Читать книгу Снимок, который звенит. Роман-репортаж - Руслан Рузавин - Страница 8

Воздух здесь словно бы весь пропах вчерашней любовью. Сегодня любовь засохла, потеряла вкус и запах, да и вообще – была ли? Непонятно. Хотя вчера она была здесь точно. Прямо на этих улицах. Брызгала и сверкала. Сверкала и брызгала.

Отёйи-и. Спит. Прямо на полу. Отёйи-и. Лет девяти пацан мелкий. Можно так спать? И в диагональ, отёйи-и. На какой-то циновке тонкой. С которой съехал почти. Угол дадим чуть больше, будто съезжает. Отёйи-и. Так, на пятках «пересвет». Пятки… чистые, что интересно. Жить на улице и иметь чистые пятки. Пятки… ну все правильно. Голова в тени, ноги на солнце, вот и «пересвет». Да лучше так, чем голову потерять, да же, Федор? Голову нам терять никак нельзя. Вытягивай ее потом фотошопом… Нет. Скажи фотошопу «нет». Или на крайняк «иногда».

Последняя тонкая сигарета, смятая пачка – под ноги. По-свински. Ну дак. Василий еще раз пробегает глазами снимки. Спящий тайчонок посреди улицы. Чистая пятка. Эстетам в удовольствие. Коммерчески – ноль. Эх вы, Картье-Брессоны-Родченки! Где вы и как вы?.. Нет, не продать. Вот была б нога оторвана, это бы да. Программно может?.. Нет. Не пойдет. Воска нет. Юрий Козырев, морг Владикавказа, Беслан. Вот где воск.

Сунув громоздкую камеру в кофр, отбросил окурок. К пачке. Пошел не спеша по улице. По улице, где ночью бушевала любовь, захлестывая запахом мускуса. Мускуса, что еще просвечивает кое-где сквозь запах канализации. Привычный запах из решетчатых люков под ногами. М-да, а вот с любовью хуже. Хуже, хуже… С любовью.

Поесть. Можно в забегаловке на перекрестке. Перекресток улиц Хренпойми и Хрензнаеткакой. Нет, Хренпойми – это переулок. По-моему. Хрен пойми. Красотка Джейн обмахнет тряпкой для вида стол, приоткрыв в разрезе блузки небольшую грудь – это входит в меню. Материализует миску дымящегося том-яма с фарфоровой кюветкой вместо ложки. Повернет дешевый вентилятор в его сторону – постоянный клиент. Звучит гордо…

Сесть. Кофр с Федором рядом. Не будет никакой Джейн. Да и не Джейн она вовсе, сам придумал. Чтобы не забивать голову хренью их азиатской. И блузка ее – не блузка вовсе. Рубаха под шелк местного кроя. Не будет Джейн, а будет вот это – забегаловка для местных, дешевле впополам. Правда, грязновато. И жарковато. И попахивает… Да брось, тоже эстет нашелся! Попахивает ему! По-любому здесь лучше, раз местные едят. И почти и не таращатся даже. Ну и фаранг, и что? Вон тоже… китаец сидит, по-моему. Или не китаец, хрен разберет вас. Гарсон!.. Вот смотри, да не сюда, на эту страницу, вот это вот – уан, и это – уан, и еще… А ладно, без пива перетопчемся. Зэтс олл. Все, говорю. Экономика должна быть экономичной. И будет! За все про все – сто двадцать бат, чаевые – извините. М-да, главное чтоб не пришлось, как тайчонок тот на циновке спать. Из экономии. На воде да на хлебе. Хлеб… А вот нету хлеба у них! Ну нету!.. Сюда, сюда ставь, сэнкью. Эх вы… азиаты, темный народ. Нету, хоть тресни. И чего? Попремся к бюргерам за буханкой ватного? Те же пятьдесят бат – том-ям или рыба с мотокухни… Считай, полдня сыт. Или буханка. Невесомая. Одна.

Черная с подпалинами кошка, чутко ступая, входит в кадр. Ох, хороша! Что там местные плетут про глаза кошки? Федор… а, пока достанешь тебя. Ладно, на сотовый хоть. Крск. Вот… так вот. Кошка чуть суживает зрачки на Васю и равнодушно уходит через улицу. Видела ли она его? Или, может, в мире кошки нет никаких фарангов? Выгадывающих копейки на еде?

