Читать книгу Пропавшее кольцо императора. Хождение в Великие Булгары - Роман Булгар - Страница 3

Любимая сестра эмира вошла в спальню дочери и, не найдя ее, укоризненно покачала головой. И до чего же упрямая и непослушная девчонка растет! Вся пошла в отца.

Женское сердечко тревожно застучало. О, Аллах! Невольно она сама затронула свою самую сокровенную тайну, ту, о которой никто не знал, тайну рождения своей дочери.

Для всех ее девочка Айша – дочь Махмед-бека. Но на деле все не так и далеко не так. Воспоминания нахлынули на нее волной, обрушились бесконечным ворохом, бросили шевелящиеся тени на лицо изумительно тонкой красоты, и Суюм, вздохнув, присела на мягкое ложе.

Ей, должно быть, исполнилось около четырех, когда русский князь внезапно появился с сильным войском возле их границ.

В лето 1205 Всеволод Юрьевич Осиное Гнездо, нарушив их мирный договор, вероломно вторгся на территорию булгар и злодейски пожег многие городишки и селения. Нанес огромное разорение приграничным областям, многих жителей князь увел с собой в полон.

Эмир Салим, их любимый отец, отправил семью на север, в верховья реки Кама или Чулман-су, как булгары ее сами издревле называли.

Лишь через год они вернулись вместе с матерью в Биляр, когда все поутихло и немного успокоилось.

Нанесенный удар оказался столь неожиданным и сокрушительным, что понадобилось время, чтобы оправиться, навести должный порядок среди поднявших коварную и предательскую смуту беков, учуявших временную слабость эмира.

После череды неудач булгарского войска, возглавляемого государем, многие непокорные беки подло воспользовались смутным моментом и попытались отложиться от своего владыки и повелителя.

Многие народы и племена до сих пор еще живо помнили о вольных днях, время от времени затевали междоусобные свары, шли на эмира…

Своевольные и непокорные вожди многочисленных племен Сувара и барситов объявили о своей независимости, вовсе перестали подчиняться государю и отказались выплачивать ежегодную дань.

Настали тяжелые времена. В довершение ко всему, старый эмир слег от непонятного недуга. Поговаривали, будто его отравили недруги.

Именно в те самые смутные дни в угоду государственным интересам и принесли красавицу Суюм в жертву. Сестра эмира, увы, не первая в мире женщина, отданная нелюбимому мужчине в угоду далеко идущим планам мужчин. Частенько у них так поступали, сплошь да рядом…

После кончины отца на трон сел старший брат Суюм, Ильхам. Он с самого своего рождения уже обладал несколькими именами, которые дали будущему наследнику престола, видно, для того, чтобы тем самым обмануть всех злых Духов и тем отвлечь от будущего владыки многие предначертанные на его голову несчастья.

Как таинственно шептали тучные имамы, тяжкие беды запутаются в поисках уготованного им человека. Для всех иных старший брат носил имя Ильхам. Для ближних родственников он с детства был Юсуфом.

Столько воды в Чулман-су утекло с той поры, однако Суюм хорошо помнит тот злосчастный день, когда эмир вызвал ее к себе и на Малом семейном диване-совете неожиданно объявил о своем решении:

– Мы повелеваем, чтобы наша сестра вышла замуж за Махмед-бека.

Судьбоносные слова прозвучали, хлопнули, как резкий удар хлыста. Она покачнулась, черные круги, медленно расплываясь, пошли перед ее глазами. Худшей доли для себя Суюм и не могла бы придумать. Глава племени Сувара был грузен и некрасив. Беку давали далеко за все сорок.

На ее побледневших и подрагивающих от жгучей обиды губах еще гуляла не успевшая стереться почтительная улыбка, а в самой глубине красивых девичьих глаз-омутов появилась, заполоскалась смертельная тоска. Жизнь ее, не успев начаться, стремглав покатилась к закату.

– Мой царственный брат желает, чтобы я исполнила его волю? Но пусть он знает, – девушка гордо выпрямила свою прекрасную головку, – что для меня лучше умереть, чем стать женой Махмед-бека.

Сжав тонкие губы, эмир хлопнул в ладоши, объявляя об окончании заседания Малого дивана, на который приглашались самые доверенные и близкие к правителю люди. Когда из комнаты все вышли, он поднялся с трона, подошел к одиноко стоявшей сестре.

Объявляя судьбоносное решение, эмир предполагал, что встретит с ее стороны ожесточенное сопротивление, и приготовился к схватке.

– Дорогая Суюм…

– Ты нынче говоришь со мной… – девушка гневно сверкнула своими горящими глазами, упрямо вздернула гордый подбородок и медленно отвела его в сторону, – как эмир или брат?

Если стоящий перед нею человек желает говорить с нею как владыка ее, читалось в девичьих очах, она не проронит в ответ ему ни словечка.

– Я хочу поговорить с тобой как брат.

– Хорошо, мой любимый брат, – ее взор смягчился, – я слушаю тебя.

– Дорогая Суюм… – рука царственного брата бережно опустилась на ее подрагивающее плечико. – Я нашел для тебя жениха…

Пушистые девичьи реснички пришли в волнительное движение. Для нее нашли жениха. Но эту новость она уже слышала. Может, эмир все еще находится в нерешительности? Может, он отменит свое решение…

– Юсуф, мой дорогой и любимый брат, – в необъяснимой надежде жарко выдохнула она, – ты же знаешь, что мое сердце несвободно, что я люблю другого человека.

– Да, я знаю, – эмир презрительно сощурился. – Сей наглец набрался вселенской наглости и сегодня утром просил у меня твоей руки.

Спрятанное в высокой упругой груди сердечко испуганно екнуло:

– Он просил у тебя моей руки?

Девичьи щеки вспыхнули и запылали алой краской. Полгода всего назад на туе в честь очередной победы она познакомилась с молодым красавцем Ахмед-бием. Вернее, в тот день она заметила в толпе самых приближенных к государю новое лицо и мельком обратила на него свое внимание. Празднества продолжались. Ежедневно устраивались скачки, всевозможные воинские состязания и общие охоты.

