Читать книгу Быстролап из Фаунтауна - Роман Владимирович Никитин - Страница 2

Вопреки моим ожиданиям на конечной станции метро не было полицейского поста. Лишь один дежурный сержант, который отправил меня в местное отделение. Оно же – повезло! – оказалось и центральным в Фаунтауне. Я спешила как могла, но прибыла лишь к началу шестого. Со момента встречи с цыганкой прошел час. Шансов вернуть пропажу оставалось все меньше и меньше.

Да, уголовное дело все равно откроют. Но меня больше занимало другое. Когда его закроют и вернут мне похищенное?

Как только я заполнила все бумажки на первом этаже, меня направили к дежурному инспектору. Я ждала его десять минут, но вместо инспектора ко мне подошел секретарь и обрадовал: оказывается, дознаватель уже закончил работу и собирается в законный отпуск. Еще десять минут ушли на то, чтобы мое обращение попало на стол к другому следователю.

А затем я полчаса я в нетерпении томилась у входа в отдел дознаний. Как мне намекнул секретарь, здесь обычно не работают с обращениями граждан, а расследуют серьезные дела. На что я ответила, что кража кошелька с чеком на десять тысяч – довольно серьезно. Секретарь улыбнулся и ушел, оставив меня на попечении дежурного офицера.

Грузный и скучающий медведь следил, чтобы я не совалась туда раньше времени. А оно уходило. Я и так потратила почти двадцать минут на заполнение всех необходимых бумажек, а потом еще эта канитель со сменой дознавателя! Хорошо еще, мое заявление в полицию пустили без очереди. А то бы простояла еще час на первом этаже.

– Идите сюда, ву́льпес! – раздалось из-за двери.

Вульпес – это ко мне. Официально я кани́да-ву́льпес. Не люблю это обращение, у нас на родине так не говорят. Но в политкорректном Фаунтауне приходится использовать только его.

Толстяк-дежурный приглашающе посмотрел на меня. Я вскочила с лавочки для посетителей и метнулась к вожделенной двери. Рывком открыла массивную створку, зашла внутрь и огляделась.

Книги и кино нагло врут про крутых дознавателей, который расследуют серьезные дела. Во всяком случае по части атрибутики.

Удивительно, но тут было тихо. Я отчетливо слышала кривые, неуверенные щелчки пишущей машинки – детектив за одним из столов стучал на ней так, как будто познакомился с этим процессом час назад. Еще двое полицейских сидели за одним столом и что-то обсуждали, перебирая документы под желтым светом настольной лампы. Рядом расположились дознаватель и какой-то здоровый свин-самокатчик. Полицейский его опрашивал, свин что-то бурчал под запись.

Странным образом все дознаватели были почти моего рода, из Семьи кани́да-ка́нис – родственной моему роду, но все-таки не совсем. Там, откуда я, их называли волками. Канисом оказался и назначенный мне офицер.

Попробую описать его внешность максимально подробно.

Мохнатый свитер в сине-салатовую полоску, такая же мохнатая синяя спортивная шапка, которую полицейский решил не снимать в помещении. На вешалке рядом с рабочим столом висела видавшая виды спортивная курточка. Судя по всему, купленная где-то на распродаже. И в довершение всего – густая шевелюра кучерявилась в полнейшем беспорядке и обильно лезла из-под головного убора.

Наверное, это какой-то спецагент по работе с цыганами. Чтобы как можно меньше от них отличаться.

Сначала я просто сидела рядом и ждала, когда инспектор заговорит. Но он так же молча читал заявление. Причем делал это настолько тщательно, что мог бы изучить всю историю моей жизни, задумай я изложить ее на бумаге.

Звали детектива Ульфсон. Точнее, Н. Ульфсон, если верить именной табличке на рабочем столе.

Наконец он оторвался от чтения, поднял на меня свой тяжелый и внимательный взгляд. Мне даже показалось, что под всклокоченной шевелюрой промелькнуло что-то сродни сочувствию.

