Читать книгу Твари распада - Роман Игоревич Сидоркин - Страница 1

Это началось как-то странно. В потоках информации не было ничего особенного, но главное – молчали все официальные каналы. Не сказать, что вообще никакой информации не было, но и чувства общественного единения перед лицом угрозы – тоже. Просто ясным августовским днём по Петербургу стало опасно ходить.

Я, как большинство моих ровесников, не смотрел телевизор, а черпал знания о мире в Интернете в виде кем-то субъективно осмысленных блоков. Будь это новостные сайты или видеоблогеры – все они боролись за внимание и просмотры, так что информация имела эмоциональный налёт, искажающий саму суть сообщения. Люди читали и смотрели новости не ради фактов, а ради эмоций самих ведущих. Это было шоу. Никто не умел пользоваться информацией. Люди паталогически не были готовы к случившемуся.

Дня три это были просто нападения на прохожих. На стенах домов стали появляться надписи про чурок, сопровождаемые традиционными в таких случаях свастиками, конспирологическим бредом про заговор жидомасонов в правительстве и инопланетян, а также религиозные концепции на любой вкус.

Я – магистр философии и как раз за три дня до начала, получил диплом Санкт-Петербургского Государственного Университета. Никто не пришёл меня поздравить: родители давно умерли, а друзьями я был не богат.

События, приведшие меня туда, где я пишу эти строки, начались между 13-м и 15-м августа.

В нашем сыром городе эпидемии всяких инфекций случались чаще, чем в среднем по стране, да и в целом заболеть элементарной простудой в Питере куда проще.

Если ты выживший и читаешь это, то возможно, ты поймёшь о чём я говорю, потому что если ты умеешь читать, то, скорее всего, ты из ушедшего, пропавшего мира.

Первое нападение случилось 10 августа. Может быть оно не было первым, но после него о происходящем заговорили. Потом всё пошло по нарастающей, за несколько дней превратившись в лавину смерти.

Сначала мёртвый человек при мне напал на красивую девушку на Сенной. Я это хорошо запомнил потому, что она олицетворяла русскую красоту северного типа: высокий рост, сильные длинные ноги, объёмная грудь, аккуратный прямой нос, достаточно широко расставленные голубые глаза, белая кожа с матовой структурой, длинные русо-золотистые волосы, собранные в косу. Конечно же, я запомнил тот момент благодаря её прелестной внешности, а не из-за вида того, как землистого цвета человекообразное существо отгрызло ей сосок, а потом разорвало горло, добравшись зубами сквозь мягкие ткани до шейных позвонков. В моё время это называли иронией.

Есть такое явление: «Двоемыслие», его сформулировал один человек, который тоже писал, как и я, он жил за океаном, на континенте Северная Америка. Двоемыслие – это образ мышления, при котором, когда ты знаешь что-то, со знанием чего ты не можешь жить, ты просто загоняешь это на подкорку, но при этом действуешь с учётом этого знания. То есть явление есть и о нём известно, но оно нигде не обсуждается, и даже в своей голове ты о нём не мыслишь. Обычно двоемыслие возникает в тоталитарных государствах из-за угрозы наказания за инакомыслие, но в свете начавшихся событий наказанием было самое настоящее сумасшествие. То, что я увидел на Сенной, просто не могло ужиться в голове со всем, что я знал. Признать увиденное за факт значило немедленно перейти к действиям: нужно было идти на площадь, собирать людей и требовать от властей информации, собирать дружину и вооружаться. Ни к чему из этого жизнь меня не готовила. То, что прежде называлось жизнью. Я был смертельно испуган.

Не помню, написал я это уже или нет, проверять нет времени: в тот день я просто вышел за хлебом… А купил целый мешок гречки и сахара. Это было единственной реакцией на начало апокалипсиса с моей стороны. Большинство настолько было не готово поверить в произошедшее, что даже из подкорки эту картину выдавили. Цена этой добровольной слепоты – смерть.

Смерть. Поднимая тела, смерть распространяла всюду смрад разлагающихся трупов, она распространяла саму себя.