Во время бесконечных развлечений Суюм не раз довелось с глазу на глаз повстречаться с понравившимся ей джигитом, обменяться с ним несколькими шутливыми фразами, с виду ничего не значащими.

С каждой новой встречей красивый и статный юноша нравился ей все больше и больше. И она вскоре с удивлением и с некоторой легкой досадой почувствовала, что образ того джигита все прочнее овладевает всеми ее помыслами.

И дня одного не проходит, чтобы ей не захотелось с ним встретиться и увидеться. И в сердце ее думы только о нем, о нем…

И то же самое творилось и в пылкой душе Ахмед-бия. Но на днях Суюм заметила, что джигит избегает глядеть на нее, и неожиданно для самой себя она была крайне поражена происшедшей с ним разительной переменой. Суюм сама подошла к нему.

Как и прежде, юноша приветливо улыбнулся ей, но она обнаружила, как тотчас в его черных и глубоких, как омут, глазах отразилась столь великая скорбь, что девичье сердечко защемило. Суюм осознала то, что, должно быть, случилось нечто неприятное. Смутное чувство вкралось в ее душу, и оно громко говорило о том, что оно может касаться их обоих.

– Что с тобой, мой храбрый джигит? – участливо спросила она, когда они оказались вдали от всех любопытных ушей. – Я заметила или мне лишь показалось, что тебя гнетут дурные мысли?

– Тебе показалось, прекрасная Принцесса, – деланно засмеявшись, Ахмед отвел взгляд в сторону. – Нет у меня на сердце никакого горя.

– Твои глаза, – Суюм, укоряя, покачала головой, – говорят мне иное, мой храбрый джигит!

В одной книжке, привезенной из далекого Рума – Константинополя, она прочитала, что глаза – это зеркало человеческой души. Правда, один шепелявый мулла настойчиво уверял ее совсем в обратном, мол, их очи предназначены для того, чтобы вводить в заблуждение врагов.

Но она ничуть не поверила мулле. У честного и хорошего человека глаза никогда не врут. По ним можно разобрать, как по написанному.

– Глаза наши, – юноша попытался увести разговор в сторону, – как погода, ханум: иногда в нашей душе светит ослепительное солнце, и тогда они смеются. Но бывают и облачные дни, и тогда они хмурятся.

– Да, но, – возразила она, нисколько не поддавшись на его уловку, – облака не приходят сами. Их приносит с собой шатун-ветер. И печаль тоже не приходит сама собой. Скажи, что ее принесло к тебе?

– Наверное, ветер, – не сразу ответил Ахмед. – Но он же и унес ее…

Широко взмахнув рукой, юноша усмехнулся и поднял на нее свои глаза, которые вымученно и через силу улыбались ей.

Но за натянутой и деланно беспечной улыбкой скрывались скупые мужские слезы. Они влажной хмарью собирались в уголках его глаз.

– Зачем ты меня обманываешь? – она посмотрела на него с укором. – Если не хочешь сказать мне всю правду, то ты не говори, промолчи.

– Суюм-джан…

Всем своим нутром она чувствовала, что джигит готов ей открыться, но что-то неведомое ей всесильно сдерживает его.

– Не надо, ничего не говори. Я ведь понимаю: кто я такая для тебя, чтобы ты стал поверять меня в свои тайны?

В ожидании Суюм затаила дыхание. Поймет ли он правильно то, что хотела она ему сказать на самом деле или же не вникнет в саму суть…

– Суюм-джан…

– Ты поверь мне, джигит, что я расспрашиваю тебя не из простого любопытства, а потому что всей душой желала бы помочь твоему горю.

– Я тебе верю, ханум. Но моя печаль-тоска касается нас обоих. Я прослышал про то, что Махмед-бек собирается свататься к тебе…

В ту минуту подумала она, что имеет дело с досужими слухами, и не стала придавать им особого значения. Но Ахмед, на их беду, оказался прав. И он даже опрометчиво решился просить у брата руки ее.

Выходит, Ахмед сильно любит ее. И нисколько не сомневается в ее ответном чувстве к себе. Но он, видать, не подозревал о той опасности, которая могла его ожидать. За отчаянную смелость джигит мог запросто лишиться своей бедовой головушки…

– И что ты ему ответил? – Суюм снова напустила на себя гордый и независимый вид. – Ты, надеюсь, не покарал джигита за его дерзость?

– Мне следовало бы проучить наглеца, – эмир недобро усмехнулся, – примерно, чтобы другим наглецам неповадно стало. Наказать, бросить его навечно в темницу или приказать отрубить ему его бесшабашную голову. Но мне, дорогая Суюм, не хотелось бы причинить тебе новую боль. Я лишь сказал ему, что он опоздал и твоя рука уже несвободна.

Из девичьей груди вырвался глубокий вздох. О, Аллах, такого удара она бы не перенесла, но стать женой ненавистного ей правителя Сувара выйдет для нее несчастьем отнюдь не меньшим, а еще более горшим.

– Какие мы все стали заботливыми! – горестно воскликнула она, в отчаянии заламывая изящные руки, повисшие в воздухе немым укором. – Отдав меня Махмед-беку, ты не мог мне сделать еще много больнее.

– Сей союз, – глаза у Юсуфа медленно холодели, обретали твердость металла, – нужен для всего нашего государства.

– Вот в тебе снова заговорил эмир, – Суюм огорченно вздохнула. – С таким тобой невозможно говорить. Ты глохнешь, перестаешь понимать человеческие слова. Я порой теряюсь в догадках: куда подевался столь любимый мною брат? Куда же утащили его злые джины, подменив на бессердечного эмира? Прости меня за мои слова, повелитель Ильхам…

И столько неприкрытой жгучей издевки, перемешанной с горестным изумлением и ярким недоумением, выплеснулось бурным фонтаном, что Юсуф вздрогнул, как от жалящего удара плетью.

