Читать книгу Твари распада - Роман Игоревич Сидоркин - Страница 18

Ну, вот мы и идём. Если честно, эмоционально всё то, что произошло с лагерем и дальше, до меня в полной мере ещё не дошло. Как в самом начале – когда мозг отказывался верить в происходящее. Разница была, пожалуй, в том, что тогда это было просто… Ну, немыслимо, такого не бывает, это просто что-то невообразимое, не реальное, чушь, фантастический бред, лютая ахинея. А в теперешней ситуации мозг просто не успел отойти от впечатления о лагере и его гибели и перейти к дальнейшим событиям. Я не мог зацепиться за происходящее вокруг, всё текло, а я бултыхался в этом течении.

Когда мы выходили, я обратил внимание на майора Коненкова. У него было что-то с лицом. Самое точное слово будет: «осунулся». С трудом раньше представлял себе, что значит осунуться, когда читал книги – теперь увидел. Это как сгорбиться внутренне, при этом кожа на лице становится как бы тоньше или суше, кости и хрящи носа сильно проступают, скулы – тоже, а глаза буквально в течение нескольких часов вдавливаются на несколько сантиметров глубже в череп. Уверен, что этот Юрий Александрович пережил очень многое ещё до того, как начались события последнего месяца, потом он много претерпел, когда жизнь привела всех этих офицеров в погибший лагерь, а теперь он лишился последних товарищей. Одиночество может быть физическим, когда вокруг тебя просто нет людей, а может быть публичным, когда все люди, которые тебя окружают, не близки тебе до степени органической неприязни.

Куда он хотел отвести нас? Нет, не в тот конкретный момент, а вообще – каков был генеральный план? Не думал же он, что все эти люди дойдут до Севера.

Один я знал, что собираюсь делать.

– Идём на север? – спросил я тихо.

– На север.

Его голос звучал отстранённо.

Я взглянул на Жанну. Как ни странно, она выглядела лучше. В её походке и задумчивом взгляде было что-то решённое. Она шла, независимо размахивая руками в такт шагам, легко перепрыгивала через водяные пятна, лежащие на земле, помахивала хвостом каштановых волос. И куда они засовывают эти заколки и резинки для волос?

Пока что мне было выгодно оставаться вместе с группой, но когда-нибудь я улучу момент, чтобы уйти, желательно с запасами. И в идеале, убедившись, что за нами никто не последует. До этого надо научиться у Юрия Александровича всему, что поможет в выживании. Меня очень напрягало его бульдожье лицо, всегда было ощущение, что он понимает гораздо больше, чем говорит. Порой его взгляд был настолько умным, что я сомневался, что он был майором армии – скорее каких-то спецслужб. Мне даже иногда казалось, что он может понять мой План и частично согласиться с ним. Но была проблема: я не хотел и не умел делиться.

Перед нами лежали северные просторы Русской Равнины: болота, леса, леса, леса, высокая трава и болота. Конечно, не те болота, в которые можно провалиться с головой, потому что вдоль дороги они были высушены, но идти было до невыносимого тяжело. Но мы шли. Обувь хлюпала, наполнившись водой, пальцы ног леденели. Потом оледенели ступни. Холод становился нашим новым врагом.

Солнце сползало к горизонту, постепенно сентябрьская прохлада, которая радовала петербуржцев после нескольких месяцев душной питерской жары, облепляла нас мокрым саваном. Тело ещё хранило тепло, периодически доставляемое из-за туч солнечными лучами, но всё чаще по нему пробегали мурашки. Замёрзшие ноги – это залог замерзания всего организма, а замёрзнуть в окружении водянистой почвы, без единого проблеска надежды на скорое тепло и еду – это смерть.

Каждый чавк ноги в сырой траве отдавался глухим эхом в моих ушах. Я шёл, сосредоточившись на своём Плане, уйдя от этой противной реальности. Хотелось поскорее перешагнуть через все эти дрязги, трудности и холод, чтобы скорее оказаться в своём обществе. В своём и только в своём. Построенном и управляемом мной.