Пожалуй, показалось.

– Подождите минутку, – произнес он все тем же скучающим голосом, каким подозвал меня к своему рабочему месту, – нужно сделать пару звонков.

Я от такой наглости онемела и захлопала ресницами. Инспектор встал из-за стола и, не говоря ни слова, вышел за дверь. Я дернулась было следом, но у выхода застыл дюжий инспектор-медведь. Здоровяк покачал головой в отрицательном жесте. Я поняла знак и снова уселась.

От нечего делать я начала считать папки на столе дознавателя. Когда они кончились (я остановилась на сорок второй), стала пересчитывать папки на столах других инспекторов. Этим можно было заниматься до конца света.

Минут через десять Н. Ульфсон вернулся. Неспешным шагом прошел к своему месту, уселся на скрипнувший стул (все-таки мужчина был не самого субтильного телосложения) и бросил мне через стол несколько бумажек.

– Заполняйте, – коротко произнес детектив.

– Это что? Это зачем?

– Это анкета потерпевшего, – устало произнес мужчина. – Заполняйте.

Я возмутилась:

– Я уже писала заявление!

В то время, как мой банковский чек все дальше от меня удаляется, этот болван занимает меня бумагомаранием, подумала я.

Ульфсон как-то печально вздохнул, словно признавая неизбежность скучного, противного, надоевшего, но необходимого действия. И начал объяснение монотонным, чуть ли не нараспев, голосом:

– То было заявление, – сказал инспектор. – Его заполняли в дежурной части. Заявление – основание для начала опроса. На основании результатов опроса делается вывод о начале расследования или отклонении оного. Но для начала опроса необходимо заполнить несколько документов. Первый – анкета заявителя. Второй – опросный лист, где вы без подробностей описываете произошедшее и отвечаете на типовые вопросы касательно места, времени и обстоятельств произошедшего. Наконец на страницах с третьей по шестую вы отмечаете необходимые пункты сопроводительной документации: извещение об ответственности за заведомо ложное обращение, расписка о понимании рисков нераскрытия или отказа в возбуждении расследования, опись потерянных или похищенных материальных ценностей (если имели место), опись телесных повреждений (если имели место) и в заключение личное обращение к комиссару полиции, если у вас возникли вопросы по процедуре дознания, проводимого сотрудником отдела. Все ясно?

Мне было ясно.

Ясно, почему во время ежегодных обращений к гражданам наш любимый мэр упорно обходит тему раскрываемости мелких преступлений.

Однако скучающий взгляд Н. Ульфсона никаким образом не подразумевал, что детектив двинется в расследовании хоть на полшага, пока не получит от меня требуемое.

Я вытащила ручку из держателя и начала изводить бумагу. К счастью, у нас на работе тоже хватает бюрократии, поэтому с первым листом я справилась всего за две минуты. Начала второй, когда Н. Ульфсон подхватил исписанный с двух сторон документ и погрузился в чтение. Спустя несколько секунд инспектор породил непонятный булькающий звук.

Я подняла взгляд и встретилась глазами с детективом. На секунду мне даже показалось, что детектив хочет сказать что-то действительно важное. Но вместо этого Н. Ульфсон лишь потряс листочком передо мной и спросил:

– Вас на телевидении не учат политкорректности?

– В смысле? – не поняла я.

– В том смысле, что в официальных документах недопустимо использование обиходных выражений. Тем более, способных стать поводом для иска по неуважению.

Я полностью потеряла нить.

– Какое еще неуважение? – спросила я.

Детектив вздохнул.

– В графе «происхождение/род» вы называете себя лисой. Если этот документ зарегистрируют, меня обвинят в неуважении ваших гражданских прав, это вам ясно?

– Нет, – я честно ничего не понимала, поэтому отрицательно покрутила головой.

– Смотрите, вот здесь. Видите? – Н. Ульфсон повернул лист ко мне и показал пальцем на место где-то внизу документа. – Здесь я буду ставить свое имя, должность, личный номер и согласие со сказанным выше. Если подпишу, формально я назову вас лисой, это понятно?