Любимая сестра в своем густо пролившемся отчаянии хлестнула его со всем бессердечием, попала в самое больное место, вызвала его гнев.

Уже приподнялись вверх его руки, чтобы три раза громко хлопнуть в ладони и отдать беспощадный приказ… Но он удержался. Перед ним стояла сестра, которую он любил больше всех на этом свете. И лишь только ей он мог простить все то, что ненароком услышали его уши.

– Ахмед-бий, – отдышавшись и потихоньку выпустив свой яростный гнев, произнес он, – тебе не пара. Пойми же, сестра…

– Он, мой брат, – она растерянно моргнула, – приходится Махмед-беку внучатым племянником. Его род столь же знатен…

Указательным перстом девушка легонько коснулась правой брови. В последние минуты она совсем перестала понимать эмира.

Ей никак не удавалось взять в толк, где же упрятаны логика и связь. Чем же уродливый Махмед-бек лучше писаного красавца Ахмеда?

– Его род, – мужские губы презрительно скривились, – потерял все свои земли и все богатства. С ними никто не считается. И другое дело – Махмед-бек. Ты станешь хозяйкой Сувара. Твои дети будут править их бескрайними и богатыми землями.

– Сего никогда не случится! – выкрикнула она в сердцах, представив себя в одной постели с жестоким и безобразным беком.

– Дорогая Суюм. Ты должна подчиниться, иначе…

– Иначе, – девичьи глаза задрожали, покрылись влажной пленкой, – иначе ты казнишь меня, мой любимый царственный брат? Я приму, – Суюм опустилась на одно колено, – любое твое наказание. Смерть будет для меня лучшим избавлением от уготованной мне тобою участи…

Нежная девичья шейка покорно вытянулась, словно бы девушка уже взошла на предопределенный ей злою судьбою эшафот.

– Иначе, – эмир нежно приподнял сестру, взял ее подрагивающие ладошки в свои крепкие руки, – нашу страну ждут великие беды. Если ты откажешься…

– Ежели я откажусь, то Махмед пойдет на тебя войной? – внезапная догадка озарила Суюм.

И из-за этого она должна стать женой мерзкого, противного ей бека? Пусть же брат покажет коварному уродцу, кто владыка и повелитель!

– Уничтожь его! – с кипящей злостью и ненавистью выдохнула она.

– Он подчинил себе все племена Сувара и барситов. Он силен…

Моргнув, опустились девичьи глазки. О, Аллах! Последние надежды стремительно угасали, наткнувшись на горькую истину. Нет, Юсуф сам не начнет кровопролитной войны. Он постарается откупиться ею…

– Ты, – тяжкий вздох безысходности вырвался из девичьей груди, – ты легко кидаешь меня в жертву, отдаешь на заклание, как жертвенного барашка? Ты хочешь обменять меня на мир. Как бездушную вещь…

Безутешная Суюм горько качнула головой. Какая жестокая гримаса безжалостной судьбы. Ее царственный брат не хочет, он боится новой междоусобной войны между родами…

– Моя дорогая сестра, ты же должна понимать, что твое положение обязывает тебя думать, прежде всего, о нашем государстве.

– Государство?! – полные недоумения глаза девушки стремительно прошлись по комнате. – Что оное такое? Ты скажи мне…

– Государство – оное мы все…

Девичьи глазки ярко вспыхнули, недоуменно расширились. Суюм непонимающе воскликнула:

– Ты владыка и повелитель. Тебе принадлежат все права.

– Дорогая моя Суюм, жизнь наша сложна и противоречива. Порой, к сожалению, в ней прав именно тот, у кого сила, а не тот, у кого есть права, полученные по рождению, но, увы, у кого в руках нет той самой силы для того, чтобы всеми своими правами обладать в полной мере…

Плотно обнявшись, они присели, как делали раньше, когда играли в счастливую пору их беззаботного детства. Эмир негромко рассказывал:

– …Давным-давно, сестра, когда нас с тобой на земле еще не было в оном злом и беспощадном мире, наши давние предки обитали в далеких степях. Их войлочные жилища всегда были полны изобилия, радости и земного счастья. Во многих битвах и сражениях они защищали своих детей и свои жизни. И никто не мог сказать, что они были неправы в своем естественном желании жить, жить и радоваться. Они-то были совершенно правы. И те, кто вскоре явился на нашу землю, были правы своей несокрушимой силой. Их правда и права, увы, оказались сильнее. Наши предки полной мерой и до самого дна испили из горькой чаши страданий и несбывшихся надежд. Бесприютными скитальцами племена отправились по свету искать себе новую родину, подгоняемые вперед многими другими народами…

Осознавшая то, как мало она знает, девушка прикрыла глаза. Никак не могла она понять, почему никто не говорил ей про то много раньше. Утаивали о том, что существуют в их мире не одни только радости.

Суюм всегда казалось, что стоило лишь высказать свое пожелание, капризно притопнуть ножкой и все мигом, как в сказке, исполнится.

Глядя на нее, построжавшую, Юсуф усмехнулся и продолжил:

– …Наши предки явились в эти места не затем, чтобы снова уйти и искать себе другого места. Никуда с этой земли не двинусь и я. С порога нашего дворца ты видела лишь малый лоскут нашей земли. Твои мысли и твои поступки направляет не сама мудрость, а норов разбалованной девчонки. От того, что наши роды вечно в распрях и ссорах, нет выгоды ни мне, владыке и повелителю, ни самому маленькому племени. Горе и беда незримо стоят на пороге каждого их жилища. Представь себе все, подумай, постигни истины нашей жизни, тогда твоими мыслями начнет повелевать мудрость. Она, может, подскажет тебе и иные, чем прежде, желания. Ты перестанешь громко порицать меня, будешь моим первым помощником. Мы станем с тобой единым целым…

Поднимая голову, Суюм тяжело вздохнула. Как же ей все это тяжело и немыслимо непросто понять. Лучше бы родиться ей в семье бедного пастуха. Вот бы бегала она свободно по бескрайним заливным лугам. Без оглядки на всех встречалась бы она со своим любимым…

Старший брат мягким движением повернул к себе удрученное лицо своей младшей сестренки, безмерно расстроенное, с навернувшимися на глазках прозрачными слезинками-изумрудами.