Не знаю о чём думали остальные, мне кажется, о каких-нибудь хлопьях с горячим молоком. Многие бессмысленно смотрели себе под ноги, было чувство, что эти люди не особо хотят выживать. Это дико, но это правда: далеко не во всех инстинкт выживания заявлял о себе достаточно громко, чтобы мобилизовать физиологические ресурсы. Ведь всё живое хочет жить, но городская жизнь заглушает в человеке животную составляющую, делает его слабым, так что ему проще сдаться и умереть, чем переносить эти страдания. Большинство были обычными горожанами со своим обычным, растущим из изнеженности, мировоззрением, которое я глубоко презирал. Это как раз те люди, за умы которых борются политики и общественные деятели всевозможных сортов.

С улыбкой вспоминаю, что мне тогда пришла в голову мысль о деньгах. Какой аналог денег ввести в оборот? Бумага не пойдёт, человечество слишком долго шло от блестяшек к бумажной имитации блестяшек, а для цифр на банковском счёте теперь просто нет технологий. Удивительные возможности – всё с нуля!

Тройка автоматчиков клином шла за майором, он что-то сказал им, и двое отделились, пропустили колонну выживших и пошли последними. Это были молодые парни, явно не контрактники, но успевшие кое-чему научиться за время короткой службы в войсках. На них была форма нового образца – цифра в зелёной гамме, но не было погонов. Офицеры приказали срезать их – видимо тоже хотели строить новое общество.

Меня поражало полное отсутствие правительственных сил. Вся мощь, вся информационная поддержка и технологии, дроны и вертолёты, спутники и прочее, что должно было уничтожать противника и защищать в случае полномасштабной войны, как будто испарилось. Да и защищать теперь было некого, кроме самих себя.

Я злился. Моя девочка шла, как будто меня не было! Я очень хотел напомнить ей о себе, что я тут, и она моя, но боялся даже взять её за руку. Это выжигало мозг. В какой-то момент даже мысль о Плане перестала греть мне душу, надо было вывести девочку на контакт, иначе эта неопределённость и дальше будет подтравливать моё настроение. Но мы шли колонной вдоль дорожной насыпи на вершине которой топорщились машины, по тропе, которую прокладывали майор и солдат, идущий вторым, так что отойти чуть в сторону, чтобы дать ей возможность поравняться со мной, значило не только рискнуть провалиться по колено в воду, но и привлечь лишнее внимание. Оно мне было ни к чему.

– Долго нам ещё идти, товарищ майор?! – раздался возглас сзади.

Это был какой-то неприметный человек, который всё время нашего обсуждения маршрута молчал. Слабое звено.

Коненков смолчал, ответил за него солдат, идущий вторым – видимо решивший, что он старший помощник.

– Сколько надо, столько и будем идти, – грубо сказал он.

Когда дорога и насыпь, на которой она располагалась, поворачивали, лес становился критически близок. Но это был не тот лес, куда многие выезжают на шашлыки по выходным и праздникам. В свете всего случившегося и без животных это столпотворение деревьев было как раскрытый склеп с колоннами, где обитают мёртвые.

Куда подевались животные?

Поначалу я думал об этом только как об угрозе быть заражённым каким-нибудь поганым голубем или крысой, но потом стал думать об отсутствии животных, как об отсутствии источника питания.

В животе сосало, как будто желудок пытался затянуть в себя трубку пищевода и растворить её, отправив полученный белок в мышцы. Голод стал вторым врагом после холода. Цивилизованный мир забыл этих древних врагов.

Сзади что-то громко чавкнуло и раздался звук, похожий на вздох возмущения. Я оглянулся и выгнул шею, чтобы увидеть, что творится в середине колонны. Упал один из членов группы: женщина с ребёнком. Ей говорили, чтобы она отдала его на руки кому-нибудь из мужчин, когда мы ещё только выдвигались, но она с каким-то отсутствующим лицом отказалась. Я не придавал особого значения этому кульку у неё в руках, но после падения обратил на него внимание. Не было детского покряхтывания, стонов и плача. Так что, либо этот ребёнок был уже мёртв, либо это новый спартанский царь Леонид, героически переносящий тяготы и невзгоды с младенчества.

