшись домой после выпаса стада, Семка вошел в избу, оглядевшись, увидел мать, которая торопливо собиралась в гости к давней подружке, на ходу кинула ему:

– Ужин твой на столе. Меня не жди, спать ложись!

На Раисе Семеновне было надето красивое летнее платьишко. К нему прилагались тонкие чулочки, фасонистый шелковый лифчик, надежно и прочно удерживающий крупную грудь, придающий ей форму и особую притягательность. Дополняли образ и яркая помада на тонких губах, и красиво подведенные большие сероватые глаза, и завитые в локоны светлые волосы.

– Опять ты пьяной приползешь? – ворчал сынок недовольно и возмущался. – Не можешь ты обойтись без этих козлов?

– Поговори еще с мамкой, засранец! – моргнула Раиса Семеновна, подняла руку на сына. – Молоко еще на губах не обсохло! В штанах у него не выросло, а мать туда же, поучает!

– Выросло давно у меня! Показать? – буркнул пацан исподлобья, отворачиваясь к стенке. – Возьму и покажу!

– Я сейчас тебе тряпкой покажу! – погрозилась мать.

После объятий с Клавкой парнишка почувствовал себя взрослым мужиком, способным переспать с любой бабой, будь то девчонка сопливая или же взрослая женщина. Он и матери может дать то, ради чего она ходит и позорит себя.

– Не пущу! – выкрикнул Семка. – Сам с тобой справлюсь!

Тяжело вздохнув, Раиса посмотрела на него каким-то особым взглядом, с горечью в голосе выдохнула:

– Совсем с головенкой у тебя плохо стало! На мать он готов запрыгнуть, ирод! Грех это тяжкий, грех! А мне за мои гулянки мужики хорошо приплачивают! Вот и весь сказ!

– Сопьешься вконец, и денег не нужно будет!

Сплюнув на пол, мать в сердцах хлопнула дверью.

Сильно спешила Раиса Семеновна к дому в самом конце поселка, где почти на отшибе от всех проживала закадычная подружка. Перескакивая через небольшие лужи, появившиеся после недавно пролившегося дождя, ловко балансируя на узких дощечках, брошенных в непролазную грязь прохожими и почти утопших в ней, баба вглядывалась в зажженные окна домов-общежитий.

В них проживали все ее знакомые товарки и хахали, кто ютился в каморках со своими семьями, кто в одиночку жил, тянул постылую жизненную лямку. А потому стихийные гулянки устраивали и семейные, и холостые жители. Иных и прочих развлечений в поселке не наблюдалось. Стоило двум-трем бабам собраться, чтобы посудачить о своем и о бабском, как к ним незамедлительно вламывалась шальная компания мужиков с бутылками в карманах.

– Гостей не приглашали? – задавался вопрос, и непрошеные гости без церемоний вливались в коллектив.

То на одном краю поселка, то на другом углу разлетались переливы баяна, разносился женский смех, переходящий в отчаянный визг. Разгульные танцы продолжались до самой глубокой ночи.

Выпитая водка добавляла веселья в сборища людей, она объединяла жителей поселка в их стремлении продолжить беспутный кутеж и провести остаток ночи в интимном уединении за дверью одной из многочисленных комнат общаги или у себя дома.

Именно в подобную компашку и жутко спешила Раиса. Взбежав на крылечко избенки, женщина плечиком толкнула тяжелую дверь. В лицо ощутимо пахнуло сивушным духом и запахом несвежего белья. Доносились и излишне громкие, и не очень приличные крики, гулко раскатистые взрывы пошлого хохота собравшихся людей, принявших вполне достаточную для веселья дозу спиртного.

– О, Раиса пришла! Удостоила нас своим вниманием! – раздался словоохотливый треп потертого жизнью мужичка, одинокого и страстного любителя выпить на дармовщину.

Самсон мог закрутить скоротечный на одну ночку роман с любой из присутствующих на гулянке баб. Не гнушался он и бабенками в годах, свято веруя в их особо притягательную силу, скрытую от других прожитыми годами, давно ушедшей молодостью, но наполненную непомерным желанием вновь от края до края насладиться порочной сладостью греховного блуда.