– Ты, должно быть, моя дорогая Суюм, все еще дуешься на меня, все думая: почему именно ты должна оное сделать, смириться перед волей брата и выйти замуж за нелюбимого тобой человека? Зачем мы должны уступить Махмед-беку, принеся тебя в жертву? Но такова наша жизнь: мир наш держится на острие меча и тонком жале стрелы. Каждый ищет богатства не на своей земле, а зарится на чужое. Пусть хотя бы тысячу раз прав тот, кто защищает свое поле, потому что он от зари и до зари ходит за ним, обильно поливает своим потом и слезами. Но все едино урожай соберет тот, у кого в руках войско и сила…

И, как бы отважны люди ни были, все равно в одиночку никто свою волю не убережет. Именно робкая свобода и станет первопричиной их неминуемой гибели. И лишь свобода под могучей властью владыки и повелителя, свобода, щедро данная им из его крепких рук, оградит их от грядущего разорения. Тогда племена и роды наши обретут новую силу, и державе нашей прибавится непобедимого могущества…

И пусть кто-нибудь посмеет пойти против единой державы! Моя любимая сестра, ты постарайся укреплять свой дух мыслью о том, что на берегах наших рек каждый должен быть связан единой волей. Огляди весь наш мир не токмо из окна своей комнаты. Посмотри шире, увидь, как навсегда соединяют свои воды Итиль и Чулман-су, где перекрестье не токмо двух могучих рек, но и сплетение навек жизней и судеб всех наших родов и племен. Вслушайся, сестра, в саму природу, посмотри, как разумно устроен весь наш мир! Тысячи рек, речушек и родников, у истока которые легко переступит глупая курица, текут и изо всех сил стремятся прибавить силищу одной великой реки! Следуя врозь, они никогда не достигнут большой воды, высохнут по пути. А влившись в Итиль, они отдали ему свою силу и взяли себе его мощь. Поэтому и нет в мире иной другой реки, которая могла бы сравниться с нею!

Все народы и племена, кто обитает по берегам наших рек, должны встать рядом, обрести такую же объединенную мощь и силу…

Ты, моя дорогая и любимая сестренка, должна обратить силу рода Сувар не против нас, а поставить ее рядом с нами. Размышляй не токмо о себе. Переживай о других. Оглядывая мир, беспокойся не о малом и суетном – ты размышляй и думай о великом…

– Я поняла тебя, – слезы текли по ее щекам, – мой царственный брат. Я безропотно выполню твою волю… – Суюм осознала, что никуда ей не деться, ничего с решением брата не поделать, и ей ничего не остается, как только смиренно подчиниться своей судьбе.

Случилось и свершилось то, чему предначертано было неотвратимо случиться. Свадебный туй длился на протяжении двух недель.

Горделивый и сполна удовлетворенный тем, что стал обладателем самой прекрасной женщиной во всей их могучей державе, Махмед-бек повез юную жену в свой город Сувар.

Рядом с ним на коне ехала вовсе не та девушка, какой она была всего месяц назад, а на многие годы повзрослевшая женщина, вобравшая в себя необходимую мудрость управления большой державой.

С непраздным интересом рассматривала Суюм мощные укрепления большой крепости. В некоторых местах они вытянулись в два ряда.

На плоской вершине внешних насыпных валов установили частокол из заостренных сверху огромных и толстых бревен. Перед ними вырыли глубокий ров, заботливо наполнили его темной водой.

Местами канава в ту жаркую пору, конечно, обмелела, и там, на дне, хорошо проглядывались остро заточенные колья. Муж Суюм неплохо подготовился к защите на тот случай, если он объявит войну своему суверену. Не зря ее царственный брат опасался начала войны. Сувар мог выдержать долгую осаду, изнуряя осаждающие его войска эмира. А тем временем коварные заговорщики могли нанести удар со спины…

На внутренних земляных валах недавно возвели двойные дубовые стены. Над ними горделиво возвышались башни, из которых то и дело выглядывали хорошо вооруженные воины.

Должно быть, именно оттуда во время приступа они начнут осыпать осаждающих тучами острых стрел и копий, сбрасывать вниз огромные камни и бревна, лить на головы неприятеля кипяток и горячую смолу.

Хитрый и коварный, злобный и злопамятный Махмед-бек имел всего лишь одну слабость – он был влюблен в нее до беспамятства и потакал ей во всем, охотно выслушивал и выполнял все ее пожелания.

В душе Суюм смирилась со своей участью и покорно приняла мужа на брачном ложе. Она закусила до крови алые губы, чтоб не закричать от гадливости и отвращения. Законы веры велели стать ей послушной мужу во всем, покорно исполнять супружеские обязанности.

– Моя прекрасная газель! – высокая кровать протяжно скрипнула под тяжестью жениха. – Я едва дождался ночи…

Бедная Суюм вжималась в ложе, старательно унимала судорожную дрожь, прокатывающуюся по всему ее телу, натянутому от брезгливого отвращения. Слюнявые поцелуи мужа вызывали в ней приступы рвоты, к ее горлу подступил горький тошнотворный комок.

– Ты родишь мне наследника! – донеслось до ее пылающих от стыда ушей, и она с ужасом почувствовала, как мужние ладони раздирают ее сжатые колени, бесцеремонно разводят их в стороны.

Сжимаясь от обморочного страха в бесчувственный комок, Суюм не ощутила, что в поведение ее мужа вкрались суетная поспешность и предательская неуверенность. В самый ответственный момент мужская сила покинула бека, коварно оставила его одного на поле брани.