К черту! Хлеба. А том-ям как же?.. К черту! На последние? А и на последние! Поедем к немцам. К этим бюргерам, что веками чтут свой великий порядок. Орднунг! Только у них здесь пекут хлеб. Захватчики немецко-фашистские. Переулок кончается, дальше – улица Атомная. Хотя они по-другому произносят. Просто так проще, Наклыа-Нуклеа. Что-то такое глаз цепляет… Бумага со звездой, серая и звезда полиняла, но все равно выделяется на бетонном заборе. «65-я годовщина Великой Победы. Панихида в храме Всех Святых, Nuclea, soi 12… Торжественная часть…» На двенадцатой поперечной есть храм? Кто б мог подумать, православный храм. И службы отводят?.. Пасхальная служба с десяти вечера до четырех утра. Точнее, две службы, плавно переходящие в одну шестичасовую. Стояли как-то с женой в пору религиозного подъема. Шесть часов стоя, да после поста великого!.. Нет, лавки-то были, штуки четыре вдоль стен, особо немощные бабки сидели. Понял тогда, что стоять труднее, чем ходить и даже чем бежать. Еще понял, что на колени прихожане опускаются не от большого экстаза, а просто отдохнуть. И тоже стал вставать, презрев гордыню и чистоту брюк. Ну легче так! И не захочешь, а встанешь. И ладан имеет легкие наркотические свойства, если шесть часов и натощак. Лбом об пол хочется класть прямо поклоны, и класть, и класть. И бабки эти рядом почти уже родственницы. Это потом, распихиваясь по четырем выделенным автобусам, городские-то не ходят по ночам, они будут профессионально бить с локтя по ребрам, а пока… Надо, надо это увековечить, выходи, Федор.

Развеселая парочка сворачивает в переулок с центральной улицы. У мужчины в руках початая фляжка рома. По-любому соотечественники. Поравнялись.

– О-о, гутен таг! Фото? – и тычет пальцем в камеру. Ну куда ты ручонками своими, мужик. – Гут, гут!

Работаем мы автоперекупом каким-нибудь. Все сложные случаи «как нагнуть клиента» уже рассказаны. Дама глупо хихикает. Что? Набрались, голуби мои? Как раз состояние для фотосессии, тысяч на пятнадцать бат. Соблазнительно… Похвалить дамочку, кавалеру по ушам проехать да по самолюбию. Десять тысяч точно. И хлеб, и рыба, и чай вприкуску…

– А-а! Это… грит-пэтриотик во-о, виктори! – мужик увидел объявление. – Гитлер капут, хенде хох! Эта… смерть фашистским оккупантам! – выложил, как блин на тарелку.

Нет, Федор, свобода не продается. Да еще таким вот. Что? Поймают у отеля коллеги и съедят наш хлеб? Да какие… Тамбовский волк им коллега.

– Вот за это, Федор, – ну и съедят, и к черту, – нас и не любят. Нигде не любят.

– Ого! Земляк! А я думал – фриц, – безграничная радость захлестнула мужчину. Его дама, качнувшись, прыскает в нос. И как ты стоишь еще, болезная.

– Вот именно за это, – к черту это разводилово по-русски. – Да и правду сказать, Федор, не за что нас любить, – ты поимел – тебя поимели – к черту. – Нас таких.

– Слышь, ну ты это… – ага, попрыгай еще. Распетушился, семьдесят кило против ста. Без вариантов.

– Ой, да пойдем, будешь тут еще… – а ведь не настолько барышня пьяна. Оказывается. Или это древний инстинкт?

– Ты короче, это… Смотри, короче… это…

Уходят. К черту, к черту, к черту!

Линяло-красная звезда на серой стене. Великая победа. Национальная гордость. Таких вот. Гордитесь, да? А не худо бы еще что-то кроме той победы иметь в загашнике. Победы в войне, которую вы бы не выиграли. Вот вы лично – не выиграли бы. Так-то, Федор.

Горячий асфальт, картонно пальма хлопает листьями. Море сзади, впереди и вверху стеклянный короб «Хилтона». И кажется на секунду, что стоит лишь отвернуться, и оно пропадет. И не только это море с глинистой волной, но и искривленная солнцем набережная, и тайцы-продавцы с их тональным языком, всё. Все исчезнет, поминай как звали… Подошва сланца вязнет в горячем асфальте. Вдруг заметил, что рядом чуть ли не в ногу вышагивает какая-то фривольная особа. И как идет, как идет, не идет, а пишет! Ножка к ножке, и спинка прямая, и попой-то играет, и… Особа бросает на него лукавый взгляд через плечо. Тьфу ты, гос-споди… И откуда вас столько здесь!.. Море пропало, а это осталось.