– Ну да, – кивнула я. – А что в этом не так?

– Да все не так! – впервые поднял голос детектив. – С таким же успехом могу официально обозвать вас курятницей, остромордом или, простите, рыжей метелкой. Перепишите немедленно.

Не успела я взорваться праведным гневом, как детектив поспешно добавил:

– Можете зачеркнуть и исправить. Здесь это можно. Но на листах с четвертого по шестой не советую – канцелярия может не принять.

Я с осоловевшим видом исправила совершенно нормальное «лиса» на бесчеловечное «Кан.-В». Ульфсон тем временем подсунул следующий лист. Я принялась заполнять. Отчетливо при этом понимая, что банковский чек потерян навсегда.

Через пятнадцать минут я закончила с бюрократией. Не обошлось без помарки на проклятом четвертом листе, но повезло – я ошиблась в самом начале документа. Инспектор услужливо передал мне свежий бланк, и я исправила.

– Хорошо, – произнес мужчина, заканчивая проверку. – Вы свободны. Сейчас за вами зайдет дежурный.

– То есть? – вскипела я. – Заставить меня заполнить бумажки и обвинить в неполиткорректности – это все, что вы для меня сделаете?

– Госпожа Быстролап, – своим усталым взглядом мужчина буквально пришпилил меня к стулу. – Я уже сделал больше, чем требовалось по долгу службы. За вами зайдет дежурный. Это все.

Детектив встал, забрал мою писанину и вышел, предварительно перекинувшись короткой фразой с дежурным толстяком. Тот кивнул дознавателю, пропустил его в коридор и косолапой, присущей медведям походкой направился ко мне.

– Пойдемте, сударыня, – неожиданно галантно обратился он ко мне.

С медведями в столице вечные проблемы. Точнее, с правильным к ним обращением. Все из-за того, что их в Фаунтауне очень уж много, и все они разные. В общем-то, есть универсальное и абсолютно политкорректное именование: у́рсус. Но так случилось, что большинство медведей не любят это имя. А с двухсоткилограммовым товарищем как-то не очень хочется спорить на тему, как правильно к нему обращаться. Поэтому неофициально мы называем медведей беа́рами. К этому имени они относятся нормально. Но даже среди беаров есть еще куча «особенных». Кому-то нравится, когда их называют гризли. Это те, кто приехал в город из-за океана. Другие именуют себя а́ркти – это наши, местные. Есть ребята с юга, их давай называй по-своему – сирья́ки. А тех, кто с заокраинного Севера, следует именовать мари́ти, и никак иначе. В общем, сплошная головная боль с этими урсусами.

В сопровождении дежурного я прошла на выход. Но он повел меня почему-то не к лестнице на первый этаж, а направо – внутрь участка. Мы миновали два поперечных коридора, после чего беар остановился, открыл незаметную на фоне стены дверь и мягко подтолкнул меня своей лапищей в спину.

– Проходите, сударыня, нам сюда.

Я напряглась.

Во-первых, не люблю, когда меня трогают без спроса. А во-вторых, все это пахло какой-то неприятностью.

Я подчинилась (а вы бы не подчинились огромному офицеру-беару?) и мы вдвоем спустились по маленькой лестнице на первый этаж. Потом еще на один. И еще на один. На третьем подземном уровне лестница наконец закончилась, и мы продолжили шествие по коридору. На этот раз короткое, до первого поворота.

В маленьком тупичке нас ожидало окно, прикрытое массивной стальной решеткой. С той стороны окна лицезрел грузный ри́но. Большой, как и все они. Даже дежурный-урсус на его фоне казался задохликом. В окне и вовсе помещался только массивный носище – ну и глаза по обе стороны. Вообще, рино частенько называют носорогами, но не вздумайте сказануть такое на людях! Рино терпеливые и медлительные, но лишь до тех пор, пока не рассердились.