Как Махмед ни пытался, сколько ни ерзал он на жене, причиняя ей боль, ничего у него не выходило. Никак ему не удавалось разрушить ее естественную преграду, лишить Суюм девственности.

– Козочка моя! – прошептал мужчина и тяжело откатился в сторону. – Я сгораю от любви к тебе! Мне нужен глоток вина!

Вдохнув полной грудью, девушка поблагодарила Небеса за данную ей передышку. Приоткрыв глаза, она сквозь реснички наблюдала за тем, как ее муж сполз с их высокого ложа, грузно переваливаясь, прошлепал к небольшому столику, заставленному напитками и яствами.

– Тебе налить? – донеслось до нее.

– Нет! – тонко выкрикнула Суюм, хотя губы ее пересохли от жажды. – Иди ко мне, муж мой…

Несчастной девушке хотелось, чтобы предстоящий кошмар поскорее закончился бы и от нее отстали бы, оставили бы ее в покое.

– Я иду! – бек приоткрыл резную коробочку, вынул из нее искусно изготовленный заменитель его постыдно испарившейся мужской силы.

Мужское тело приблизилось, и девушка снова прикрыла свои глаза. Тупой и твердый предмет безжалостно раздирал ее внутренности. Суюм от режущей боли вскрикнула и потеряла сознание.

На простынке расплывалось красное пятно. Бек отбросил в сторону окровавленный инструмент, исправно сослуживший свою службу.

– Радость моя! – бормотал Махмед, устраиваясь поверх жены.

С остальным он способен был справиться и сам. Он сумеет оросить своим семенем лоно красавицы-жены, и она принесет ему наследника…

На следующее утро бек приказал принести в ее покои резной ларь с драгоценностями. Щедро он отблагодарил ее за подаренные ему радость и счастье обладания самой прекрасной женщиной их державы. Вечером он снова посетил супружеское ложе.

– Моя газель, – бек навалился на жену всем своим грузным телом, – твоя красота затмила солнце…

– Мне больно! – тяжко выдохнула Суюм.

Как и накануне, твердый и тупой предмет раздирал ее незажившие ранки, безжалостно наносил новые повреждения.

– Немного терпения, моя газель! – увещал ее бек, меняя положение и выбрасывая в дальний и темный угол диковинную штуковину.

Суюм страдала и терпела…

На третью ночь мужчина непритворно удивился:

– Моя газель, тебе пора привыкнуть. Спать с мужем – обычное дело. Любящим женам оное в охотку и в радость…

Искушенный в любовных забавах, ее муж недвусмысленно давал ей понять, что или с ней что-то не в порядке по женской части или же она попросту не любит своего мужа.

– Я привыкну, мой господин! – женские губки изобразили улыбку. – Я уже ощущаю надвигающуюся усладу.

Умная женщина нашла выход. Она закрывала глаза и представляла себе, как посоветовала ей старая служанка, воспитывавшая ее с самых пеленок, что она лежит с другим, что кто-то другой целует ее, ласкает…

– Желанный мой! – в полузабытье шептали ее уста.

Оставаясь одна, Суюм горько плакала. Находясь рядом с мужем, она излучала полное удовольствие. Женщина играла роль. Ради спокойствия своего государства ей надлежало покорно следовать судьбе.

Перебирая драгоценности, Суюм наткнулась на тяжелое ожерелье и долго не решалась взглянуть через него на свет.

Сквозь горькие слезы, застилавшие взор, смотрела Суюм на темные рубины, на которых, как ей казалось, запеклась невинная кровь…

– Как я его ненавижу! – прошептала она.

Суюм ненавидела и терпела…

Через год она родила мальчика. Но бедняжка Муратбек появился на свет слабым и хилым, не прожил и двух недель. Зачатое не по любви, а в насилии дитя не выдержало позора жизни и отправилось на Небеса.

– Наш сын недолго радовал нас! – опечалился бек.

И малости для Суюм стало достаточно, чтобы она увидела, какими страшными и уродливыми вырастут ее дети, рожденные от мужа.

Кривые, коротковатые ножки. Головенка схожая с тыквой. Большие торчащие уши. Мясистый бесформенный нос. Она поняла и ужаснулась, передернулась от тошнотворного отвращения. И все ее будущие дети станут ей вечным напоминанием о ее несчастливой судьбе…

– Лучше бы мне самой умереть! – женщина издала горький стон.

О, Всемилостивый Аллах! Как ей с этим жить-то дальше? И если бы дело заключалось в одном физическом уродстве владельца Сувара.

С этим-то она могла бы, в конце концов, и смириться. Со временем они ко всему привыкают, и взгляд перестает замечать все столь остро…

Однако иметь мужем хладнокровного убийцу всех своих ближайших кровных сородичей, денно и нощно жить со свербящей мыслью стало невыносимо. Она вскользь, чтобы досадить ему, обмолвилась о роковой участи родственников мужа в присутствии Махмед-бека.

– Твои родичи, мой господин, один за другим отправились на тот свет. И, мнится оное мне, что не без твоей помощи…

Владетельный бек широко улыбнулся. Нисколько не смущаясь, муж привел ей пример, ужасающий по своей бессердечности:

– Моя прекрасная газель, в оном нет ничего нового и удивительного. Подобным образом поступает и лев – царь всех зверей. Когда молодой самец подрастает и набирает достаточно сил, он силой прогоняет прочь старого и ни к чему непригодного вожака и убивает все его потомство, съедает всех его детенышей, оставляет в живых лишь молодых самок.

– Поэтому, – ее глаза потемнели, налились смертельной тоской и горечью, – ты, чтобы захватить власть, убил всех своих братьев?

– Зато, моя газель, – бек впился в ее губы жадным поцелуем, – никто не угрожает твоим будущим детям. Нарожай мне много детей…

Не сразу, но до Суюм дошло. Пока им, ее детям, ничего не угрожает. Пока они еще не родились. Пока они еще не выросли. Пока жив их отец – Махмед-бек. А после его смерти начнется новая кровавая резня.

