Читать книгу Штопальщик времени - Роза Хуснутдинова - Страница 13

– Наш благородный эстонец пригласил меня послушать стихи, – сказала я казашке, когда мы вернулись с Высших сценарных курсов в общежитие на Руставели и поужинали лагманной лапшой, присланной из Алма-Аты.

– Сходи, потом расскажешь, – кивнула она. – По крайней мере, он не пьёт по вечерам, как другие наши, особенно свердловские, посмотришь, что у него в комнате. Не ковры же и платки, как у нас, а что-нибудь другое! Всё-таки – прибалт!

Когда я постучалась в комнату на шестом этаже и вошла, её хозяин сидел за письменным столом, как обычно, в чёрном костюме и белой рубашке, перед ним на столе лежали исписанные листки бумаги. Он приподнялся и вежливо поклонился, будто мы встретились на дипломатическом приёме.

– Прошу садиться!

Я оглядела почти пустую комнату. Стол, два стула, кровать. На стене, над кроватью, заправленной серым казённым одеялом, висела голубоватая карта обеих сторон Луны.

На голом столе стояла бутылка таллинского ликёра сизого цвета и две крошечные рюмки.

В комнате был ледяной холод, дыру в окне закрывало одеяло.

– Разбилось стекло? – спросила я.

– Соседи, – кивнул он на стенку, – студенты Литинститута получили стипендию, отметили, ворвались, разбили окно и отправились драться дальше…

– Надо было сказать комендантше! – возмутилась я.

– Комендантша сказала, что стекла нет, будет на следующей неделе.

– Но как терпеть? Ведь сегодня минус семь!

– А вчера было ноль. Но, по-моему, это не интересно. Лучше я почитаю стихи.

Я кивнула.

Глуховатым медленным голосом человека, выздоравливающего после долгой болезни, он начал читать. Об электрических проводах, опоясывающих землю, о больших городах, где люди живут, как муравьи, об одиночестве, о вересковых полях где-то далеко-далеко, о вещих братьях-деревьях…

Я не шевелилась, смотрела на карту Луны. Чувствовала, что лунные моря и кратеры, впадины и возвышенности на чёрно-бело-голубой карте чем-то сродни этим волнам стихов, наплывающих на меня.

– Ты, кажется, замёрзла, – прервал он чтение, взглянув на меня. Взял в руки бутылку ликёра в сизой упаковке и налил в крошечную рюмку, стоящую на краю стола.

Я выпила, сразу стало горячо (о, сорокоградусная жара ашхабадской улицы, где мы шли этим летом с подругой Гультэч!).

– Продолжай, интересно! – заверила я.

Он продолжил чтение. Потом, отложив листы в сторону, стал говорить об острове Сааремаа, о Ливонии, в которую вторглись крестоносцы в тринадцатом веке, о том, как они уничтожали береговых, лесных, луговых языческих богов, как сжигали жертвенные рощи и вырезали из дерева человека-бога, на кресте… А что думаю я о кипчаках, о булгарах, о Золотой Орде? Наверное, тоже вижу во сне скачущих смуглых всадников на косматых лошадях, слышу их воинственные крики: «Ур-р, ур-р!!!» Знаю ли я, что на многих, казалось бы, совсем разных языках мира некоторые слова звучат одинаково…

Я сидела не двигаясь. Из окна дуло как из морозильника. Обратная сторона Луны придвигалась ко мне всё ближе.

Раздались крики, дверь со стуком открылась, и два пьяных студента, вцепившиеся друг в друга как сиамские близнецы, дошагали до кровати в углу комнаты, повалились на неё.

– Шаганэ ты моя, Шаганэ! – вскричал один из них.

– Тихо розы бегут по полям… – всхлипнул второй.

Потом оба поднялись и, обнявшись, покинули комнату.

– Каряк и якут с отделения переводчиков, очень Есенина любят, – пояснил эстонец.

Снова налил в рюмку ликёр, пододвинул мне и продолжил монолог.

Я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не стало ещё холоднее.

– Кажется, всё-таки ты мёрзнешь, – прервал он чтение, встал, подошёл к шкафу, вынул из него шерстяное одеяло и подал. – Завернись.