– Садись, Райка, со мной! – подскочил к Раисе не старый, но сильно потасканный и потрепанный бессемейной жизнью мужичок, увлек женщину к столу. – Составь мне пару на вечерок… – устроил рядом с собой, щедро налил Самсон бабе в стакан мутного и до тошноты вонючего самогона. – Предлагаю выпить в честь моей несравненной дамы, за ее дивные прелести и достоинства! – выкрикнул мужичок, перекрывая шум дикого веселья.

Заломив голову Раисы, Самсон впился в ее губы, наложив печать неприкосновенности для прочих мужиков, назначив ее своей избранницей. Скромно опустив вниз глаза, женщина уступчиво сложила красивые руки на смиренно покорных коленях.

У нее давно выработалась привычка бессловесно подчиняться выходкам бесцеремонных мужиков, считающих себя законными хозяевами приходящих на посиделки баб. Это правило было одинаковым для всего вдовьего и незамужнего населения.

– Ну, вот меня и определили… – проговорила вяло Раиса, глядя в пустоту. – Накинули на ночку хомут…

Выбравший ее мужик торопился, не унимался, подливал ей стакан за стаканом, спешил довести избранницу до нужного состояния, при котором женские руки уже не так и бойко пресекают излишнюю наглость не ведающих стыда мужских рук.

– Спаленка нас ждет! – шепнул Раисе на ухо Самсон.

Эта новость пришлась ей особо по душе. Не придется ей прямо в коридоре отдаваться очередному пьяному кутиле. Она и сама охотно напивалась, чтобы поскорее перенестись в то состояние, при котором не ощущается жесткая рука на ляжке в ожидании, когда хозяин поведет бабу в другую комнатенку, где она может, безразлично ко всему и без всякого стеснения скинув с себя платьице и бельишко, послушно предоставить женское нагое тело для скоротечного и безнравственного слияния.

Бывали дни, когда очередной выпивоха на середине пути вдруг погружался в глубокую дрему, и она, выждав некоторое время, осторожно одевалась, хватала в руку денежку со стола, украдкой выскальзывала из комнаты, уходила из гудящего вертепа домой.

– Пей, Раечка, пей! И пошли… – торопил мужичок.

Райка украдкой вздохнула. В этот вечер ей с кавалером сильно не повезло. Самсон хоть и был заядлым пьяницей, но смутная надежда на то, что мужик свалится с ног, обидно не сбылась.

– Идем, Раечка, идем! – подталкивал перед собой Раису мужчина, ввел ее в комнату с кроватью и одиноким стулом, на который женщина, обнажившись, небрежно сбросила свой наряд.

– Прохладно! – поежилась Рая, поморщилась, на четвереньках влезла на жесткий и отдающий несвежестью матрас.

– Готова, Раечка? – поинтересовался мужик с наигранным великодушием в голосе, не дожидаясь скупого ответа и немого согласия в кивке, навалился на пьяненькую избранницу.

– Как пионер! – хихикнула женщина.

Жилистые руки жестко облапили тело Раисы, помяли ее крупную грудь, прищемили пальцами грубеющие соски, и она услужливо развела ноги, чтобы ускорить процесс слияния.

Временами останавливаясь, Самсон жадно приникал к ее рту, грубо вталкивал язык, по-хозяйски ворочал им, вызывая тем самым рвотное состояние в женском организме.

– Хватит вам! Выходите! – грохало кувалдой за дверью.

Под пьяные крики и нетерпеливый стук в дверь Самсон с натужным рыком выстрелил слабым зарядом и отвалился от Раисы Семеновны, тяжело перевел дух.

Скинув с себя мужскую руку, баба порывисто села на кровати, набросила на себя платьишко, проворно натянула трусы. Уже стоя на полу, надела второпях чулочки, скользнула в дверь.

