Читать книгу Пропавшее кольцо императора. Хождение в Великие Булгары - Роман Булгар - Страница 6
Часть первая
Булгарская княжна
Глава V. Рассказы о русичах
ОглавлениеЧерез два денька появился Махмед-бек. Он был встревожен донесшейся до него вестью о случившемся происшествии. Жена встретила его со слабой улыбкой на лице.
– Суюм! – бек приветственно развел руки в стороны.
– Махмед, я рада тебя видеть, – тихо прошептала она и постаралась быстренько увести свой безмерно виноватый взгляд.
Поскорее упрятала она его, чтобы муж ненароком не смог прочитать в ее глазах то, что знать ему было совершенно ни к чему, что могло бы привести к непредсказуемым последствиям.
– Суюм, ты жива, жива! – бек припал на колено перед ее постелью и прижался жесткими губами к ее нежной ладони.
– Все хорошо, мой повелитель.
– Я сам, сам порублю их всех на куски!
В ту самую минуту сильно взволнованной и напуганной женщине казалось, что рассудок мужа помутился от охватившего его бешенства.
– Они нарочно наслали медведя, чтобы погубить тебя! – зло зашипел он, наливаясь темной кровью. – Они хотят, чтобы мой род прервался. Они подстроили для тебя ловушку. Они хотят, чтобы наш владыка эмир отвернулся от меня. Я знаю, кто они!
Коварный интриган, мастер на всякого рода подлости, он и о других думал ничуть не лучше. Во всем ему мерещились заговоры и происки нажитых им за все долгие годы междоусобной борьбы многочисленных недругов. Многим, очень многим людям не нравилось, что повелитель благоволит к нему, выделяет среди других владетельных беков…
– Я сама во всем виновата, Махмед, – тихо промолвила она, опасаясь его необузданного гнева, больше страшась не за себя, а за невинных слуг, которые могут пострадать из-за ее же необдуманного поступка.
– Ты снова защищаешь смердов, недостойных твоего внимания, моя сладкая радость, – голос мужа смягчился. – Что я могу для тебя сделать?
– Ты приехал, – прошептала она, успокаиваясь, – и мне много лучше. Как долго ты сможешь пробыть со мной? Ты меня одну не оставишь?
С некоторых пор Суюм в полном совершенстве овладела искусством тончайшей восточной дипломатии и завуалированной хитрости. Можно почти ничего не сказать. Но от того, как оно сказано, зависит многое.
На деле, ее больше интересовало то, когда, как скоро, муж покинет пределы их города. Но спросила она иначе, словно бы желая безмерно продлить свою радость от нечаянной встречи с мужем.
– Твой брат, – важно надулся Махмед-бек, – отпустил меня всего на неделю. Не может он без меня. Мы готовимся к великому походу.
Выражение полного самодовольства и неприкрытой высокомерной спеси появилось на его уродливом лице, и Суюм едва-едва сдержала в себе рвущееся наружу чувство омерзительной брезгливости.
– И куда же ты двинешься на этот раз? – спросила она, задерживая дыхание, давя в себе подступившее чувство тошноты.
– Большой секрет! – муж таинственно покачал головой.
Жадными и соскучившимися глазами Махмед-бек ощупывал ладное тело жены, прикрытое одной прозрачной тканью сорочки. Вожделение росло и поднималось. Он до умопомрачения ее любит, любит…
– Даже для меня? – лукаво прищурилась жена, приподнимаясь.
Тончайшая материя, скользя, поползла с плеча, приоткрывая упруго выступающую часть нежного тела, обнажая тугую грудь.
– Для тебя – нет, моя сладкая радость, – мужская рука не выдержала пытки соблазном и забралась под просторную рубашку из китайского шелка, задирая ее, открывая упругий живот, обнажая крепкие груди. – Мы все силы двинем на Русь, отомстим им, проучим за прошлый набег.
Несмотря даже на то, что она сама сознательно провоцировала мужа, Суюм были неприятны его прикосновения. Особенно отвратными они казались после того, что она испытала в день своей неудачной охоты.
Если ей Махмед-бека не остановить, то он через мгновение овладеет ею, и сделает это, как всегда, очень грубо, заботясь только о себе. Как ее муж не похож на чуткого и внимательного к ней Ахмеда.
Частое и прерывистое дыхание приблизилось, грузное тело Махмед-бека всем своим весом навалилось на нее. Его слюнявый рот коснулся ее лица. От мужа несло тошнотворным смрадом. Как все ненавистно…
– Ой! – громко вскрикнула и деланно поморщилась она, изображая на своем бледноватом лице невыносимо болезненные муки.