Женщину подняли, что-то сказали ей, она мотнула головой – отказалась, что-то пролопотала. Мимо меня прошёл Юрий Александрович. Он остановился в середине колонны, что-то сказал – я опять не расслышал. Жанна тоже вступила в разговор – похоже, она что-то доказывала. «Хуй вам, а не ребёнок, – подумал я за эту несчастную мать – дети теперь наиценнейший ресурс.» Это будущее. Так было во все времена, а теперь нужно было беречь их изо всех сил, так, чтобы с их головы не падало ни одного волоска. Это жестоко, но, когда людей были миллиарды, гибель младенцев была лишь статистикой, потому что родятся сотни миллионов других – теперь всё поменялось. Родить и вырастить превратилось в подвиг в подлинном смысле этого слова.

В колонне раздался крик. Внутри у меня всё сжалось, захотелось ударить эту дуру. Ей пытались объяснить, что все пойдут быстрее, если она отдаст свой кулёк кому-нибудь, но женщина упорно отказывалась. Что-то высоко говорила Жанна. Не знаю на чьей стороне она была, но догадываюсь. Хорошая сердобольная девушка. Годный материал.

Наконец, все встроились в колонну, мы снова двинулись.

Темнело. Угроза замёрзнуть перестала быть угрозой и стала реальностью. Одежда людей, бредущих позади меня, не позволила бы им протянуть ночь в этой сырой холодной пустыне. Думаю, у майора были спички, но не было топора, чтобы нарубить годных для костра дров. Сырость вряд ли бы дала разжечь даже тонкие ветки.

Мы опять остановились. Точнее остановился майор, и я чуть не врезался в спину солдата, шедшего передо мной. Внутри шевельнулся тиран, который не терпел прямого проявления власти над собой, даже если это проявление было оправдано. Пожалуй, главное отличие политика от военного, из-за которого последних не подпускали к власти в развитых государствах – это чрезвычайная прямолинейность. Я пригладил себя, как кота, заставив думать, что я сам добровольно отдал себя под командование этого человека. В конце концов, выжить с ним шансов было больше.

– Поднимаемся наверх, дальше идём по шоссе.

– А чего мы раньше не поднялись и как бараны шлёпали по этим лужам? – раздался гнусавый голос парня в спортивном костюме.

– Кхм.

Я понял, что майор кашлял так, когда испытывал неловкость или желание кого-то грубо заткнуть, но воспитание не позволяло. Он воспринимал такие выпады как эксцессы, не имеющие право на существование, так что слова «заткнись, сука, ты чо, охуел» заменял на скромный кашель.

Он взял себя в руки и внешне спокойным голосом, в котором, однако, слышалось клокотание ярости, сказал, как дурачку.

– Раньше было светлее, нас мог заметить кто угодно. Сейчас мы можем подняться и дождаться полной темноты в машинах. Если они заведутся, включим печки и обогреемся.

По колонне прошла волна воодушевления. Всем, и мне в том числе, хотелось скорее оказаться внутри салона. Никто даже не вспомнил о покойниках внутри. Это было как соревнование аборигенов, устроенное колонистам на потеху, где призом служило изобретение цивилизованного общества: все потеряли головы и ломились вверх по склону сквозь траву и невидимые в темноте лужи, желая поскорее занять тёплое место. Пока остальные скатывались обратно и мазались в грязи, майор Коненков и пара солдат размотали верёвку и привязали её к пистолету. Майор, что-то говоря, показал на колесо грузовика, свисающее с дороги – водитель, видимо выкрутил руль за секунду до смерти. Он раскрутил верёвку с пистолетом, и бросил её вверх. Верёвка, как заговорённая, влетела в промежуток между колесом и кабиной грузовика, майор потянул вниз и на себя, верёвка чуть подалась, а потом застряла. Импровизированный крюк за что-то зацепился.

Вверх полез самый щуплый из троих пацанов в форме. Он старался идти самостоятельно, не сильно натягивая верёвку, но один раз поскользнулся и поехал бы вниз, если бы не ухватился за неё. Майор крикнул ему снизу, что она держится крепко, так что лучше идти как скалолаз: постоянно пропуская верёвку назад, чем ещё раз упасть и вырвать её из гнезда. Парень помедлил, прикидывая как лучше держаться, а потом пошёл.

Наверху он показал большой палец вверх и устало улыбнулся. Затем залез под грузовик и долго возился там. Остальные уже оставили попытки забраться – только самые тупые, в том числе парень в спортивке, всё ещё карабкались.

