Читать книгу Снимок, который звенит. Роман-репортаж - Руслан Рузавин - Страница 6

Лежать на столике уличного кафе, выпятив пушистый бок, согласитесь, приятно. Греясь под утренним неярким еще солнцем. Не палящим. Но…

Приходит хозяйка и с ласковой бесцеремонностью спихивает кошку на пол. Хозяйка столика, конечно, и еще нескольких таких же вокруг. Обмахивает тряпкой больше для вида. За него тут же садятся два ледибоя, одеты не по-рабочему. С фруктовыми фрешами в руках, молчат. Само по себе уже странно, если учесть болтливость этих созданий. Молчат. Нет, ну так не бывает. Кошка определенным образом прищуривается и чуть распахивает зрачки. Итак…

Второй ледибой, мысли пустяковые. Что давно не встречались с Эйприл, а все-таки номер с ней выполнять куда лучше, чем с этими молодыми пустышками. Которые упиваются новым телом и ни-че-го за этим нет больше. У Эйприл есть чувство, и чувствительность тоже есть. Только вот что-то она не в себе, бедняжка. Только бы не наркотики. И не деньги в долг. И не деньги в долг за наркотики. Все остальное можно пережить, любых гнусных мужиков. Любое разбитое сердце срастается. Открой тайну, глупышка, и я помогу тебе. Постараюсь, очень сильно постараюсь. Ну? Пусть только это будут не наркотики, ладно? И не долги драгдилерам. С этим мне, слабой женщине, не справиться. А остальное все лечится…

Похоже, внешнее молчание здесь сполна компенсируется внутренними ужимками. А что же «глупышка»?..

А не здесь она. Все существо ее удивленно и беспомощно стоит перед дымящимися обломками. Ее мира, этого мира, отражениями миров друг в друге. Что с ними делать, с этими обломками?.. И временами сквозь удивление обрывками тайфуна проскакивает, какой-то долей секунды, картинка. Или две. Вот от бежевого стола отделяется рукав бежевого танчжуана. А в нем оказывается бежевый человек, может, чуть с оттенком желтого. Вот он протягивает к ней бежевую руку с дорогой зажигалкой. В шелковый рукав танчжуана впечатана бурая струйка, и зажигалка сразу становится зажигалкой мертвого. Она отшатывается, защищаясь глыбами слов. Нагромождая слова между собой и бежевым… И платье, ее дорогое платье уже петлей подола затянуто на шее, а ноги продеты в рукава. Очень удобно, дернешься – и удавка затягивается. Да и много ли дернешься, стоя на коленях… Снова бежевый водит ножом по лицу, примериваясь начать с носа. И слезы, ее слезы, которых ни бежевый, ни его охрана не должны видеть и которых не выбили и не выжали из нее в эти полчаса, слезы… Этот человек – самое грязное воплощение ракшаса. Уж лучше бы убил. Но просто убить ему мало. И теперь обломки, обломки… Что делать с ними?..

Отравляя воздух миазмами ругани, в конце переулка появляется какой-то фаранг. Так здесь называют белых с горячим сердцем. Идет фаранг по следам модельного вида самки из местных, чье сердце значительно холоднее. Чуть замедлив шаг, самка показывает фарангу что-то на телефоне и с милой гримаской уходит. Послав воздушный поцелуй.

– Оплаченное время вышло, будут деньги – звони. Смотри, сдулся сразу…

Эйприл чуть поводит глазами сквозь толщу своих тяжких раздумий, но никак не реагирует.

– Слушай, ну так расстраиваться – это же уже даже вредно для кожи!.. Представь, лицо обвиснет вот так – ы-ы-ы!.. Ну, улыбнись… Ну самую чуточку хоть… И доверься уже своей подруге! Тетя Марч лечила и не такие душевные раны. Э-эй, мешки будут под глазами…

Гримасничает при этом подруга даже уже слегка карикатурно. И ведь никакой не клиент перед ней, свой брат транс. Или это у них так принято юморить?

– Мешки?.. – Эйприл тяжело возвращается к своему столику в этом солнечном дне. – Для кожи вредно… не это. Вредно, когда ножом – очень острым – отрезают веки, нос… Нет, начинают обычно с носа, и остальное уже само по себе не важно, без носа. Как мы привязаны, оказывается, к этому лицу, – осторожно, как что-то хрупкое, ощупывает брови, нос, щеки. – Не задумывалась? Я однажды поняла, что не могу жить без носа. Умереть – могу, а жить без носа – нет…

– Бедная девочка, бедная, бедная, – Марч гладит подругу по руке. – Где ж ты столько жути натерпелась?