– Прости, радость моя, прости, – забормотал муж, отпуская материю ночной сорочки и поднимаясь. – Я забыл. Тебе нужен покой.
Раздосадованный Махмед-бек вышел из спальни. Грубый и громкий голос его постепенно удалился, направляясь в другую комнату.
Скоро за ним следом покорно скользнула привезенная им с собой девочка-рабыня, недавно подаренная ему эмиром. Бек не сплоховал и не сильно расстроился. То, что ему невозможно взять от красавицы жены, всегда можно с лихвой заполучить от других женщин.
Новая вера вполне позволяла. И прежняя вера, к слову сказать, того мужчине никогда никак не запрещала. Все земные законы придумывают люди. А Пророк, отнюдь, не был у них слабой женщиной…
Через день Махмед-бек уехал, обещав привезти ей из похода дорогие подарки, новую рабыню-служанку и еще много чего по мелочам.
Лишь через неделю, ничуть не раньше смогла Суюм выполнить свое обещание и появилась в доме ученого муллы-улема.
Она слегка прихрамывала на поврежденную ногу и помогала себе при ходьбе тросточкой, вырезанной из слоновой кости. Вошла жена бека и выпрямилась, расправила гордые плечики.
– Приветствую тебя, почтеннейший…
– Проходи, ханум…
В тот день на женщине вместо ставшего для нее привычным наряда для верховой езды были легкие шальвары малинового цвета, завязанные у щиколоток. Озорно выглядывая, штаны виднелись из-под золотисто-алого шелкового халата и почти скрывали под аккуратно выделанными складками фиолетовые сафьяновые туфельки на высоких и красивых каблуках. Прелестную женскую головку украшала низкая, искусно вся расшитая жемчугом шапочка из малинового бархата.
– Как твое здоровье? – с приветливой улыбкой на лице осведомился гостеприимный хозяин. – Как чувствует себя наша ханум?
– Слава Аллаху, – тепло улыбнулась Суюм. – Пошло на поправку. Почтеннейший, ты обещал поведать мне про Русь.
– Я помню, ханум…
Поглядывая на гостью слегка прищуренным глазом, ученый мулла устроил для нее удобное сиденье из мягких подушек.
– Присаживайся, ханум. Разговор будет долгим. В двух словах про все и не скажешь. Я кое-что тебе приготовил.
– Говорят, – прекрасные глазки Суюм вопросительно расширились, делая еще привлекательнее их счастливую обладательницу, – что сей народ существовал задолго до рождения Христа и старше нашего?
– Как тебе сказать, ханум, – мулла неопределенно пожал плечами. – Достоверных источников не сохранилось. О тех временах мы можем судить токмо по летописям. Но их, ханум, пишут люди. Чьи слова легли на бумагу, чьи мысли они донесли, как нам про то знать…
– А ты, – женщина подалась вперед, – видел их своими глазами? Читать их тебе доводилось?
– Видел, ханум, и читал. И даже кое-что для себя интересное списал с них. Однако писали их, как я говорил, люди, и, думается мне, кое-где шли они против правды. Но про то тебе, ханум, станет ясно чуть позже. Если у тебя хватит терпения дослушать все до самого конца.
Чуть моргнули пушистые реснички, и легкая улыбка тепло тронула женские губки. Они, убеждая, быстро зашевелились:
– Хватит, хватит…
Ученый улем огладил степенную бородку, вздохнул:
– Приступим, ханум. В самом большом городе русичей, в их Киеве, говорят, жил летописец Нестор. Должен я сказать, что он вельми скупо упомянул об их древности, либо сам он не ведал ее. Он лишь вскользь упомянул, что славянский народ пошел от библейского рода Иафетова. Но толком ничего и не сказал он о многих доселе прошедших веках.
– Видать-то… – веселые искорки, затухая, проскользнули в женских очах. – Видно, сказать ему было особо нечего. Оттого и скуп оказался на описания того, о чем сам ничего не ведал…
– С первых страниц он перечислил, какие знал, славянские племена, где они обитали перед призванием, как Нестор пишет, на Русь варягов.
Напрягая память, женщина прищурилась:
– Я, помнится, слышала о варягах, но ничего толком не поняла.
– Варяги, ханум, скандинавское племя, вождей которых, по словам Нестора, и призвали для того, чтобы они правили Русью.
– Зачем же они позвали чужаков? – удивилась сестра эмира, никак не понимая, как можно самим добровольно передать, отдать свою власть.