Минут через пять, которые, когда ты переступаешь с ноги на ногу, словно хочешь отлить, кажутся невыносимо долгими, я услышал звон металла. Пистолет был наконец-то отвязан, потом, спустя ещё пару минут, верёвка задёргалась и улеглась. Парень вылез и крикнул «всё готово».

– Хорошо проверил? – крикнул майор в ответ.

– Да, вроде, – тихо сказал парень.

Времени уточнять это «вроде» не было. Майор махнул рукой, и остальные солдаты один за другим влезли наверх тем же методом, что и первый: упёршись в склон ногами и перебирая ладонями верёвку, подтягивая себя вверх.

Я был следующим, хотя кто-то, как в метро перед самыми дверями, пытался затесаться между мной и концом верёвки.

На последних шагах солдаты поймали и подтянули меня за руки. Когда дошёл черёд до женщин, майор снизу обмотал ту, что была с ребёнком за талию, что-то сказал ей, наверно в духе «держи младенца крепче» и махнул рукой снова. Солдаты потянули верёвку, что было не лучшей идеей, но сама она бы не забралась, потому что руки были заняты ребёнком. Тонкая, прочная верёвка впилась в её поясницу и девушка, кривясь от боли, начала неуверенно переставлять ноги. На середине склон стал круче, женщина закричала от боли: верёвка под давлением её собственного тела стала переламывать её в пояснице. Солдаты прекратили тянуть, но это не помогло: она по-прежнему стояла на склоне, медленно, но верно выгибаясь назад, и орала всё громче и громче. Младенца (или мёртвого младенца) она крепко прижимала к груди.

Последнее, что я видел перед тем как отвернуться от этой глупости – это, как один из солдат заскользил вниз по верёвке и встал сзади девушки, своим телом выпрямив её спину, а двое других упёрлись ногами в асфальт и отклонились назад, чтобы компенсировать возникший перевес.

Я осмотрелся. Вокруг было всё то же поле, отнятое у бескрайнего русского леса. Вырубленное тщательно: даже пни были выкорчеваны. Метрах в двадцати от дороги начинался этот самый лес. Растения были обычными: белые берёзы с уже явными отпечатками осени – жёлтыми листьями на длинных изящных ветвях, перемежались с тёмными елями, опустившими свои мохнатые, хвойные лапы почти до земли. В лесу теперь могло быть всё что угодно, только не олени, кабаны, лоси и даже не волки. Куда делись все животные?

Выбрать машину оказалось не сложно: одна жёлтая «Бугатти» стояла посреди разномастных, тоже не дешёвых, но выглядящих по сравнению с ней одинаковыми, машинок. Вдруг я полетел на асфальт. Это ублюдок в спортивных штанах и олимпийке подставил мне ногу и толкнул. Он, скалясь, как обезьяна, через плечо, скакал к этой машине, разбил стекло, матюгнувшись от боли, вытащил сжуренного бородатого водителя в коричнево-золотых мокасинах из кожи какой-то рептилии, скинул его ногой на другую сторону ската дороги, залез внутрь и захлопнул дверь.

Я встал, сделал пару шагов к машине, с намерением разбить лицо этому выродку, но меня остановила мысль о более изощрённой мести. Идиот не подумал, что отсутствие стекла не даст ему согреться: всё тепло, при условии, что он вообще сможет завести двигатель, будет улетать в окно. А когда он вылезет я слегка улыбнусь ему, посмотрев, как на дурачка.

Но он был наказан сразу: машина просто не завелась.

Смотреть на окрестности с узкого хребта дороги было приятно. Не хотелось уходить отсюда, потому что человек любит простор, а вид обширных полей после топкого болота давал чувство этого простора. Но дальше, с обеих сторон начинался лес. Мёртвый лес.

Не видел, как вытащили женщину с младенцем из оврага, слышал только крики и всхлипы. Но я был уверен, что она всё также прижимает к груди этот непонятный кулёк. Не стану забегать вперёд и рассказывать о том, как нам повезло, что этот ребёнок не был заражён вирусом смерти.

Остальные, забравшись наверх, стали обшаривать машины, почти не считаясь с покойниками, спёкшимися внутри целыми семьями. Люди вели себя как шакалы, которые добрались до дохлой туши бегемота. Расковырять железную шкуру багажников было не просто, но они активно старались. И я был среди них. Хотелось есть.