– Нет, нет, – Эйприл отдергивает руку как от огня. – Нет, мы не люди для них. Коту можно ведь отрезать яйца, да? Спокойнее будет. Собакам – уши, хвосты. И мы для них – странные звери. Рептилии с ногами, которым можно купировать все. Ты представляешь, как это, – снова содрогается, – жить без носа? Ты смогла бы?..

– Успокойся, успокойся, моя маленькая. Все в порядке уже, носик на месте, – гладит подругу по плечу. – Ну всем же хотя бы раз попадается извращенец! Ну вырвалась – хвала Великому Будде – живи дальше. На месте твой нос, отмойся хорошенько и живи…

Эйприл непонимающе смотрит на нее. Солнце странно преломляется сквозь кубики льда в стакане. Каждый из которых – маленькая хрустальная призма. Странно преломляется.

– Хозяйка вводит на твое место в танце новенькую. Танцовщица из нее, конечно… Ой! Вспомнила! Смотри…

Брошенный фаранг, что успел уже вернуться и потерянно сидел в кафе через улицу, достает большую камеру. Именно на него Марч показывает изящным пальчиком. Включил камеру, похоже, смотрит отснятое.

– С камерой, видишь, ну тот самый? Бросили сейчас которого? Я вспомнила. Это он снял меня как-то на Уолкине, а потом на выходе из офиса. Прикинь? В другом – вообще! – виде, в другой части города…

– Значит… выследил. Что-то, значит, не так было… у вас, – Эйприл помимо своей воли тяжело втягивается в разговор. Взгляд ее, конечно, больше созерцает что-то внутри. Но говорит, говорит. А это значит – Марч хоть немного, но цели своей добилась. О чем и думает радостно, а язык работает сам по себе, отдельно от мозга.

– Да какое, – стыдливо опускает глазки. – Вообще ничего не было, – чуть краснеет. – Он не по нашей части, похоже. О чем я… А, так он не следил! Понимаешь? Ну специально точно…

– А как? Как тогда?

– Это мистика! – и рука у сердца, между двух очень аккуратных грудей. – Меня бывшие друзья не узнают в настоящем виде. А этот – шел, увидел, узнал. Понимаешь? Там и там. Еще и снять успел.

– Совпадение. Это совпадение.

– Ага. Потом в журнале их выложил. «Было – стало», я здесь и я там.

– В журнале…

– Ну, русский электронный журнал – реклама, конечно, сомнительная. Но тем не менее…

– Так он ру-усский, – судя по глазам и мыслям, Эйприл определенно вернулась к жизни. – А по роже-то и не скажешь. По роже – вылитый Ганс. Или Вильгельм.

– Вроде русский. Хотя кто их там разберет?..

Бежать, бежать тебе надо, фотограф. И желательно не только с этой улицы, а и из города тоже. Столько черной невидимой ненависти устремилось к тебе сейчас. Бежать, бежать и быстро!..

– Русский. Сочетание глупости и жадности – убойная смесь, – глаза Эйприл смотрят через улицу, да как еще смотрят!

Бежать, бежать!.. Ну почему вы, люди, никогда ничего не чувствуете?.. Столько злобы, что асфальт полопается сейчас, а он сидит с хреновиной своей. Ну не чувствует! Что ж… Кошке становится скучно. И читать особо нечего. Ненависть и только ненависть, какие там мысли – у одной. Бестолковая радость у второй. Что с людьми гормональная терапия делает.

– Смотри. Веришь в кошек? К нему ведь пошла…

Равнодушно усмехаясь, кошка идет к другому кафе. Мысли, мысли… Возьмем хоть этого фаранга, сидит за липким столом.

– Кс-кс… кс, э, стой-ка, – не тянись к своему кофру, фаранг, все равно не успеешь. – Да стой ты! – вот ручки шаловливые, хоть на сотовый, да снять все-таки. – Стой… дура тайская!..