– Два-двенадцать, найдёнка из подземки, – произнес мой провожатый.

– Сегодня? – пробасил рино.

– Да, только что, – ответил урсус. – Доставлено воздухом по запросу Ульфсона.

– Сейчас посмотрю, – ответил здоровенный полицейский с той стороны окна.

Дверца за решеткой закрылась – хлоп, и грохнула сверху вниз. Я от неожиданности отпрянула.

– Стив не любит, когда на него смотрят с кормы, – под массивными усами моего провожатого мелькнула усмешка. – Он давно тут работает. На моей памяти лет сорок. Немного подрастерял форму.

Сорок лет! Боже ты мой! Кем же нужно быть, чтобы целых сорок лет жизни уделить полиции?

Урсус уточнил:

– Сорок лет это после выхода на пенсию. До этого шестьдесят пять протрубил в спецотряде. Двенадцать спецопераций по задержанию особо опасных. Дважды кавалер Ордена мужества. Мы все тут уважаем Стива.

Последнюю фразу дежурный произнес под скрип поднимаемой дверцы. А спустя секунду я выпученными глазами смотрела на свой кошелек. Рино выложил его передо мной на стойку у окошка.

– Принимайте, гражданка, – пробасил Стивен. – Под опись. Так, что там у нас… Ага, восемьдесят шесть лаки, девяносто одна монета, социальная карта, пропуск в фитнес-клуб…

Рино сделал паузу и критически оглядел мою фигуру через решетку. После чего издал еле слышное «ну да, ну да» и продолжил перечислять:

– Сувенир в форме серебряной ложки с гравированной надписью «Загребок!», серебряная монета с надписью «На удачу!», два пробитых билета на общественный транспорт, чек на предъявителя, выпущенный банком…

Дальше я уже не могла ничего слышать. От моего радостного вопля должно быть зашаталась настольная лампа на столе инспектора Н. Ульфсона.

Рино тем временем невозмутимо продолжал:

– …сложенный вчетверо лист бумаги с содержанием личного характера, визитная карточка на черном картоне, листок из записной книжки (пустой), еще один листок из записной книжки (заполненный стихами неизвестного происхождения), служебное удостоверение на имя Роксаны К. Быстролап, выданное телевещательной студией…

– Все, хватит, это мое все, мое! – не выдержала я.

– …и две засохшие конфеты «Корувка» в потайном отделении, – закончил перечислять Стивен.

– Подпишите здесь и забирайте, – рино протянул мне перьевую авторучку, держа ее меж двух огромных пальцев-колбасок. – И скажите спасибо той особе, кто нашла ваш кошелек. Мне было уже все равно, я была готова сказать спасибо кому угодно. И особе, и особам, и даже этому зануде на втором этаже. Лишь оставалось тайной, зачем я заполняла миллион миллиардов бумажек, если все это время кошелек ждал меня в Бюро находок.

Когда мы поднимались по лестнице, я поинтересовалась об этом у дежурного.

– Таковы правила, сударыня, – улыбнулся медведь. – Не должно быть обращений граждан, не оформленных как следует.

– Получается, инспектор Ульфсон заставил меня заполнять бумажки только потому, что нужно их заполнить? Он знал о кошельке на складе?

Беар покачал головой.

– Нет, конечно же. Но Николас опытный дознаватель и хорошо читает людей. Едва взглянув на вас, он понял, что кошелек вы потеряли. Нет никакой кражи. Ну а потом все просто: звонок в метрополитен, и через десять минут кошелек прилетел к нам пневмопочтой. Она специально для таких случаев и проложена.

Не будь у меня в руках сумочки, я бы поаплодировала Ульфсону за его догадливость и… как там: «умение читать людей». В других обстоятельствах и при другом ко мне отношении со стороны полицейского. Поэтому я воздержалась от оваций и покинула заведение со стойким желанием больше никогда не иметь дел с полицией.

Тогда я еще не знала, насколько сильно реальность разойдется с моими хотелками.