Я завернулась.

– «Ливли-ливли», так называли себя ливы, – сказал он. – По-моему, звучит музыкально. А чем ливское солнце отличалось от солнца наших дней? Чем отличалось солнце кипчаков от нынешнего?

Комната, казалось, заледенела совсем, потонула в сизом тумане. Я сидела в полном оцепенении. Лицо человека напротив меня было застывшим, бледным, но синие глаза, порой вскидывающиеся на меня, жили, мерцали, в них светился неукротимый огонь.

Я перевела взгляд на карту Луны, висящую на стене, на пятно между двумя впадинами.

Пятно вдруг зашевелилось, обозначились какие-то контуры, это был всадник на быстром коне с развевающейся гривой, мчащийся куда-то, множество всадников с саблями в руках мчались по лунному пейзажу, справа налево, с востока на запад… Это была лавина, орда, завоёвывающая просторы лунных земель, и ничто не могло остановить её, слышались усиливающиеся крики: «Ур-р! Ур-р!»

Раздался грохот, дверь в комнату распахнулась, на пороге комнаты стояла казашка в бордовом бумазеевом халате, оранжевом платке и домашних тапочках.

– К тебе приехали родственники из Уфы! – вскричала она. – Привезли мёд и баранину! – Чёрные соболиные брови её поползли вверх. – Но как вы тут сидите? Такая холодина! Северный полюс! Идём! – и она рывком схватила меня горячей рукой и потащила к двери.

– Большое спасибо, – пролепетала я, оглядываясь на хозяина комнаты, – за стихи, за угощение!

Через минуту мы были в своей тёплой комнате, увешанной золотистыми платками на стенах, с бордовым ковром на полу. Действительно, из Уфы приехала троюродная сестра, привезла мёд и баранину.

А потом мы, смеясь, ели горячий лагман с корейской приправой, пили чай с гречишным мёдом и молоком. Вечером родственнице постелили на полу, за письменным столом. Погасив верхний свет и включив лампочку с бумажным абажуром над изголовьем, я достала том «Тысячи и одной ночи», стала читать вслух. Мы с казашкой приучились делать это каждый день, чтобы, как она говорила, «отдохнуть от «жуткого» кино (мы в это время смотрели на курсах фильмы Хичкока), обрести гармонию и равновесие».

«Когда госпожа Будур услыхала слова Ала-ад-Дина, она упала без памяти от сильного горя, печали и страха за него, и Ала-ад-Дин брызгал ей в лицо розовой водой, пока она не очнулась…»

Во время чтения казашка несколько раз засмеялась.

– Неужели вы читаете это каждый день? – с недоумением спросила моя сестра, учившаяся в уфимском техническом институте.

– Это успокаивает, – объяснила ей казашка.

Утром, как обычно, мы проспали время подъёма. Чтобы не опоздать, выйдя из общежития, тут же подошли к такси, стоявшему возле дома, и сказали водителю, куда ехать.

Следом за нами из дверей общежития вышел эстонец, тоже направился к такси.

– Поедет отдельно, в своём такси, – сказала казашка, – держит дистанцию!

Пока ехали, за Савеловским вокзалом увидели красные транспоранты на серых стенах угрюмых зданий по обеим сторонам улицы. В Москве готовились к очередной годовщине Октярьской революции.

На Площади Восстания, где находилось здание курсов, его такси остановилось первым. Эстонец успел выйти из своей машины, подойти к нашей и открыть нам дверцу.

– Доброе утро! – вежливо улыбнулся он.

Мы тоже поздоровались и направились к дверям здания.

– Хочет показать, что он Европа, а мы Азия! – шепнула казашка.

– Нет, просто вежливый человек, он нам симпатизирует, – поправила я, – ему нравится, что мы тюрчанки, а он – лив.

– Что ещё за лив? – удивилась казашка.

– Раньше эстонцы назывались ливами.

Мы нырнули в тёмное здание курсов. Сегодня там должны были показывать фильм Микеланджело Антониони «Красная пустыня».

1970-е гг.