«…Дура тайская, ушла. Бросила, су-ука… Выбрала же момент, а? Да все равно. Все равно не прокормить ее было. „Возьми меня замуж, я ем мало“. Да хоть сколько мало, не прокормить. Так что не очень тут… прыгай. Эх-х, надо вот только первому послать ее было. Отыметь еще на прощание как-нибудь… эдак. Нгиен-пау – проанг, проанг – нгиен-пау. А потом на часы так, и – пошла ты, денег нет. А пош-шла!.. Уы-ы-ы…»

Телефон у фаранга с хорошей камерой. Еще у него сложности с деньгами – не прислали из страны, откуда он родом. Поэтому теперь придется выбирать – том-ям или рыба, все вместе накладно. А хотеться ему будет вообще невиданного деликатеса – хлеба.

– У-у, глазищи растопырила!.. А ну-к я тебя…

Достал все-таки бандуру свою.

– Не шевелись… Птичка-птичка, сюда смотри, кс-кс! У-ух, глазищи у тебя…

Снимая, опускает камеру почти на самый асфальт, что-то видит на получившемся снимке и, оставив на столе мятую купюру, идет через улицу. Пересекая полосу света, чуть задерживается в ней. На той стороне спит чумазый малец из уличных, бросив циновку прямо на ступеньки у двери. Фаранг делает несколько снимков, просматривает, потом подсовывает тайчонку под руку мелкую купюру. Удовлетворен, похоже.

Кошка не идет следом, мысли прекрасно слышно и здесь. О глобальных вещах думает наш белый друг. Выразительно, цепляюще, но кому, кому все это надо? Вот если б нога была оторвана, то да. Чудесное изобретение человечества – фотошоп, вот посюда, а тут вот – мясо… Мясо, мясо, нет, не пойдет. Фотошоп мертв, господа и дамы, да здравствует натура! Здоровая натура, и что за народ, вообще! Война идет, нет бы пойти, под ракету попасть. Это бы кадр был… А ты лежишь. А должен лежать с ногой оторванной. Фотошоп мертв. А так бы. Поесть надо где-то…

Неказистый скутер, разухабистая парочка на борту. Сигареты чуть ли изо рта не падают, лица даунические, волосы кислотно-апельсиновые. Шлем на руле, мадам сзади вперивает в фаранга крокодилий взгляд. Тарахтят на малых. Ну тарахтят не тарахтят… Фаранг инстинктивно прижимает камеру к груди и заходит за какую-то тумбу. Тарахтят…

…не тарахтят, а свои «шестьдесят» эта задрочка выдаст, если надо. Не догонишь. Гадство… Чуете, сволочи, что у меня денег нет. Не-ет, не должен нищий на «Мерседесе» ездить… Деньги нужны, чтобы… чтобы охранять другие деньги, вот зачем. А так – дрынь – и нету камеры у тебя. Не боись, Федор, не боись…

Еще Федор какой-то здесь? Кошка лениво поводит глазом. Да нет…

Кошке и здесь становится скучно. Да и вообще, засиделась что-то. Кошки, если они настоящие, не домашние, редко сидят на одном месте. Раз – и уже в другом. Ф-фу, неудачно как. Трава? Кустарник? Колючая проволока? А на другую сторону если, там как будто… Д-демоны!.. Конечно, на таком танке – зачем нам на дорогу… Всех раскатаем! Ф-ф, вышел, красавчик. Белый, белый, а внутри-то… Да виделись. Как-то перейти все-таки. Вот не попер бы кашалот этот опять. Что внутри там?..

Передний пассажир гримасничает. Да не просто строит рожи, а… Лицо багровое, глаза выкачены, язык. А вот причина, тонкий малиновый шнур на шее, концами уходящий к рукам. Заднего пассажира, этот и не сильно напрягается. Скучает даже.

– Язык вывалился, – водитель, до этого момента не участвовал. Говорит Заднему. И тот сразу отпускает удавку, один конец. Передний падает вперед.

– Видел, он рукой махнул? Я накинул шнурок, он махнул? – задний, не обращая внимания на жертву, – водителю. – Знаешь, что это за мах был? Убить мог меня или тебя с гарантией. А не убил.

– Значит, ты хорошо стянул.

– Нет, не-ет… Я знаю этот удар, большой палец в глаз «вкручивают». Вот чем он махнул. Или тебе, или мне должен был. А не вкрутил. Ну-к, пистолет проверь?

Водитель легко касается пиджака сползшего. Тот вдруг судорожно вдыхает, дрожит.

– На месте.

– Во-от! И за него не хватался. А мог бы – верь мне – мог бы обоих нас положить тут. Ты бы положил, если б душили?

– Положил бы, – опускает на пару сантиметров стекло.