Все, я в том числе, пытались сохранить свой комфорт нетронутым, сделать вид, что ничего не происходит, пока мёртвые не начали врываться в дома.

Три дня: пятница, суббота, воскресенье и весь Петербург был измазан запёкшейся кровью и кишками.

До апокалипсиса люди в эти дни уходили на долгожданный отдых. А теперь им вообще не нужны дни недели: какая разница понедельник или среда – главное ты ещё жив.

На следующее утро после происшествия с девушкой я вышел на улицу. По субботам города пустели, люди уезжали в пригороды. Питер в этот день тоже был пустым, и очень хотелось верить, что ничего особенного не происходит. Однако ощущение опасности и в особенности запах подтухшего мяса, тонкой атмосферой скользящий по ущельям между крышами домов, не давали расслабиться. Не знаю, зачем я тогда вышел. Может, хотел проткнуть пузырь двоемыслия, повторно увидев что-то жуткое. На удивление, тогда мне удалось проходить по улицам очень долго. Похожее чувство испытываешь, когда выходишь из дома без зонта и, видя приближающийся шторм, надеешься успеть туда и обратно.

Хотя ты, вероятно, вообще не знаешь, что такое зонт.

Когда в глаза бросились первые потёки крови на тротуаре, я не повернул назад: я всё ещё не хотел отпускать привычный мне мир. Тащась по улице, я прислушивался к всё усиливающейся дрожи в теле. Не вспомню сейчас, в какой момент я решил повернуть назад. В какой-то момент с разума словно упала пелена, и меня наконец охватил животный ужас.

Ситуация вокруг изменилась, как будто отреагировав на то, что я вынул голову из выгребной ямы. Хотя изменилось скорее моё мироощущение. Я понял в какой заднице нахожусь. Мой личный апокалипсис начался в субботу 14-го августа в два часа после полудня.

Ну, а дальше, мой случайный читатель, началось моё странствие. А также странствие тех идей, что остались в моём мозгу по завершении философского факультета.

Дорога домой была страшной. Чем ближе я был к дому, тем больше мертвецов попадало в поле зрения. Некоторые, судя по их виду, были просто укушенными: видимо с первой партией поднявшихся трупов люди ещё боролись сообща: не давали зубам добраться до жизненно важных участков. Что достаточно и одного укуса, все поняли слишком поздно. «НЕЛЬЗЯ ДАТЬ СЕБЯ УКУСИТЬ», – загорелась аксиома в моём мозгу.

Переходя через один из многочисленных мостов моего потерянного города, я заметил, что вода кишит этими, бывшими когда-то людьми, существами. В какой-то момент, интуитивно уловив опасность впереди, я оторвал взгляд от канала, шевелящегося от судорожных движений тел в нём, и посмотрел вперёд. Несколько разрубленных пополам трупов ползло в мою сторону. Судя по переломанным конечностям и даже не разрубленному, а раздавленному посередине туловищу, они были сбиты большим автомобилем, а потом нарочно перееханы колёсами. Но меня парализовало не от ужаса перед обезображенным человеческим телом – таким же, как моё, а перед тем, что эти создания, впервые с момента начала всего этого, шли именно за мной. Они ползли в мою сторону, поднимая кверху свои белёсые мутные глаза, выворачивая свои переломанные конечности, извивая половинки тел, подобно уродливым змеям.

Засмотревшись на гипнотическое зрелище приближающейся опасности, как застывший на дороге человек смотрит на несущийся к нему грузовик, я едва не попал в объятия огромной туши – мёртвого мужика за 120 килограмм веса. Обернулся я не от звуков: туша их не издавала, а скорее от колебания воздуха из-за огромной площади тела. Если бы не необходимость спасаться, меня бы вывернуло прямо там. Обглоданные щёки отвратительно скалились, высохшими на воздухе зубами, у корней которых ещё сохранились остатки слюны. Мои ноги, даром, что я спортом не занимался, сработали как пружины: земля бросилась мне навстречу, и я пополз, желая проскользнуть между ног огромной мёртвой туши. Мертвец с молниеносной скоростью перегнулся и синими пальцами схватил меня за ногу, причём с такой силой, что мне показалось, что кость вот-вот переломится.