– Савади ка-а, – семиэтажный муравейник торгового центра встречает кондиционированным светом. Продавцы приветливы как всегда, но что-то… и улыбаются как обычно, но как-то… Вот одна, яркий типаж, блузка белее снега, а дома семеро по лавкам, ну трое как минимум, и приехала на мопедке, но блузка, блузка. Надо же, пока шарахался тут в первые еще разы хозяином жизни, никогда ведь не интересовало – кто здесь и что. А сейчас вот заинтересовало. – И тебе «савади-и», добрая женщина. А только доброй женщине «савади» твое никуда и никак, похоже. Чувствует добрая женщина, что в карманах твоих дыры одни и не накупишь ты в этот раз у них никакой бесполезной хрени. Ни футболку от Гуччи, ни шорты камуфляжные, как у фрицев. – И не куплю, за хлебом пришел. Вот в этот вот…

…отдел. Специально под немцев заточено. Еще бы тайки в баварских чепчиках, ага. Хлеб, хлеб… Ага. Продавец на кассе тоже из «этих». А-а, кадык есть, не успел удалить. Не пойму что-то, осуждаешь? Что хлеб откусил? Или ты так… кокетничаешь типа? А вот еще кусмень тогда назло тебе.

– Сабай демай? – трудно говорить, оказывается. Сквозь хлеб-то. Жуя-то.

Ну и что? Что лепечешь, глазки закатил мне тут. Голосок-то… работать, работать надо над голосом.

– А-а, ну найдешь – расскажешь.

Понабрали вас. Не мышонка, не лягушку.

Ну что, купили хлеба. Моральное удовлетворение есть. А вкуса нет и сытости особой тоже, ватный, он и есть ватный, из воздуха наполовину. Так вот бывает – настоишь на принципе, «хлеба хочу, расступитесь все», а хлеб-то и не такой. И даже если бы и такой, жизнь другая. Жизнь, хм-м. Поехали, ладно. Эскалатор…

…Ва-ау, какая! Волосы – копна волнистая, попка мячиком, татуха в полноги. Федор, на выход… А нет, постой. По-любому негрило этот не просто рядом на эскалаторе едет. Но негрило, увидев объектив, поощрительно улыбается. «Итс май вумен». «Уан фото? – Да о`кей, че там». Отёйи-и. И еще так вот. Негрило хозяйски приобнял телку, та картинно отстраняется, хороший кадр…

А вчера в это время валялись с Катькой на «солдатском пляже», вдвоем на одном шезлонге. И он, глядя в ее огромные зрачки, представлял, что они стали вдруг вертикальными. И сквозь лень тут и там просвечивали уже, как сквозь сон, расползающийся лоскутами, просвечивали тревожные признаки… чего-то. Она была особенно как-то мягка и ласкова. И плохо зная английский, на все его вопросы отвечала простодушно-развратной улыбкой.

– Кейт, любишь меня?

Улыбка.

– А раньше любила кого-то так?

Еще улыбка.

– А потом будешь любить кого-то так же?

И еще одна.

…Конец эскалатора. Как это чудо рядом с негром идет – целая история, снять, снять. Платформы сантиметров по десять. Федор, серию. Рука негрилы почти полностью накрывает мячик попки в блестящих шортиках… Ай-й-й!.. Удар в ногу, во взъем. Скручивающая боль тут же жгутом щелкает из ноги в затылок, как это? Х-ху, х-ху-у… Бесстрастные азиатские рожи. Ну с-су-у… Стоп. Здесь так не надо. Нет-нет. Тайцы? Нет, похоже… Один европеец. В костюме. Руку тянет. К Федору?..

– Полюбопытствую? Не против?

Да будешь тут против с вами, гадами!.. Не вас же снимал, никого в кадре не было… Европеец просматривает последние кадры, ничего не находит, похоже. Ну говорил же я!..

– Вы извините моего друга. Иногда он чрезмерно осторожен, – какой-то неуловимый акцент. Хороший такой английский, но акцент, акцент. – Да. На мой взгляд, только этот вот заслуживает внимания. Еще раз извините, – протягивает Федора обратно.