И Душитель положил бы тоже, читает кошка, самого близкого родственника положил бы. А этот нет. Сначала расслабился, когда Хозяин вышел. Напрягаться надо, сам под пулю подставляется, их не взял, а этот… Бутылку достал какую-то черную, тут прыгать каждую секунду, может, надо будет. Уже повод проверить. Так вот руками и пистолетом владея, в ход их не пустил. Рискуя быть задушенным, не пустил.

– Подними-ка, – снова Задний водителю. – Повыше…

Водитель поднимает голову Переднего так, чтобы ее было видно в зеркало. Поразительно устроено наше лицо! Сколько разных гримас можно слепить из одних и тех же мышц. Вот и сейчас, при возвращении к жизни, на лице Полузадушенного проявляется Печать неограниченной власти. На секунду, и тут же уходит. Но задний пассажир удовлетворенно хмыкает.

– Видел, да? – водителю.

– Видел.

«…не все еще… Что тянут, чего еще? Штаны… Вот, б… Мертвому-то все равно, а живому надо в сухих чтобы. В мокрых никак… Чего тянут, чего дожидаются?..»

Кошка несколько удивлена. А ее непросто удивить. Очнулся тот, на переднем сиденье, в состоянии мучительного беспокойства. Но беспокойства не за себя, не за свою только что чуть не потерянную жизнь.

«Тянут… Работает же маяк! Если не работает даже, второй есть в желудке. Или отказали? Оба? Да нет, нет, двадцать минут назад работали. Двадцать минут, перекресток, тук-тук, груженный мешками – слева, тычок в заднее стекло. Все работает, но почему тянут?.. Вот же он, стоит на улице, открытый, один! Ну куда лучше-то!.. Штаны мокрые… С-собаки…»

– Ну что? Одна жизнь потрачена впустую?

– Ты… мог меня убить, – человек, сидящий впереди, сипит и растирает шею.

– И сейчас могу еще.

– Какого…. Это же просто вода! – непроницаемо черная бутылка в руке.

– Достал не так.

– А как?

– Резких движений не делать. Пока на испытательном сроке. Все резкие движения – против тебя, – человек сзади не вкладывает никакого выражения ни в слова, ни в жесты, ни во взгляд. Ни во что.

– Я учту.

– Учти.

Помолчали. Босс снаружи в двух шагах от кошки трогает отметину на заднем стекле, говорит раздраженно.

«Ну что, расслабился, когда не надо, отбиваться мог, но не стал, лицо не свое носит. Три пункта. Но прав – за одну не вовремя извлеченную бутылку не убивают. А просто уволить нельзя, как хорошо было бы. Конверт с расчетом – и гуляй. А нельзя, работай или умри».

Сидящий сзади запускает новую комбинацию. «Вилка» для ферзя.

– Что у тебя с лицом?

– А что лицо?

– Должно быть нейтральным. Нейтрально-закрытым. А не таким, будто все здесь твоё…

– Буду знать.

– …А твоего здесь ничего нет. Даже место, на котором сидишь. Знаешь, что предшественника твоего Босс убил? Курил все время какую-то ароматическую дрянь…

– Как это?

– Так. Ножом. Высокий класс.

– Нет. Не знал.

– Знай.

«Знаем, что убил. И чем убил, и куда. Не знаем, на чем сгорел. Штаны мокрые, с-собака… Можно умереть, но жить в мокрых штанах нельзя. И не скажешь вам, гадам!»

– Зря тебя Босс взял, – Тот, кто предпочитает удушать жертву, смотрит в окно.

– Могу я спросить почему?

– Можешь. Здесь вообще ничего нельзя подбирать. Все не то, чем кажется. Женщины и фрукты. Буддисты, ненавидящие насилие, с винтовками. Внутри жареной креветки, – кивает на мотокухню, – запросто может оказаться таблетка пластида. С детонацией от слюны. Долбаная страна.

Человек в белом снаружи снова подходит к машине и осторожно трогает пальцем лунку в стекле.

«Ну вот же, вот… Или, может, не снайпер?.. Может, ракетой решили? То есть – до ракетчика теперь?.. Да что они там, здесь каждая секунда… Этот сидит сзади, воздух вынюхивает. Каждая секунда на счету после выстрела… Хотя первого убили так, без всяких выстрелов. И все спокойно, и не на чем гореть. А мне вот… В штанах мокрых еще…»

– Босс, похоже, не в духе, – странно, что Впередисидящий продолжает беседу.