Женская бровь шевельнулась. Что касаемо ее самой, ее взяли, просто кинули в жертву. И все ради сохранения своей власти…
– Имей терпение, ханум, – улем понимающе кивнул, постигнув всю степень ее недоумения, – выслушай до конца. Иначе до истины мы….
– Извини, почтеннейший…
– Из старых князей Нестор упомянул одного Кия, братьев его Щека и Хорива, да сестру их Лыбедь. Будто жили оные князья, и от имени их старшего брата пошел и сам Киев. Но есть у меня, да и у других в том большие сомнения. Само же повествование свое Нестор ведет от первых князей Рюриковичей. Мнится мне, что именно с их слов, именно по их указке он и писал. В Великом Новгороде я нашел иное повествование…
– Ты и там бывал? – женщина чуть сузила левый глаз.
Суюм устала удивляться. Одно чудное открытие шло за другим.
– Довелось. Летописание там началось намного раньше. И первым у них летописцем слыл епископ Иоаким. Муж, должен тебе поведать, по тем временам вельми просвещенный, живший в одни года со святым князем Владимиром, крестителем Руси, на ее землях особо почитаемым. Выходит, ханум, что лет за сто до Нестора. Собрал купно и записал все, что им было ведомо о славянах и о прошлом Новгородской земли…
Ежели верить ему, оставившему потомкам свои труды, были будто, жили в те далекие незапамятные времена два могучих князя: Славен и Скиф, братья родные, которые со временем повоевали все земли, что лежали по Дунаю реке и по берегу Понта, как называлось тогда Русское (Черное) море. После того Скиф со своим племенем осел в Таврии и на землях промеж Днепром и нашим Итилем, которые русские прозвали Волгой. А сам же Славен, оставив на Дунае за себя князем сына своего Бастарна, пошел на полночь, на север, и, дойдя до берегов Варяжского (Балтийского) моря и Ильмень-озера, основал великий град Славянск.
– И где он оный град? – женские глаза озадаченно расширились. – На карте, утверди Аллах мою слабую память, нет ныне оного.
– Может, ханум, то и есть Новгород. Но мыслю я так, что сей град давно сгорел, либо вороги его разрушили до основания. И после на его месте либо же вблизи него выстроили славяне другой град и назвали его Новым городом.
– Оттого, видно, и пошло название «Новгород»…
– Возможно, ханум. Далее Иоаким повествует нам о том, что много сотен лет княжили потомки того Славена, имена коих за древностью лет давно все забыты. Но лет за четыреста до того, как правил Гостомысл, сидел будто в Новгороде князь Вандал из того же славного рода.
Новое имя всколыхнуло память, и Суюм заинтересовалась:
– Почтеннейший, прости, он не из тех вандалов, что разрушили Рим? Слышала я: «Рим разрушили вандалы…».
– Думаю, ханум, что все те сказы надо понимать несколько иначе. Не князья оные жили на земле, а народы: славяне, скифы, бастарны и вандалы. Либо их еще кличут венедалами или же венедами. А вот, что пишет Иоаким далее, уже похоже на истину. Было у Вандала три сына, меж которыми отец поделил свои земли. Избор и Столпосвет княжили недолго и померли. И Владимир остался единым на оной земле князем.
По смерти Владимира, пишет Иоаким, правили его потомки, из коих аж в девятом колене был Буривой, отец Гостомысла. Родился он, если посчитать, не более как за сто лет до призвания Рюрика и уж о его-то деяниях Иоакиму было известно достоверно.
В княжение Буривоя нурманы почали беспрестанно нападать на Новгородскую землю, и вся жизнь его прошла в войнах с ними. В конце он потерпел поражение от них, потерял почти все свое войско, бежал в землю карельской чуди, где невдолге и помер. И только Гостомысл побил их, изгнал из Новгорода и прогнал за море. А на берегу выстроил для заслона город Выбор (Выборг), по имени старшего сына своего, павшего в битве на том месте. Посуди сама, ханум, кому верить, кому из двоих лучше всего знать истину: новгородскому тому епископу, по времени жившему не столь далеко от описываемых событий, или же монаху Нестору, который спустя два века писал в Киеве всякое…
Сосредоточенно нахмурившись, быстро-быстро перелистывая свою тетрадь, ученый мулла нашел то самое, нужное ему, место и прочел:
– Изгнаша новгородци варягов за море и почаша сами собою володети. И не быша средь них правды, и встал род на род, и быша у них усобица великая, и почаша сами с собой воевати…
– И, – глаза у Суюм сузились, – потому-то и призвали они варягов?