Мне тогда просто повезло: к моменту, когда эта дохлятина меня ухватила, я уже был почти за её спиной, так что, схватив меня, мертвяк согнулся в поясе и, из-за своей огромной массы, переломил себе хребет. За эти мгновения подползли другие. Это придало мне ещё сил, я рванул ногу, и в мёртвой кисти остались мой носок и кроссовок.

Наступать босиком на камни, по которым ползали, бродили и пускали свои гнилые слюни восставшие из мёртвых, было противно. К тому же меня беспокоила мысль, что их яд может впитываться через поры, но прыгая на одной ноге, я бы не дошёл до своей парадной1.

Идти по открытому пространству я счёл слишком рискованным, поэтому свернул на узкую набережную, где в обозримом пространстве не было ни одного неупокоившегося трупа, и побежал вдоль высоких гранитных поребриков2, очень желая, чтобы за поворотом, ведущим на другую улицу никого не было. Впереди был ещё один мост – что на нём творится было не разглядеть – только сливающиеся в единое чёрное месиво чугунные прутья перил. Опасность могла появиться откуда угодно: у этих безмозглых порождений только один инстинкт, и они ему безоговорочно следуют. Не известно только: хотели ли они лакомиться плотью или, да простят меня биологи, теологи и прочие, кто хоть как-то связан с изучением сущности жизни, в их природу было заложено обратить как можно больше живых.

Меня ждало разочарование: за поворотом, прямо посередине улицы, идущей от моста, было два мёртвых тела: одно лежало с раскинутыми в разные стороны конечностями: второе пожирало его внутренности. Меня парализовало от отвращения: окровавленная голова, вынырнув из живота несчастного, держала в зубах какой-то сизый орган, похожий на селезёнку. Моё состояние усугубил порыв ветра с их стороны – он бросил мне в лицо сырой запах свежей крови и затхлость человеческой утробы.

Мертвяк опустил голову и стал пожирать тело дальше. Я много сил потратил, чтобы справиться с рвотным позывом, чтобы остаться незамеченным.

Заставить себя идти пешком было едва ли не сложнее, чем поверить во всё происходящее. Когда я поравнялся с жрущим мёртвого человека созданием, я заметил, что оно дёргается, как будто хочет побежать в мою сторону. Это отвратное чувство – когда на голову как будто надевают колокол, и она тяжелеет, тупеет и перестаёт отдавать приказы телу. Это страх. Тошнотный животный страх, разрушающий сознание. Но оказалось, что несмотря на него, я продолжал идти и ушёл на такое расстояние, что существо потеряло ко мне интерес.

Перед тем, как свернуть за угол, я увидел, что пожираемый зашевелился.

У двери парадной, когда я наконец до неё добрался, закрыв голову руками, рыдала девушка. Я открыл дверь и затащил её внутрь. Это было что-то из ряда вон выходящее, я как будто освободился от всех оков, как будто лопнул пузырь, разделявший меня и остальной мир. Словно я получил право жить и действовать. В парадной я её изнасиловал, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях.

Кровь играла в моих артериях, в голове стоял гул, и я готов поспорить, что на губах была улыбка.

В моё время была легенда, что люди интеллектуальных профессий не могут продавливать свои интересы в жизни, в том числе не могут быть настойчивыми в отношениях. По большей части, я согласен с этой легендой: сублимация либидо в интеллектуальный аппарат иссушает энергию инстинктов. Тогда я понял, что всё это не так. Инстинкты наоборот придают силу интеллекту, а инфантилизм «интеллектуалов» связан с тем, что они, запираясь в своей профессии, отказываются от контактов с внешним миром, и со временем это обращается в привычку.

Впервые я действовал инстинктивно. Та девушка, ставшая жертвой, пузырившегося в моей крови адреналина, с каким-то сосредоточенным лицом поднялась со мной в квартиру. Пока я был в ванной – отмывал запёкшуюся кровь, и грязь с босой ноги, она вспорола себе живот кухонным ножом.

Мне было не особо жалко её: такой материал не годится для будущего. Только лишние хлопоты по избавлению от тела.