– А после твоей смерти они вырежут друг друга, – тоскливо кинула она убийственные слова – приговор.

В ответ бек промолчал, покатал желваками. Пока они живы, многое им подвластно. Но будущее не в их власти. На потускневшем лице мужа Суюм, как по написанному, прочитала предначертанное ее детям.

Будто воочию, она увидела, как на ее глазах, рано постаревших от пролитых горьких слез, подросшие дети начнут насмерть бороться за наследство, доставшееся им от ушедшего в мир иной отца.

Победит в ожесточенной схватке самый сильнейший, хитрейший и подлейший. Такой, каким был их отец. Не приведи Аллах, дожить ей до страшных дней, увидеть кровавый кошмар своими очами…

– Скажи, Махмед, – тихо, почти не дыша, спросила она, – отчего умерла твоя последняя жена?

Застигнутый врасплох ее неожиданным вопросом, бек нахмурился, недовольно засопел. Про ту историю он не любил вспоминать.

– Моя газель, – глухо произнес муж, – терпение мое не безгранично!

Опрокинув в себя чашу вина, Махмед-бек посмотрел на свою жену страшными, ничего не видящими глазами. Его взгляд застыл. Он снова мысленно вернулся в те страшные дни.

Много лет минуло с той поры, когда он со своим войском навалился на соседнее племя барситов. Но он все помнил до самых мельчайших подробностей, словно еще вчера он собрал все свои разбойничьи шайки, направил их в грабительский поход.

– Каждый вой получит свою долю! – пообещал он.

И бек выполнил данное им слово, щедро наградил он своих воинов. После того, как они подло напали и пожгли почти весь город, по его приказу убили предводителя, вырезали всю его семью, жен, детей.

Долго длилась осада. Не день и не два…

Ожесточенным штурмом приходилось брать высокую крепостную стену, методично выбивать защитников из каждой башни, шаг за шагом упорно продвигаться к самому последнему укреплению барситов, где засели вождь племени и его ближайшие соратники.

– Собаке – собачья смерть! – бек нанес удар страшной силы.

Рухнул наземь перерубленный надвое старший сын вождя, и Махмед рванул на себя дубовую дверь в небольшую светлицу. В ней он нашел забившуюся в уголочек юную девушку-красавицу, единственную дочку предводителя барситов. Одного мгновения хватило татю.

Понял бек, что если он женится на девке, все эти земли по праву перейдут к нему. Он станет их законным властелином…

– Беру тебя в жены! – громоподобно рявкнул бек, одним движением могучей руки разрывая тонкую материю.

Обнажились толком не сформировавшиеся юные девчоночьи грудки. Нежная кожа моментально покрылась пупырышками. Два острых соска скукожились от леденящего холода, принесенного с собой загулявшим по башне студеным ветерком – немым свидетелем насилия.

– Нет! Нет! – раздался, ударился в каменные стены, дрожа, забился в высоких потолках отчаянный вопль-крик тринадцатилетней девочки, с которой сорвали всю одежду, которую повали на холодный пол в двух шагах от окровавленного тела ее бездыханного брата.

Разгоряченный битвой насильник даже не обратил своего внимания на полный безысходности вопль несчастной жертвы, отец которой и два ее брата лежали за стенкой, и тела их еще не успели остыть.

– Нет! – дева тщетно пыталась скрестить свои худенькие и слабые коленки, уберечь свое юное тельце от надвигающегося насилия.

– Ты будешь моей женой! – бек угрожающе занес над полонянкой свой огромный и волосатый кулак.

Девчушка окончательно поняла, что участь ее уже предрешена. Она оказалась лишь бесправным орудием в руках безжалостного убийцы для достижения им еще большего могущества и власти.

Намотав на волосатый кулак длинную рыжую косу, Махмед-бек со всей злости дернул столь сильно, что девчонка вмиг задохнулась от боли. Безвольно поникла она, придавленная его тяжеленной тушей. Ее сжатые в кулачки узкие ладошки безжизненно раскрылись.

Будто застывшие в ужасе серые камни с немым укором глядели на то, что творилось в небольшой светлице. Многое они повидали за свою вековую историю, но этакого кошмара…

– Дьявол! – мужчина весь покрылся жаркой испариной.

К нему вдруг пришло понимание того, что у него ничего не выходит. Подобного с ним раньше не случалось. Он всегда бахвалился тем, что способен в любое время завалить и покрыть понравившуюся ему девку или бабу. И никогда не имел он проблем в общении с женщинами.

– Проделки шайтана! – выругался бек.

Позорный конфуз приключился с ним в самый неуместный момент. Если он не сможет осеменить девчонку, его прав на новые земли никто не признает. Его обсмеют. Он скоро станет вселенским посмешищем. Его перестанут бояться и уважать.

– Нет, она станет моей женой! – кривая ухмылка довольно загуляла по его обветренным и потрескавшимся губам.

Махмед выхватил из ножен свой небольшой кинжал. Раздвинув ноги беззащитной жертвы, насильник, не раздумывая, пустил в ход рукоятку смертоносного оружия.

– А-а-а! – во все стороны полетел душераздирающий вопль.

– Теперь ты моя! – мужчина остался доволен своей работой.

Тернистый путь к новым землям и несметным богатствам оказался проторен. Дело оставалось за малым. Внести мужское семя в девичье кровоточащее лоно не составило для бека особого труда.

– Ты – моя жена! – объявил он очнувшейся девчонке.

Не откладывая, бек женился на сиротинушке и присоединил к своим землям обширную область соседей. Но детей им Боги не дали. Видать, своим кинжалом насильник лишил свою жену, Алтынчэч, возможности деторождения. Поначалу отсутствие наследников сильно беспокоило Махмеда, а потом он принялся методично изводить женщину со свету.