– Первая пошла! – отметили ее появление на людях дружным взрывом похабного хохота. – Следующая…

Отказываясь от выпивки и отнекиваясь от новых предложений, Рая выбежала на крыльцо, спотыкаясь в темноте, поспешила прочь от избенки с мерцающим светом в окнах, кляня постылую жизнь и неуемное желание мужского грубого обладания ее телом.

– Сучья жизнь! – прошла женщина, не зажигая света, прямо на кухню и приоткрыла шкафчик с посудой, вытянула припрятанную на всякий случай чекушку. – Вот зараза! Дорогая тряпица была! – ощутила Рая отсутствие на себе лифчика под платьем, вспомнила, что в спешке оставила его на стуле, ругнулась.

Присела на табуретку женщина, подумала о том, что наутро хозяйка избы, возможно, и отдаст чужую и забытую у нее вещицу.

Может, предмет женского гардероба подобрал Самсон, просить у урода, чтобы тот отдал, смысла нет, все одно не отдаст.

– Эх, пропала красота… – вздохнула Раиса, разделась, взглянула женщина на печку, где спал ее сын.

На память пришел разговор, в котором Семка твердил, что уже побывал с бабой в постели. Кого это, интересно стало ей, этот паршивец смог развести на близкие отношения? Вырос сынок и тычет ей в нос тем, что он давно уже не мальчик.

Глядя в сторону печи, Раиса вспомнила, как неполное месячишко тому назад на одной из разгульных квартирок в мужской общаге выпал ей по жребию сопляк с еще не обсохшим материнским молоком на губах, одногодок сынка, прижал к стене, лапал…

– Погоди! – вздохнула она. – Дай, дух переведу…

– Давай, давай! – твердил упрямо сосунок. – Снимай все! Кому я сказал, скидывай все!

Неопытные руки стремились торопливо стащить с Раисы нижнее белье, и тихие уговоры, чтобы никуда не спешить, не возымели над пареньком никакого действия. Женщина вынужденно прекратила всякие увещевания пацана и смирилась с наглым натиском сорванца. Почему-то тот случай болезненно засел в ее памяти и вновь всплыл при виде спящего сына…

Поутру поселковое стадо далеко за собой оставило все бревенчатые избы и каменные постройки поселка. Монотонно позвякивали колокольчики на шеях коров.

Подпаски криком и плетьми подгоняли скотину, старались поскорее добраться до знакомой им полянки, чтобы развалиться на мягкой травушке под скупыми лучами полуденного солнца.

– Не зевай, пацаны! – покрикивала Клава строго на двух помощников. – Гони ее, непослушную, в кучу!

Николке все не терпелось оказаться на месте вчерашнего выпаса, добраться до знакомого шалаша, а там, чем черт не шутит, опять им посчастливится завалить строгую начальницу на мягкую перину из свежей травы.

– Как думаешь, Семка, Клавка нам нынче чего даст? – поинтересовался он у дружка. – Я всю ночь не спал, все думал и переживал. Вдруг она передумает, обломит нас. Глянь, вся сердитая и надутая с виду идет. Кричит, как аспид!

Старшая пастушка угрюмо шла, глядела себе под ноги. Ее мысли постоянно крутились и упрямо возвращались к тому, что накануне случилось у нее с двумя малолетками. Вполне трезво и правильно оценивала Клава сложившуюся ситуацию.

Первые плотские желания она познала еще в школе, встречаясь с истопником. Хотя пацаны по возрасту и приходились ей ровней, но Клава считала их еще неопытными мальцами, что мало ведают в отношениях между взрослыми мужиками и бабами.

С другой стороны, если их направить, то они с большой охотой будут крутиться возле нее, и других мыслей покамест у них не возникнет. И ей зримая польза и весомое здоровье для тела, и им какая-то радость в беспросветно нудной жизни…

А их естественное поведение в отношении баб давно уже было предопределено самой повседневной жизнью. На их же глазах матери блудили, чтобы добыть и принести в семью лишнюю копейку. Ребята слишком рано столкнулись и сполна получили неправильное понятие об отношениях противоположных полов…

Рано или поздно, быстро или медленно, но вскоре их мычащее на все лады стадо, наконец, добрело до знакомой луговины, обширной поляны, заросшей высокой травой, окруженной высоченными елями и соснами, свисающими мохнатыми лапами до самой матушки-земли, где даже при сильном ливне можно было спокойно укрыться и нисколько не промокнуть.

