Читать книгу Штопальщик времени - Роза Хуснутдинова - Страница 23

Было утро. По центру Еревана по пустынной улице шёл юноша со свёртком в руках. Он скользил по сплошному льду давно нечищенного тротуара, перепрыгивал с кочки на кочку, негромко напевал и говорил, обращаясь к свёртку:

– Смотри, Ануш, вон дерево, его ещё не спилили, летом зазеленеет… А вон Оперный театр, здесь бывает музыка, оперы Верди любишь? – и запел марш из «Аиды».

– А вот наш дом, здесь живут Маро и Серго.

Когда юноша поднялся по тёмной лестнице на четвёртый этаж дома и вошёл в пронизанную январским морозом квартиру, Анаит в кожаной юбке, чёрном свитере стояла на коленях возле печки и, нагнувшись, пыталась раздуть огонь, сырые дрова разгорались слабо. Маро и Серго, лёжа на диванах под грудами одеял, пристально следили за её действиями.

– Посмотрите, разве она не чудо? – и Ага вытянул перед собой свёрток, откинул уголок одеяла, открылось личико крошечной девочки. – Разве она не красавица?

Маро и Серго зашевелились, в глазах у них что-то затеплилось.

Ага положил свёрток на кресло и, подойдя к матери, принялся с силой раздувать огонь, скоро в печке заполыхало.

Ануш распахнула отливающие перламутром глазки и подумала, что здесь светлее, чем там, где она провела первых три месяца своей жизни, за квартал отсюда. Она увидела картину Ашота на стене – восхитилась, увидела рисунок Роберта Элибекяна на другой стене – снова восхитилась, наконец увидела сверкающую люстру под потолком и издала громкий ликующий крик.

Маро и Серго окончательно проснулись, стали сбрасывать с себя одеяла.

Анаит подняла с пола закопчённый чайник, поставила на плиту. Обернулась к сыну, спросила:

– Ну, что у вас?

– У Шушан молоко пропало, – сказал Ага, глядя в окно, на крышу соседнего дома.

– Нашли бы яблоко, натёрли на тёрке… Надо искать детское питание!

– Искал. В магазинах нет, на рынке нет, – Ага следил за воробьём, летающим по крыше соседнего дома. – Быть бы сейчас воробьём, полетел бы на Птичий рынок в Москве!

– Ты и есть воробей, только не московский, а ереванский, и у тебя – Ануш!

Маро нагнулась и вытащила из-под дивана корзину с яблоками.

– Сильвия вчера принесла. Поэму свою читала. Слишком торжественно!

Ага взял из корзины яблоко, сходил на кухню, вернулся с тёркой и блюдцем, стал натирать яблоко, напевая что-то из «битлов».

Анаит села за телефон.

– Гаяночка, у вас нет сухого молока? А детского питания? Если узнаешь, где есть, позвони… Только учти, наш телефон то включается, то нет…

Маро наконец решила подняться. Она умылась, выпила чаю с хлебом, причесала сильно отросшие волосы, и они серебряным нимбом окружили её похудевшее, но всё равно прекрасное лицо. Завернувшись снова в одеяло, она переместилась в кресло – уютное, широкое, захватив с собой тетрадку и ручку. Сообщила, что попробует написать верлибр, помнят ли они, что такое верлибр?..

Серго тоже умылся. Сбросив с плеч тяжёлый ватный халат, принялся налегке расхаживать по комнате, перевешивая картины, находя им другое место, с лучшим освещением.

Ануш, откушав яблочного пюре, возликовала ещё больше. Она с любопытством поглядывала на завернувшуюся с головой Маро, торжественно восседавшую в кресле и бормочущую что-то вполголоса…

Анаит сидела на полу в соседней комнате, среди разбросанных книг, тетрадей, рукописей. Через открытую дверь она посмотрела на Маро и подумала, что мать сейчас похожа на настоятельницу средневекового монастыря, а Серго, бесшумно скользящий по комнате с картинами в руках, походит на доброго духа, охраняющего дом, заботящегося о его уюте и гармонии…

– Дорогая, бесценная моя Анаит! – вполголоса прочла Анаит в открытке, поднятой с пола. Кто бы это мог написать? Подпись была неразборчива.

Анаит задумалась, в доме стало совсем тихо. И во всём Ереване в это утро было тихо.

В Эчмиадзине не пела сегодня Лилит. Та, чей ангельский голос оповещал приходящих в храм о наступлении светлого утра и божьей благодати. У Лилит сегодня было простужено горло.

В запертом на все засовы Ереванском государственном музее висели на стенах картины, давно не виденные никем. Поднимался на гребень зелёной волны тонущий корабль с парусами на картине Айвазовского. Простодушно взирал на мир рыбак Пиросмани в своей знаменитой красной рубашке. Сарьяновские красавицы в узорчатых шалях печально смотрели на противоположную стену, откуда полгода назад сняли картину на реставрацию, да так и не вернули обратно. В отделе прикладного искусства пылились, ветшали старинные платья из шитого золотом шёлка, парчи, бархата. На угрюмом зимнем кладбище в мёрзлой земле лежал Сергей Параджанов, гениальный режиссёр и художник, так и не успевший снять свою «Исповедь». В холодном доме на окраине другого кавказского города плакала юная художница Гаянэ Хачатурян, преданная ученица Параджанова, свидетельница его последних дней…

Создатель Музея современного искусства в Ереване Генрих Игитян, чей мощный голос гремел то в Москве и Петербурге, то в Париже и Нью-Йорке, лежал в холодном доме после перенесённого недавно инсульта, родные гадали, где достать редкое лекарство…

Спал и мёрз во сне каталикос всех армян Вазген I, спал, надвинув на лоб чёрный шерстяной капюшон… И молился во сне, за армян и не армян…

Печальный Демон сидел на склоне горы вблизи Дилижана…

Молодые парни в солдатском обмундировании разбирали неподалёку от него ракетную установку «Град».

Буквы армянского алфавита строго блестели на каменных надгробиях древних кладбищ и на новых деревянных крестах.

А на горных склонах Армении под ослепительно белым снегом спали бесчисленные скромные фиалки – «глаза Земли», веря в наступление близкой весны…

Через час в квартире на улице Теряна раздался телефонный звонок. Анаит подняла трубку, послушала, улыбнулась.

– Спасибо, Гаяночка, сейчас придём.

И, обернувшись к Аге, выскочившему из кухни, сказала: «Жена Левона нашла банки детского питания, на неделю хватит. А потом ещё что-нибудь придумаем!»

Ага подпрыгнул и запел что-то из Верди. Ануш проснулась и, поняв радостную весть, издала ликующий крик такой силы, что пробила наконец преграду между нашим миром и каким-то ещё.

И изысканный инопланетянин с картины Ашота, висящий на солнечной стене дома, наконец улыбнулся.

Весна 1994 г.