– Странно, конечно. Кто-то выстрелил из винтовки в голову, и – пожалуйста. Не в духе, – Душитель, похоже, говорит так всегда. Без эмоций. – А главное – кто? То ли ваши, то ли наоборот.

– Они не мои. Меня выперли. Я с севера, а там красные…

Кошке надо идти. Человек, возомнивший себя богом, затеял спор с Кали, которая является богиней на самом деле. Ох уж эти споры! Не успеешь вникнуть в один, отвлекают на другой. А он, между прочим, ни с какого не с севера. Да, собственно, второй и не сильно делает вид, что поверил… Ладно. Чего у нас тут? Креветки, хм-м, местные конечно. Извините, нет. При всем уважении… Вот обязательно голой ногой, да? Без фамильярностей никак? Да. Да. Всё? Ну что, человек, возомнивший о себе? Угас твой пыл? Угу, а думаешь богам легко? У них-то так каждый день так, вот – и симпатичный, и полезный, а срок свой выходил. А этот не выходил еще, извини. Так что никак пока. Да. А ты, может, уберешь ногу уже? Буддист еще… Ну что? Стороны удовлетворены? Можно удаляться?..

– Они не мои. Меня выперли. Я с севера, а там красные…

«Красные. Что-то с тобой не так, не так. Все гладко на словах, и нашли мы тебя сами, но что-то… Лицо ненастоящее, расслабился не вовремя, отбиваться не стал. Три пункта. Нужен четвертый, хорошее число – четверка. Хотя времени нет. Пока четвертый пункт найдешь, они уже из гранатомета долбанут, ребята настойчивые. И сгорим мы синим пламенем. Или красным. Красным, красным, «на севере красные»…

– Какой цвет? – у Впередисидящего материализуется перед глазами колода карт.

– Чего? – не понимает, в своих мыслях.

– Я спросил – какой цвет масти верхней карты. И в твоем положении имеет смысл ловить намеки на лету. Проявлять чудеса, так сказать, сообразительности. И наблюдательности. Сейчас, например, Хозяин держит сигарету большим и указательным пальцем. Это может что-то означать, а может не значить ни хрена, – а в окно-то сидящий сзади не смотрел. А человек в белом действительно держит сигарету именно таким образом. Ну? Ведь из самого вопроса вытекает, что это что-то значит, так? Кошка заинтересованно склоняет голову набок.

– И что это значит? – передний все так же глядит вперед.

– Отвечать вопросом на вопрос невежливо. Или – говоря простым языком – я задаю здесь вопросы. Какой цвет масти верхней карты? – чуть приподнимает колоду, и получается она на уровне глаз впереди пока еще сидящего.

– Выходить, – вмешивается водитель. Значит, Хозяин сделал знак. Не увидели, плохо.

– Ты пойдешь, – сидящий сзади убирает колоду. Передний резко открывает дверцу. – Стоп, нет. Сиди, – выходит сам.

Задняя дверца открылась-закрылась. Чуть дольше, чем дверь обычного автомобиля. Электропривод, чуть дольше. И чад от сгоревших креветок успел проникнуть в салон, и коснуться ноздрей сидящего впереди, и покачнуть в нем всю систему мироздания.

«…подыхать. Надо. Может, и не увидев, как уберут этого. Великий Будда, что-то я делал не так. Ахимсу не соблюдал, это точно. Может, и не увидев… Да уберут ли его еще, Великий Будда! А то могли ведь и просто напугать… Креветки сгорели, пахнет. Вон, в двух шагах. Подыхать, а если навсегда? А, Великий Будда? Или как мне тебя называть? Креветки… Этому две пули, на их же машине уйти, не прострелят, бросить возле такой же чадной мотокухни и дышать, дышать. Дымом от сгоревших креветок. Как дышать хорошо…»

Сидящий впереди потер шею и остался там, где был.

Снова клацает задняя дверь. Теперь еще и бензиновый чад, кухня горит. Белый удерживает креветочника за плечо. Говорит что-то. Ну неужели же ничего… Вот ведь он стоит, открытый, вот!..

– Так какой, – снова колода карт перед лицом. Снова сидящий сзади предлагает неразрешимый выбор. – Цвет масти верхней.

– Цвет… Черный.

– Красный, – в доказательство снимает четверку бубей.