Денно и нощно муж поносил жену, частенько поколачивал. Года два тому назад Алтынчэч бросилась с высокого обрыва в глубокий омут. И живых свидетелей, конечно, не осталось…

– Она утонула, моя радость, – Махмед-бек притворно вздохнул, – когда купалась. Я отрубил головы всем виновным в ее смерти…

По спине молодой женщины побежали нервные мурашки. Ее муж считал виновным в гибели той жены, кого угодно, но не самого себя.

Будто не он сам довел бедняжку Алтынчэч до крайнего состояния, когда та решила, что лучше покончить с самой жизнью, чем продолжать влачить унылое и беспросветное существование, делить одну постель с безжалостным упырем, убийцей всей ее семьи…

– С тобой, моя газель, подобного не случится…

Когда на руках Суюм тихо угас младенец, ее несчастный первенец, женщина с еще непонятным для себя облегчением вздохнула.

Вскоре пришло и выстраданное сердцем понимание. Ее безвинное дитя отмучилось сразу. Ушло оно, счастливо не узнав, какая злая судьба была для них всех уготована.

Хотела Суюм наложить на себя руки. Не знала, что скажет в ответ ее царственный брат, не проклянет ли в отчаянии эмир свою сестру на века за ее сиюминутную слабость, за совершенное ею предательство…

Глядя на почерневшее и осунувшееся лицо жены, Махмед-бек не трогал ее, оставил на время в покое и находил утешение с молоденькой наложницей. Вера позволяла ему иметь до четырех жен, хотя он пока и ограничивался одной Суюм в знак особого уважения к эмиру.

А количество наложниц никем и ничем не ограничивалось. За свою жизнь он еще не пропустил ни одной понравившейся ему девчонки…

Молодая женщина презрительно поджимала губы, когда служанки шепотом сообщали о новых жертвах необузданной похоти ее супруга.

– О, Аллах, накажи жирного борова… – шептала она, когда ее никто не мог услышать. – И прости меня за мои хулительные слова…

Прибыл гонец от эмира. Привез он послание, в котором повелитель выражал искреннее соболезнование зятю и любимой сестре по поводу безвременной кончины их наследника и призывал своего полководца на Высший Совет. Начиналась подготовка к большому походу. Пока еще никто не знал, в какую сторону повернет эмир копье войны.

С несказанным облегчением вздохнула Суюм, когда Махмед выехал в столицу, и она на недельку-другую осталась одна.

Почти все время, днями напролет, думала, гадала она о том, надолго ли покинет ее супруг, если он отправится на войну. И сколько же можно попусту гадать, если проще простого сходить и спросить…

– Скажи-ка, почтеннейший, – исподволь и осторожно допытывалась женщина у ученого муллы-улема, – долог ли путь, простирающийся до Мещерской стороны?

– Неделю одну, Суюм-бикэ, – охотно отвечал ей ученый служитель Аллаху, преподававший в богословском училище, – если идти конным обозом до нашего города Ошеля, что стоит на том, на правом, берегу Итиля. Другие народы еще называют нашу реку Волгой.

– Того самого Ошеля, – на краткое мгновение нахмурились, сошлись у переносицы, вспоминая нелегкие и тревожные дни, ее тонкие брови, – что восемь лет назад захватили и сожгли русичи?

Военные столкновения булгар с русинами происходили с различной периодичностью и в прежние годы и века. Причиной довольно частых вторжений русских князей на территорию Великой Булгарии являлось желание овладеть всеми ее богатствами, которые заключались не только в пушнине, но и в зерне, которого на Руси временами было в недостатке из-за частых недородов1.

– Того самого, ханум, – богослов прочитал в раскрывшихся женских глазах мелькнувшую тень прошлого. – А уже от того места дня два-три хода будет…

После недолгого молчания последовал ее вполне уместный вопрос, никак не долженствовавший вызвать особых подозрений:

– А велика ли страна Мещера?

– Как оное сказать? – мулла неопределенно пожал плечами, не ведая того, как бы проще объяснить госпоже, может быть, и спросившей ради одного праздного любопытства. – Не столь она и мала. За неделю всю сторону их конно не объедешь.

– А кто они, мещеряки? – в глазах у женщины разгорелся не просто любопытный, а сильно заинтересованный огонь. – Расскажи мне о них.

Ученый мулла-улем был разительно непохож на ее самого первого учителя, который, кроме одних сур из Корана, другого ничего не знал и толком ничего объяснить ей не мог. Долго рылся он в Священной книге, беспомощно разводил руками: «Того ни мне, ни Аллаху не ведомо».

Имелись у нее, конечно, и другие учителя. И они смогли научить ее многим языкам и наречиям. Но в жизни понимали они крайне мало.

Чему еще, спрашивается, может научить рабыня из русичей, кроме своего языка? Хотя, благодаря пленникам, Суюм понимала и довольно бегло разговаривала по-русски, по-польски и по-литовски, разбиралась немного в сложном свейском наречии. Отец собирался выдать ее замуж за русского князя или же за повелителя одной из западных держав и со всем тщанием готовил свою дщерь к династическому браку.

– Я, почтеннейший, на днях видела двоих мещеряков-покупателей на базаре, – продолжила Суюм, видя, что ее собеседник все молчит, видно, обдумывая свои слова. – По обличию мещера будто на наших людей изрядно похожа, а говорит про меж себя не по-нашему.

– Они, ханум, как и мордва, – народ чудского (финского) корня. Живут тут испокон веков. Появились на оных землях намного раньше нас, булгар. Живя бок о бок в соседстве с русинами, и сами обрусели. Но многие из них перенимают наши обычаи.

– А какой они все веры?

– А-а-а, – улем ухмыльнулся, – кто да во что у них горазд.

Изумленно заколыхались длинные и пушистые черные ресницы. Как же так, один народ, а верует в разных Богов? И живут все вместе?

– Да? – женские губы расплылись в недоверчивой улыбке.

– Много среди них, что приняли по нашему примеру ислам. Иные же стали православными христианами. А кое-кто до сей поры пребывает в своем древнем язычестве.

– Живут без веры? – ужаснулась Суюм. – Как можно жить без веры?