– По Нестору, ханум, и выходит, что новгородцы решили призвать варяжских князей, чтобы те пресекли у них усобицы и дали им порядок.
Никак не понимая столь неразумного и недальновидного, с ее точки зрения, шага, женщина покачала укоризненной головой:
– Неужто, столь вольный народ смог бы терпеть на шее иноземцев?
– И я так, ханум, разумею.
– А что пишет на оный счет Иоаким? – Суюм чуть повернула голову вбок, а левая бровь ее вопросительно изогнулась.
Интересно стало ей знать, что мыслил новгородский летописец по тому не столь простому вопросу.
– А Иоаким вещает, что ни малого беспорядка, ни дрязг и усобиц в Новгороде на ту пору не чинилось.
– И кому верить? – женщина озадаченно улыбнулась.
– Послушай же далее, ханум. Было у Гостомысла четыре сына и три дочери. Сыновья один за другим померли и потомства не оставили. Дочерей всех выдали за соседних князей. И когда почуял сей Гостомысл дыхание близкой смерти, стал он размышлять, кому передать ему свое княжение. Вестимо, он хорошо понимал, что если еще при жизни своей дела не урядит, то после начнется промеж новгородцев междоусобица и придет в скорбный упадок вся их многострадальная земля…
На памяти людской много подобных примеров, всех и не перечесть. Знала про то и Суюм из рассказов царственного брата своего.
– И что же он надумал? – живо поинтересовалась она.
– Будто привиделся ему вещий сон про то, как из чрева средней дщери его Умилы выросло огромное древо, сенью своей покрывшее и плодами своими напитавшее всю славянскую землю. Волхвы-колдуны растолковали его сон: мол, надлежит княжить в Новгороде сыновьям Умилы, многочисленное потомство ее принесет славу и процветание славянскому народу. И послали новгородцы послов своих к племени варягов по прозвищу руси, поскольку за их князем была Умила…
– Выходит, что призвали они к себе не иноземцев, а… своих же, как мнится мне, ближайших родственников…
– Да, ханум. Не нурманских князей, исконных своих врагов, а внуков родных и наследников старого князя своего Гостомысла.
– Поведай же мне, почтеннейший, где же обитало племя оное русов? Прежде чем оно пришло вместе с Рюриком в Новгородскую землю…
– Народ русов, некогда весь кучно живший близ Волги и Дона, на берегу Понта, задолго до Гостомысла поделился на многие племена, кои разбрелись в разные стороны, осели на новых землях. Те, что осели на берегах Днепра, его притоках, стали вскоре зваться полянами, вятичами и радимичами. На полночь сели от них кривичи. На заход солнца сели дулебы и дреговичи.
– И поселились они, где и куда теплее? – предположила и высказала свою догадку Суюм. – Поспешили занять все самые лучшие земли. А те, что оказались не столь проворными, довольствовались остатками…
С улыбкой поведал мулла далее про племена, что дошли до берегов Варяжского моря, где издавна обитало много других славянских племен и народов. Были тут полабы, бодричи, лужичи, лютичи, велитичи…
– О, Аллах, сколь их! – невольно воскликнула женщина, перебивая учителя. – Как все упомнить?
– В том и нет великой нужды, ханум. Просто надо постигнуть, что не токмо одно варяжское поморье, но и все земли по большим рекам Одрин и Лабе (Одер и Эльба) были в ту пору славянскими.
– Почтеннейший, в разговоре со мной ты обмолвился, что имеешь ты карту заморских земель. Покажи…
– Да, ханум. Спасибо, что напомнила мне, – мулла достал с полки большую скрутку, лежавшую без применения и изрядно запылившуюся, развернул ее и повесил на стену.
Опираясь на трость, Суюм поднялась и подошла ближе.
– Погляди-ка сама. Весь край сей издревле был засеян сими самыми славянами. Глянь, сколько городов они понастроили: Зверин, Гомбор, Любица, Шецин, Гданск, Браний бор, Берлынь (Шверин, Гамбург, Любек, Штетин, Данциг, Бранденбург, Берлин) … Оные среди них лишь самые важные. Много других и за час не перечесть.
– Но я вижу, что там нынче живут другие народы.
– Да, ханум. Если бы все сие народы-братья держались едино, их не осилил бы никакой ворог. Но единства и дружбы промеж ними не было, и потому их порознь повоевали немцы. То самое же могло произойти и с нами, если бы ты, ханум, прости меня за столь дерзкие слова мои, не пошла бы замуж за нашего бека. Нас, ослабевших, или Русь сломила бы, либо половцы нас в полон взяли бы, либо другой кто нашелся.