– Прибыли! – улыбнулся Николка, повеселел при виде шалаша, сооруженного ими накануне.

– Распускайте стадо! – велела старшая пастушка.

Скотина и сама привычно разбрелась под скупым теплом сентябрьского солнца. Коровы стояли и задумчиво жевали траву, перебирали, отбрасывали в сторону пожухлую, искали мордами свежие побеги, отмахивались хвостами от надоедливых мух.

– Налаживайте костерок! – распорядилась Клавка. – Одна нога тут, а вторая уже за хворостом бежит!

Подпаски заметно оживились. День привычно катился будничной колеей, неплохо обкатанной ими накануне. Поспело варево, и ребятки поспешно, обжигаясь, приступили к обеду.

– Хлебайте, пока не остыло! – смягчилась Клава, на ее губах пару раз промелькнула улыбка. – Работнички…

Николке все не терпелось, и он сидел как на иголках, все время будто подпрыгивал, ждал начала решительных шагов со стороны более опытного в этом дельце дружка.

– Лепота! – распахнула Клавка фуфайку, чтобы немного понежиться на полуденном тепле.

– Может, пора нам и в шалаш? – не дождался Николка шагов от дружка, подтолкнул его, многозначительно крякнул.

Словно очнувшись, Семка повернул голову к девушке, глянул на нее в упор и негромко обронил:

– Пора! Али… чего, Клава, передумала ты?

– Я не раздумала! – тряхнула пастушка задорно головой. – Уговор наш в силе, и я не против! Кто первым желает меня поцеловать? Айда в шалаш! Чего тянуть кота за хвост…

Услышав ее призыв, Николка с поспешностью шмыгнул в шалаш. Немного помедлив, пропустив Клавку вперед, Семка приподнялся с земли, шагнул в сумрачную глубину шалаша.

– Можно и вдвоем… – не стала девка его выгонять.

Поспешно скинув с себя одежку, подпаски потянулись к сидящей перед ними пастушке. Николка бережно пуговку за пуговкой принялся расстегивать кофтенку. Семка запустил руки под грубую юбку и потянул вниз сатиновую материю с упругих девичьих бедер. Расстегнутая до низу кофтенка сама упала с плеч своей хозяйки, Николка жадно прильнул губами к топорщимся грудкам Клавы. Сердце его учащенно забилось, пальцы дрожали, пробегая по обнаженной спине девушки, дыхание все время сбивалось.

– Милый ты! – коснулась Клава нежно руки Николки.

– Телок он еще! – фыркнул Семка.

Сбросив с себя домотканую юбку, девка опустилась на широко раскинутую фуфайку. Прикрыв глаза, пряча их от мальчишек в сумраке шалаша, она позвала к себе Семку:

– Тебе начинать, дружок! Николка чуток обождет…

– Тебе не холодно? Зараз я тебя разогрею! Жарко зараз станет! – прильнул Семка к подружке, дотронулся губами до ее рта.

– Разогрей! – сверкнула Клава глазами.

Оглаживая еще по-девичьи худые бедра, парень руками раздвинул ей ноги, провел между ними ладошкой. Клавка от этакой ласки дернулась и протяжно выдохнула.

Искоса поглядывая на друзей, Николка вытянулся во весь рост на травяном матрасе, дотронулся до ладошки Клавки и погладил ее. Та в ответ руку не убрала, напротив, она с тихой нежностью сжала пальцы Николки, посмотрела ему в глаза.

От резких и порывистых движений Семки пастушка со стонами и выкриками металась под его телом. Внезапно она вся напряглась, крепко сжала коленями Семкины бедра, судорожно под ним задвигалась, дернулась вся и замерла.