Сидящий впереди два раза дергается словно бы от удивления, а на самом деле от чего-то, что держит в руке водитель, скрывая это «что-то» под колодой карт.

– Сопротивляйся, – сидящий сзади перевешивается вперед через сиденье и орет ему прямо в мутнеющие глаза. – Всё, ты сдох, нет тебя! И никаких пяти жизней!… Воплотиться надеешься? Нету!.. Но – еще четыре секунды – можешь его, меня положить можешь. Сопротивляйся!..

«…значит, пугали просто… Не увижу… Что-то орет… Надо, надо… Великий Будда… ты прости…»

И кровь Впередисидящего кончилась. Снаружи ее почти не было, вся разлилась внутри. Сквозь застывающий воск его лица опять проступила печать Неограниченной власти.

– Уверен? – водитель убирает длинный ствол в замысловатую кобуру под мышкой.

– Если даю знак, значит уверен. Да и вообще, не надо мне быть уверенным, – сидящий сзади снова держит колоду. – Черный, – снимает вольта треф. – Еще черный, – король пик. – Черный – третий раз, да ну, – шестерка пик. – Восемь из десяти карт угадываю, в хорошие дни девять. Долбаные фанатики! – в сердцах бьет по спинке переднего сиденья. Лицо убитого сползает вбок. – Он ведь Богом – понимаешь! – Богом считает себя. Над нами, над миром, над всем! Бог он, а? Ты погляди!..

– Любой может стать Просветленным, – водитель достает телефон Человека с печатью неограниченной власти на лице, снимает его на камеру и куда-то отправляет снимок.

– И ты туда же!.. Каким нахрен просветленным? Мы здесь, бог там! Если там… Куда отправил?

– Самый частый номер, «любимая» написано.

– А ты душевный у нас… Слушай! Я понял, он даже мертвый должен был в машине остаться! Маяк – в нем. Или зашит, или в желудке, или в жопе. Потому и не сопротивлялся. Поехали, поехали!.. Долбаные фанатики!..

Кошка смотрит, как броневик срывается с места, разгоняясь очень быстро для своей массы. Человек в белом тоже провожает его взглядом, бровь приподнята в легком удивлении. Исчезает за поворотом. Рядом с кошкой вдруг падает еще несколько креветок. Местного улова. Чхи, зачем же перца-то столько? А, чхи?.. И снова оказывается она в том же переулке, и те же ледибои еще тянут свой фреш, и тот же фаранг возится с камерой. Жаркий будет денек. Да уже и есть. Фаранг вдруг поворачивается к ледибоям и начинает деловито снимать. Видимо, недовольный кадром, растягивает пальцами губы, «улыбку».

– Вот скотина, – одна из наших знакомых выразительно облизывает средний палец и предъявляет новоявленному папарацци. Камера дает короткую очередь, и фотограф, на этот раз довольный снятым, показывает подругам «ок». Развязно улыбаясь.

– И из-за этой твари ты потеряла работу? – вторая наводит ядовито-черный взгляд на него.

– Да, – швыркая трубочкой. – Выперли. Банк не может себе позволить, – еще швырк, – чтобы сотрудник вчера был одного пола, а завтра другого. Это ж не супермаркет. Хотя какая разница?

Тоже понятно. Проще забыть, чем мстить.

– Но это ведь – испортить… да нет, жизнь сломать! – шипит и, кажется, сейчас коброй обовьется. Вокруг столика.

Фаранг же, будто не чувствуя, поднимает камеру на вытянутой руке и – еще несколько кадров. «Забавная зверушка в ярости, назовем». С ухмылкой той же.

– Это карма, – подруга пожимает плечами и подается грудью вперед. Аккуратные дыньки рельефно проявляются под футболкой. – Зато смотри, какая красота! А осталась бы в банке, может и не сделала бы. Так и болталась бы… посередине.

– Все равно. Не понимаю. Нет, ну хорошо! Хорошо, пять жизней в запасе. Но эту, эту жизнь нельзя просирать! Все по-другому же могло быть у тебя! Я бы ему…

Ишь ты, будто и не фреш со льдом в стакане, а какой-то… препарат волшебный. А ведь он ни при чем, по сути. А кто? Кто при чем? – Кошка сонно зевает. Скучно. С вами.

– Да ты-то – конечно. Ты другая.