– Выходит, что мой брат, – Суюм усмехнулась, нервно передернув плечами, – знал, что делал?
Выдержав паузу, улем кивнул:
– Наш эмир – вельми мудрый правитель. И нашим благоденствием мы обязаны ему, ну и тому, что ты нынче сидишь возле меня. И мы с тобой тут мирно беседуем, а не находимся порознь в двух враждебных и воюющих лагерях и не мечем друг в друга каленые стрелы.
– Несчастная доля, – с печальной усмешкой вздохнула благодарная слушательница, – одной слабой женщины, безжалостно принесенной в угоду государственным интересам. Но продолжи, почтеннейший.
– Видишь оный остров, – мулла ткнул пальцем в карту, – что почти прилепился к берегу Поморья? То Ругин или по-иному Руяна (Рюген). И до сих отдаленных мест добралась часть русов, не забывших своего древнего имени. Немцы прозвали их рутенами. Сами же славяне звали их русинами, либо ругами. Осели крепко. Выучились мореплаванию, стали совершать дерзкие морские набеги. По всем их повадкам легко спутать их с нурманами. Немудрено, что и в Новгороде звали варягами и сих, и оных…
На прекрасном женском личике проявилось некоторое понимание, и Суюм провела по своей щеке удовлетворенной ладошкой:
– Вот мы и подходим к тому, с чего начинали?
– Да, ханум. Надобно еще сказать, что в делах веры русы стояли во главе всего языческого славянства, и их стольный град Аркона был на ту пору для славян сродни тому, что Рим для папистов. Там зиждилось великое капище, в котором и стоял золотой идол с мечом в руке, Бог войны Световит. Дабы поклониться ему и послушать прорицания его жрецов, ехали туда не токмо ближние славяне, но и чехи и моравы, ляхи, сербы и иные. Вот туда-то новгородцы и послали своих послов, ибо Дион, муж Гостомысловой дщери Умилы, в ту пору княжил над теми русинами. Пораздумавши и внявши их слезному челобитью, он отпустил с ними своих сыновей Рюрика, Синеуса и Тревора с большой дружиной и с семьями оных самых дружинников. А что в Новгороде выселилось все их племя русов-варягов, то, мнится мне, сказки. Народ они были вельми множественным. Да и почто им всем было покидать столь удобное для жизненного существования место?
– Разумно ты говоришь, почтеннейший, – произнесла Суюм, глядя в окно, где за дальним бугром высился багрово-красный диск.
– Вот и пошло название русичей. Славный народ, ханум, славный…
Вид уходившего вдаль светила напомнил женщине про русского князя Владимира и про многое другое, что с этим правителем Руси повязалось. Суюм прищурила один глазок:
– Выходит, почтенный, оный народ достоин уважения?
– Все народы, ханум, достойны уважения…
Тоненький указательный пальчик задумчиво коснулся губ:
– Почто же, почтеннейший учитель, мы много знаем про них, всех своих соседей, а про наш народ не сохранилось таковых записей?
Ученый улем ответил не сразу, тяжело вздохнул:
– Сама ведаешь, ханум, в какое неспокойное время мы живем. Знамо велись записи и у нас, не могло быть иначе. Столько раз горели наши города, столько раз выжигали их дотла. Мыслится мне так, что следы нашей древней истории надобно искать нам в далеких чужих странах, в записях, оставленных путешественниками, посетившими наши края и позже перенесшими свои впечатления на бумагу.
Красиво изогнутая женская бровь чуть приподнялась, вопрошая:
– И где надобно искать, почтеннейший?
Машинально почесавшись в затылке, мулла пожал плечами:
– Трудно мне сказать, ханум. Большими знаниями обладают ученые с Востока, Арабистана, из Андалуса (Италии). Могут ведать про то и шпанцы. Слышал я как-то, что истоки нашего народа надобно искать чуть ли не в китайских летописях.
– Надо послать, все выписать… – задумчиво произнесла Суюм.
– Можно послать. Но ты сама понимаешь, ханум, время у нас худое. На путешествие не всяк решится без надежды на обратное возвращение. И где уверенность, что труд сей не будет напрасным? Случись новый пожар, и снова все сгорит, ничего не уцелеет. Жизнь на бренной земле порой ничего не стоит. Стоит ли говорить еще о чем-то другом, не столь важном для живота своего…
Да вот женщина думала несколько иначе. Ее мучил вопрос: ежели они ничего не оставят о себе и о своих предках грядущим поколениям, то как же их потомки узнают о них всю правду?