– Умаял ты меня! – распахнулись широко зажмуренные Клавкины глаза, умиротворенное выражение на ее милом лице расплылось в тихой улыбке. – Чисто бычок…

– Тебе понравилось? – спросил Семка с придыханием в голосе. – Иль у Николки слаще выходит?

– По нраву ты мне! Николка, он другой. С тобой дюже сладко! Глупым бабам нашим часто с чужими мужиками сладко любится. Сущность, говорят, у баб такая! – призналась девка.

– Мы любим тебя, Клава! – нагнулся Семка и признательно чмокнул старшую пастушку в щеку. – Только ты с другими парнями не гуляй! Ты только наша баба! – шагнул он к выходу.

Покинув временное укрытие, Семка развалился в тени огромного дерева, прикрыл глаза. Ему было хорошо и легко на душе. Он не знал, что будет с ними дальше. Так далеко он не привык заглядывать. Время само покажет им путь…

Они остались в шалаше только вдвоем, Клава повернула голову к парнишке, тихонечко прошептала:

– Знаю, тебе, Николка, неприятно все видеть! Больше не стану с ним при тебе. Хотела, чтоб вы не ревновали меня, но, видать, не вышло. Начнем по отдельности любиться. Буду я для вас общей бабой, но для каждого своя особенная. Не могу я вас разделить, одного из вас обидеть. Мне и твоя нежность нужна, и жесткая грубость Семки потребна. Я тебе сама все дам, чего Семка силой от меня стребует. Я ему подчинюсь во всем. В этом и есть моя бабская суть. Выйду замуж, все едино отказа у меня для вас не найдется, въелись мне в душу два паразита малолетних! Люби, родненький, свою бабу непутевую, дуру безмозглую…

Недолго продлилась их запретная любовь. Через месяц и тому и другому пацану пришли повестки в армию, скоро их забрали, отправили парнишек служить на совсем другой край необъятной страны. Домой ни Семка, ни Николка после того, как сполна отдали Родине священный долг, не вернулись. Они бесследно растворились на одной из огромных комсомольских строек, нашли себе новых подруг, переженились, обзавелись детишками…

Когда Клавка, наконец-то, учуяла, что носит под сердцем ребенка, было поздно что-либо делать. Отцовство ни один из ее дружков признавать не стал, а их матери гнали несчастную девушку от себя, осыпали ее проклятиями.

– Пошла отсюда, подстилка дешевая! – погнали ее куда подальше родители одного из ее бывших пастушков.

– Иди-иди, кому другому всучивай свой приплод! – посмеялась над нею мать второго ее бывшего подпаска.

Так она и стала матерью-одиночкой, никому не нужной и всеми поносимой и презираемой…

Бурун дотронулся до нее рукой, и женщина тряхнула головой, вышла из плена своих невеселых воспоминаний.

– Потому-то и не смотрел ты, Лешка, на меня, – прорезалась суровая складка на лбу у Клавдии, – потому как порченая была, всеми погоняемая. Ладно, коли пришел, знать и вправду по мне сильно скучал. Чего греха таить, извелась вся я без тебя. Хочется мне мужика, а за забором твоего дома искать утешителя срамно и боязно. Погонишь ты меня из дому, случись таковский позор. Да и люб ты мне! Мучаюсь по тебе с самой вашей свадьбы! Я и племяша родного до себя допустила, дюже как на тебя сорванец твой схож. Пущай, сколько мне осталось по жизни моей нескладной напоследок по свету ходить, столько возле вас и погреюсь душой и телом…

Алексей Иванович провел рукой по плечу любовницы, спустил тоненькую лямку ночной рубашки, затем опустил и вторую тесемочку, женщина лишь успела прихватить рукой спадающую одежонку на пышной груди, озорно и весело хихикнула.

– Погодь, егоза! – улыбнулась она. – Стар годами, а как пацан спешишь. Свет пригаси, не молода уж наготой отсвечивать, не ровен час в окошко кто глянет! Ставни забыли на ночь прикрыть!

Смущенный ее словами хозяин затушил керосиновую лампу, прикрутив фитилек и дунув в стекло. Вернулся к ней, потянул бабу на постель, навалился на нее…