Вся еда, с которой мы с Жанной покинули мою квартиру, утонула ещё в том канале, из лагеря мы ничего захватить не успели, спасаясь бегством. Оставалось только сжать зубы и потрошить наполненные странным запахом, лишь отдалённо напоминавшим запах разложения, машины. Я всегда удивлялся: зачем при современном развитии технологий изобретать какие-то пули и бомбы, когда можно просто поставить какой-нибудь излучатель и без затрат на сборку одноразовых снарядов поджарить миллионы людей? Видимо, подобное посетило не только меня, и у военных нашлись средства на воплощение такой идеи.

В салонах автомобилей пахло какой-то смесью горелого мяса, озона и сладкого аромата гниения. Видимо, бактерии, пожирающие наши тела после смерти, не особо любили сушёное мясо. Трупы были мумифицированы.

Моя принцесса снова ходила за мной по пятам. Давление мёртвого леса со всех сторон и вид иссушённых тел за рулём отрезвил её от излишней храбрости и самостоятельности, из-за которых я было занервничал. Я бродил петухом, чувствуя себя переполненным её вниманием, заглядывал в салоны, вместо того, чтобы забиться в один и попытаться завести машину, чтобы согреться. Самец должен носить еду. Надо было воспитать в ней эту мысль. Однако был ещё один нюанс. Я совершенно не разбирался в технике, так что починить что-то в машинах с выжженными электромагнитным ударом мозгами я не мог. Оставалось бродить и изображать заботу о нас.

Кто-то смог открыть багажник стареньких «Жигулей», у которых просто не было электронных мозгов, которые могли выгореть. Было видно, что после электромагнитного импульса, обездвижившего большинство машин, водитель, также как водитель того грузовика, за который мы зацепили верёвку, пытался вырулить и объехать резко заглохшие иномарки, но был высушен вторым, направленным уже против людей, импульсом. В багажнике нашлась запасная шина, канистра с синей жидкостью и лом. Теперь всё стало проще. Забравший лом солдат, раскурочивал замки багажников, соскабливая краску, доставал что там было и бросал на землю, мол всё общее – бери что кому нужно, и кто что сочтёт полезным. Армейское воспитание.

Наконец, мы залезли в кузов того самого грузовика, за который цеплялись, чтобы вылезти на дорогу. Там уже сидели женщины и недобро поглядывали на ту, что была с кульком. Её объект ревности и обожания. Её идол. Думаю, она бы за него убила. Это нормально для матерей, но конкретно эта просто сошла с ума.

Мы загрузили еду наверх. Кузов оказался отапливаемым, машина была произведена в те времена, когда внутри грузовиков могли перевозить не только грузы, но и рабочих, так что, если дело обстояло зимой, то внутренняя часть кузова отапливалась вонючим воздухом с примесью солярки из двух прямоугольных тумб.

Серо-алюминиевые стены, исцарапанные и перемазанные, не добавляли уюта, но тут мы начали согреваться. Когда люди повытаскивали из своих промокших ботинок ноги, я был даже рад запаху солярки.

Снаружи совсем стемнело. Хотелось спать. Внутри кузова на мгновение показалось, что жизнь начинает налаживаться. Почему мы так стремимся к комфорту? Такое чувство, что все изобретения и открытия были придуманы именно для него. Одной ногой человек стоит в могиле, другой – ищет комфорт. В этой непонятной глуши, вдалеке от всего, к чему мы привыкли, все эти люди и я, скрючившись в старом, вонючем грузовике, расслабились, как будто нам снова было что терять.

Жанночка сначала сидела, уставившись страшно взрослыми глазами куда-то вперёд, потом положила голову мне на колени и вроде бы уснула.

Очень хотелось пить. Вода была повсюду, но мы ещё не настолько отчаялись, чтобы пить из луж, хотя кто-то, может быть, уже был готов к этому. Из-за спечённого крошева, в которое превратилась еда после того, как её высушила гигантская, военная микроволновка, воды хотелось так, что горло сходилось в спазме. Но люди, цепляясь за старые привычки, не шли массово на водопой в лужи. Они, не чувствуя отвращения, выбрасывали трупы себе подобных из машин в поисках пищи, но не были готовы встать раком, чтобы напиться грязной воды из питерской болотной почвы. Пока не были.

