Читать книгу Собачья площадка - Рута Юрис - Страница 2

Дверной звонок надрывался так, что входная дверь чуть не слетала с петель. Трели его повторялись ещё и ещё раз, проникая во все уголки трёхкомнатной хрущёвки. Казалось, что подпрыгивали и звенели хрустальные рюмочки в старомодном серванте. Так звонить могла только Щука, Щучка, а, точнее, Ленка Щукина. Она уже давно носила мужнину фамилию, но в этом доме её за глаза звали именно так.

Если бы стали учреждать новые звания и титулы, то Ленка, без сомнения, получила бы Титул Мисс Бесцеремонная Наивность или наоборот Мисс Наивная Бесцеремонность, да её как ни назови.

Катя открыла дверь: «Ну, что ты ломишься! Маму разбудила!»

– Да уж обед на дворе, а вы всё спите… Всю машину заляпала, пока к вашему дому проехать пыталась, жуть! Когда ж вас сломают?.. Кругом уж одни пустыри да котлованы. Вроде только вчера сюда переселялись. А уж тридцать лет… Мама родная!

Катя без слов пододвинула подруге тапочки. А Ленка, кинув на руки Кате песцовую, а, точнее сказать, очередную шубу, брезгливо переступила через предложенные тапки и, мельком взглянув в зеркало, направилась в комнату, где лежала больная Катина мама.

Сама-то Щучка только четыре года прожила в этой хрущёвке. После школы выскочила сразу замуж да переехала к мужу на Остоженку, а потом с доплатой и родительскую квартиру поменяла на тихий центр. Правда, первый этаж, зато – Арбатский переулок, родные всё места.

Если она за что бралась, то хватка у неё была бульдожья, и Катя не переставала удивляться Ленкиной привычке идти напролом. Если надо будет, через любого перешагнёт, и не икнётся ей потом даже.

– У неё лоб оловянный, у твоей Щучки, – пождав губы, сказала как-то Надежда, старшая Катина сестра, – других подружек себе что ли найти не можешь. Ведь какую подлянку тебе тогда с танцами кинула! А ты всё Леночка, Леночка!

Катя отмалчивалась и пожимала плечами.

А Надежда про себя подумала: «Ох, Катерина! Просто как тварь бессловесная. И как ей объяснить?» Они совсем разные были, хоть и родные сёстры. А посмотреть-послушать, вроде не одна мать их родила.

И вот сегодня Щучка, которая очень давно не была у подруги в гостях, словно каким-то образом опять попала назад, в 1964-ый год, когда они только переехали на Профсоюзную с Собачьей площадки.

Та же железная высокая кровать с никелированными шишечками-набалдашниками на спинке. Такой же накрахмаленный подзор, украшенный кружевом ручной вязки, закрывающий сложенные под кроватью старые фибровые чемоданы и картонки с обувью.

«Лимита была, лимита и осталась!» – ехидно подумала про себя Щучка.

Тут Ленка покривила душой, потому что прекрасно знала, что это именно её мама, покойная Ефросинья Степановна, перед самой финской войной шестнадцатилетней конопатой девчонкой в онучах приехала из Череповца. Убежала от голода. А Катина мама была москвичкой в третьем поколении. Да и родня её до сих пор живёт рядом с Москвой, в Перхушкове.

Над кроватью тёти Лёли висел тот же гобеленовый коврик с вытканным замком из красного кирпича и лебедями на озере. Рядом с кроватью, на тумбочке, зелёная настольная лампочка-грибок. Хит продаж 1963 года, как бы сказали сейчас.

«Эх, – подумала Ленка, – за такую в антикварном 500 баксов срубить можно… Надо попробовать выменять у Катьки. Она всё равно ничего в этом не понимает».

В углу, на столике, укрытом вышитой гладью салфеткой, стоял телевизор КВН-49. С огромной линзой перед крошечным экраном. Этот телевизор купил Катин отец на первую зарплату после демобилизации в 1950 году. Все соседи по коммуналке сбежались смотреть на невиданное чудо. И на Собачке долго потом говорили, что Алёнке-то муж хороший достался. Телевизор смог достать.