– Смотри, можно накачать его, он будет сегодня уже искать по барам. Камеру забрать, планшет или что там у него. Ну? Ну не хочешь продавать, утопим просто…

– Да ты что! – поджимает губки и кокетливо вскидывает глаза. – Я законопослушна от и до. Да и не готова я… тратить жизнь на месть. Даже одну из пяти, – встряхивает волосами. – Сабай должен быть всегда.

– Да тебе и не надо, сама все сделаю. Хотя ладно, слишком просто… Вот! Снимем маленький, очень маленький порноролик! С ним в главной роли! Поработать оператором, понимаешь? Ну что такое оператор, это же не киллер! Ну согласна? Не киллер же?

А фаранг-то и не знает. Еще пару кадров отснял. «Красотки кокетничают. Или красавцы». М-да, так вот сидишь и не знаешь. Что через дорогу тебя уже определили… Кошка перестает зевать.

– Нет. Не киллер…

– Ну так вот! Вот!

– Ты хочешь выложить это в сеть? Так он гордиться будет только, думаю.

– Тут все дело в том, кто будет… принимающей стороной. Они ж гомофобы там все. А тут сам… И при хорошем раскладе он потеряет работу тоже.

– Не знаю, – легкое колебание на лице. Пополам с округлением губок. – К тому же согласится ли наш друг на такие эксперименты?..

– Согласится точно. Будь уверена, – нехорошо сощуривается. – Есть такой чудесный напиток, открывает любые окна сознания. И двери.

Прежде чем ответить, второй ледибой достает зеркальце и проверяет – не стерлись ли губы? Кошка чуть высокомерно приоткрывает глаза. Глаз. Ну-ка, что ответим? Или так и будем жеманиться?

– Одного не пойму. Тебе зачем это?

– Считай это подарком, – снова сквозь зубы. – На Новый год или день рождения.

– Один прошел, другой не наступил еще, – тяжело вздыхает и словно бы выпадает на секунду из образа. – Но как бы… Как бы я хотела, чтобы это было правдой! Ты помнишь, как в первый раз пришла к нам? «Пришел» тогда еще. И почему-то позвал за столик меня…

«Самую глупую выбрал, что непонятно. Дуру полную».

Кошка чуть поводит глазом. А впрочем, чему удивляться…

– …Такой был классный, прическа такая, плечи в майке. Сказал, что нельзя пить, и тут же напился, – с коротким смешком снова берет руку Эйприл. – А на руках были… как кастетные накладки, такие мозоли, – проводит пальцем по ударным фалангам. – Сейчас нету, гладкие, – накрывает сверху второй рукой. – Можно запретить себе чувство, знаешь. Ты ведь теперь одна из нас. Или может не одна? Может, где-то на черный день лежат руки-кастеты, а?..

«Приехали. Вот уж никогда не подумала бы, что эта дура… Нет, номер с ней танцевать классно, конечно. Прямо чувствует – когда что. Вот – чувствует. А причина, оказывается, вот она. Оказывается».

Эйприл осторожно и не глядя в глаза вытягивает руку из ладоней Марч.

– Ой! – та снова в образе, поджатые губки. – Мне ж на маникюр бежать!.. Эйприл, детка, рада бы еще поболтать, но… Маникюрша моя такая тварь, на минуту опоздаешь – все. А за руками… ну, сама понимаешь!

– Как знаешь, – и что там трубочкой шарить в стакане, кончилось уже все. Взгляд медленно гаснет. Или прячется внутрь, как когти.

– Все, бегу, пока-пока. Найди свой сабай!..

И воздушное создание, скорчив почти такую же капризную гримаску, как у девушки, бросившей фаранга, уносится легким ветерком по улице. Очень похоже. Кошка скептически смотрит вслед. Прямо – очень. Похоже.

– Найдешь его с вами. Дура тупая… Кошка, ну ты-то хоть понимаешь меня? «Карма, в другой жизни…» Нельзя прощать! Никому нельзя…

Ледибой дохрумкивает лед и, сунув купюру под стакан, удаляется. Зад его безупречен. Не у каждой девчонки есть такой. Кошка выжидает, пока хозяйка кафе заберет купюру, стакан и помашет для вида тряпкой. Прыг! На столик. Будто и не уходила. Суетитесь, суетитесь… Прищуривая глаза, замечает еще, что ледибоя насильно усаживают в какую-то машину, и месть его детонирует куда больший взрыв, чем он мог ожидать. Месть начинает жить своей собственной жизнью, отдельной от него, людей в машине и кошки. Отдельной от всех.