С ребёнком всё было ясно. За время пути он не издал ни звука, не пошевелил ни рукой, ни ногой. Если настроение может передаваться от человека к человеку как электрический сигнал по нервам, то нас всех охватила цепь колышущегося дискомфорта. Сумасшедшая, забравшись на сиденье с ногами, прижимала кулёк к щеке, качала его, клала в ложбинку между крепко сжатых бедер, тёрлась носом о его невидимое для нас лицо.

Кажется, кто-то был готов вскочить и выкинуть его отсюда.

– Как его зовут? – спросил женский голос.

Нервная волна чуть отступила.

– Лёня, – просто и спокойно ответила мать.

Кажется, Жанна всё-таки спала, потому что даже не подняла голову.

– Сколько ему? – спросил теперь уже мужской голос.

Людям было жаль её, но ещё их собственный голос успокаивал их самих.

– Четыре месяца нам, правда Лёнчик? – проговорила она, утыкаясь лицом в пелёнку – Какие щёчки у нас, какие глазки любопытные. Он родился до того, как всё это началось, – она обвела глазами пространство – не повезло мальчику, его жизнь не будет нормальной, как могла бы быть.

Она сказала это с таким искренним сожалением… Жилось бы ему тяжко – это правда. Только вот в тот момент он уже НЕ жил.

Очень хотелось спать. Пить и спать. Во рту даже не было густой слизи из остатков слюны, как бывает, когда давно не пьёшь. Воды взять было неоткуда. Раненное этим обстоятельством сознание навязчиво подталкивало к мысли, что лужа – это вода, а что в ней содержится – не имеет значения.

Парень в спортивке озвучил общее стремление, разминая ноги:

– Ёбана, попить бы.

Люди повернулись, потом стали тихо переговариваться. Парень с грязным белым воротничком, который казался мне адекватнее всех, поднял голос.

– Нам нужна вода. Без неё мы протянем не больше этой ночи.

При этом глаза у него были как у побитого щенка. Я понял: он хочет казаться рассудительным, показать, что он выше своей жажды, но на самом деле она говорила его губами, шевелила его языком. В этом нет ничего плохого, просто в нашей культуре так сложилось, что показывать свою потребность считается чем-то позорным, низменным, так что люди предпочитают терпеть до последнего, а потом взрываться атомной бомбой быссмысленного и беспощадного бунта. На кону стояла жизнь всех этих людей, майор повёл себя единственно возможным способом: заставил их шевелить ногами, чтобы остановить брожение мыслей.

– Нам нужно идти, – сухо сказал он – сейчас до ближайшего поселения осталось километров пять-шесть…

– Ну ёбана, мы столько не пройдём без воды!

Меня взяло зло.

– Пройдём, – это была моя фраза.

Я сказал, как отрезал. По крайней мере, так мне хотелось думать.

Фраза достигла своей цели.

– А ты чо тут кукарекаешь, тебя спрашивал что ль кто?!

Он сделал движение ко мне, но сзади его придержал парень с автоматом. Этот гадёныш развернулся, вырвав руку, посмотрел солдату в глаза. Тот на удивление стойко для простого срочника выдержал его взгляд. Оба, как два боевых петуха перед дракой, стояли и смотрели друг на друга. Потом выпендрёжник что-то сообразил, его облик сломался, полоски на спортивной куртке согнулись в неправильные линии, грудь ушла внутрь, а голова повисла на тонкой шее. Не приходилось сомневаться, что он просто так это не оставит – просто сейчас сила была не на его стороне.

– Почему мы идём сейчас, когда темно?! – чей-то голос был настолько жалобным, что звучал как призрак человека, погибшего от пыток инквизиции.

– Похуярим только так, – злорадно сказал знакомый гнусавый голос.

– Нам нужно идти сейчас, потому что в это время нас не видно. Помимо этого, мы всё ещё не знаем, как троглодиты координируют свои действия, может им дохлые червяки сигналы передают, может они сами могут увидеть нас и передать остальным. В любом случае, глаза у них человеческие, а человеческие глаза видят на свету лучше, чем в темноте.