Лишь чуток погодя вспомнилось женщине, что их предки когда-то тоже жили и верили совсем другим Богам.

– Да, поганства, ханум, у сего народа и доселе немало. Вот, взять ежели, покойников своих они не закапывают лежа, как у нас, не кладут в гробы, как русичи, а сидячими, как есть, и закидывают сырой землей. Странный они народ. Женщин, как и у нас, к похоронам и поминкам не допускают. Женок каждый мужчина старается иметь побольше.

– Я слышала, – женщина чуть повернула голову, блеснули лукавым блеском очаровательные глазки, – что у православных разрешено иметь единственно по одной женке.

– Так мещеряки на одной бабе женятся у своего попа, а на других – у своего шамана. Но иначе им нельзя. Они по-другому не могут…

Ответив, мулла прищурился, словно испытывая свою собеседницу, может, тем самым и провоцируя ее на дальнейшие расспросы.

– Почему же? – Суюм заинтригованно подалась вперед.

– Народ они-то хлеборобный, да вот по их обычаю работать мужику самому на земле харам, зазорно. Вот они держат при себе женок, вроде рабынь. У кого земли больше, тому и баб надобно иметь много.

– И что, мужики на боку полеживают? – женский глаз прищурился.

– Нет, ханум. В поле они на своих баб все больше покрикивают. А вот, к примеру, топором орудуют больно ловко и в домашнем хозяйстве справляют дело, как и полагается. Нашим есть чему у них в том деле поучиться. Слышал я, что именно они когда-то научили наших предков строить дома из дерева…

Суюм удивленно моргнула. Выходит, ближних соседей можно не токмо грабить, но и перенимать к себе самое полезное. А она все время жила в своем тесном мирке и ничего толком не знала и не понимала.

– Откуда ты все ведаешь, почтеннейший?

– Приходилось мне, ханум, бывать в их краях. Посольством ходили мы. Да и воевать те места довелось.

Высокая гостья удовлетворенно кивнула. Один край ее любопытства вполне удовлетворился. Пора ей переходить к другим соседям.

– А что вот ты знаешь про мордву? – спросила женщина, позволив ученому мулле взять короткую передышку.

– Их земли намного ниже лежат. Русичи те места еще краем Дикого Поля прозывают. Делится народ на два племени: те, что живут ближе всего к Руси, зовутся эрзи, а кто к нам ближе – то уже мокша. Первых от русичей вовсе не отличишь. Мокша обличием своим ближе к нам тянет. Видать, сказывается давнее с нами соседство. Кровь-то со временем смешивается. Одеваются они по-нашему.

– И вера у них тоже наша?

– Да нет, мало таких. Немного среди них и православных. Мордва еще крепка в своем язычестве.

– Кто же они такие, почтенный, эти язычники? Во что они верят?

Спрашивала Суюм, а сама все поглядывала на ученого собеседника своими не по-женски проницательными и умными глазами, будто прямо говорила, что с ней можно смело рассуждать на самые разные темы.

– Богов у них много, – степенно разъяснял мулла. – Но выше всех они почитают того Бога, который будто живет под землей и посылает людям весь урожай. И перед посевом яровых и озимых каждый хозяин выносит в поле всякую снедь и закапывает ее в землю, чтобы сего Бога урожая задобрить. И не важно, приняли они нашу веру или же кучно поклоняются Христу, но от обычая оного ни на шаг не отступаются…

Задорный огонек блеснул в женских глазах, они хитро прищурились:

– Донесся до меня слушок, что наш народ тоже будто верил в разных Богов. Али врут все про то недоброжелатели и хулители нашей веры?

– Да, ханум, – улем согласно кивнул головой, – ислам пришел к нам лет триста назад из далекого Арабистана…

За разговором Суюм и позабыла про свой самый главный вопрос к ученому мулле-улему, опомнилась, когда в оконце постучались усталые лучи заходящего солнца.

– Ой, – заторопилась она, – самого-то важного я у тебя не спросила. Имелось у меня желание распытать подробно про Русь. Да, видно…

– Завтра приходи, госпожа. Я тебе и про их народ все, что только ведомо мне, расскажу-поведаю…

Просторная комната Айши вмиг неудержимо наполнилась звонким девичьим голоском, и тогда Суюм очнулась от своих воспоминаний.

Медленно открыла женщина глаза и посмотрела на оживленное лицо своей красавицы-дочери. Вспомнила, зачем пришла, грозно свела брови:

– Айша, ты снова выезжала за ворота?

Переступая ногами, дочка виновато опустила голову, потупилась:

– Я, мама…

– Смотри мне в глаза. Снова, как мальчишка, одна скакала по полям и опять носилась, словно очумелая, и без охраны?

Моргнули девичьи реснички, не зная, что ответить:

– Со мной была Гюль.

– Скажешь ты еще, – хмыкнула Суюм, нисколько не серчая на свою дочь, ибо сама когда-то такой была, – что надежная охрана. Надо быть поосторожнее, девочка. Наш повелитель эмир сообщил мне о том, что на границе нашего государства снова появились неведомые нам татары. Ты меня, дочка, надеюсь, поняла?

– Да, мама. Больше я одна не выеду, – пообещала Айша.

– Вот и умница, – Суюм поцеловала дочь в лоб и вышла.

Как привидение, из тени вынырнула Гюль, спрятавшаяся от гнева матери своей госпожи. Айша тут же заметила ее смятенный, бегающий по сторонам взгляд и весело прыснула в маленький кулачок.

– Гюль, живо умываться и переодеваться! – вдоволь насмеявшись, приказала она. – Гроза миновала, растворяй пошире оконца…

– Слушаюсь, госпожа…

В одно лишь мгновение на искусно инкрустированном столике из красного дерева возник изящный серебряный тазик с тонкими красиво изогнутыми краями. Рядом с ним встал позолоченный кумган – кувшин для омовения с высоким изогнутым носиком. Между ними мягко легло пушистое полотенце…