Вода в линзе не менялась больше 30 лет, с тех пор, как ушёл отец, поэтому линза казалась зеленоватой. Телевизор давно уже не работал, но мама ревностно берегла его. Как-то раз Катя решила поменять воду и отчистить линзу стиральным порошком, или этим кометом, который всем советовала телевизионная тётка, но мама не разрешила.

– Эту воду заливал ещё отец, не надо трогать, доченька, – твёрдо сказала мама.

И Катя отступилась от подёрнутой зелёной ряской линзы. Села рядом на стул, положив руки на колени, задумалась. Вспомнилось вдруг, как смотрела она «Спокойной ночи, малыши» с Валентиной Леонтьевой. И это показалось ей чем-то вроде параллельной жизни. Вроде, всё так и осталось там. Там, где Катя, облизывая принесённое отцом эскимо, смотрит в прозрачную тогда линзу, за которой происходит какая-то непонятная жизнь. Интересная, недоступная… Но такая заманчивая.

Засыпая после передачи, она мечтала, что вот вырастет и будет такая же красивая, добрая, просто неземная, вещать детям на ночь прописные истины, от которых у взрослых сводит скулы.

Теперь телевизор был накрыт кружевной салфеткой ручной вязки, накрахмаленной так, что она, с её остро торчащими углами, казалась вырезанной из листа ватмана.

На кожаном, довоенном ещё, диване с высокой спинкой, полочкой, зеркалом и дверками, украшенными фигурными стёклышками с фаской, наискосок по спинке была прикреплена иголками дорожка, вышитая гладью.

Каждую неделю, по субботам Катя драила под чутким присмотром мамы медные ручки на этих изысканно резных дверках диванной спинки. Ох, и проклинала Катерина этот диван. Но никогда, ни слова маме не сказала. Не потому что ослушаться боялась, а потому, что просто считала, что если есть в доме правила и привычки, то не след от них отступать.

А Ленке и в голову не могло прийти, чем её подружка занимается. А Катя раз в месяц эту дорожку с дивана стирала, кипятила и крахмалила до деревянного состояния, как и салфетку на телевизоре, добавляя в воду остатки маминых обожаемых духов «Красная Москва». Саму Катю от запаха этих духов мутило с детства. Но пойти против желания умирающей мамы она не могла.

Она прекрасно понимала, что как только не станет мамы, закончатся все эти детские видения. Сестра, не церемонясь, выкинет всё это на помойку, не посоветовавшись с ней, Катей. Катю за личность Надежда не считала, потому, как была на семь лет старше.

А то ещё, думала иногда Катя, и продаст сестрица эти старые вещи за хорошую цену всяким любителям, собирающим разные интересные штучки.

Сестра тоже была себе на уме, умела извлечь выгоду из любого дела. Катя вздыхала и грустила. Она была вроде совсем из другого теста.

– Это ты в отцовскую родню пошла, – с укором говорила Надежда

Тётя Лёля лежала на приподнятых подушках, с восковым лицом и синюшными губами. Она по-своему жалела Ленкину маму, которая лет уж пять лет как убралась. Вместе на Трёхгорке в красильном цехе работали. А там пары анилина. Вроде совсем недавно бегали они с Арбата на Пресню, на фабрику. Алёна и Фрося.

Елена Григорьевна потихоньку уходила из этой не сложившейся своей жизни, не жалела себя, не плакала, была рада любому гостю. Даже зеркало в комнате было подвешено так, чтобы ей всегда было видно, что там творится на улице. От каждого проезжающего мимо грузовика со стройки, развернувшейся прямо под окнами, зеркало мелко дрожало, и отражение в нём казалось размытым.

– Леночка, – сказала Елена Григорьевна ласково, – бери стул, садись, расскажи, как там у тебя, как ребята. Что ж ты без шапки, ведь зима. Это всё девчонки-зелепухи без шапок бегают, форсят.

– Да я ж на машине, там тепло, – Щучка тряхнула модно стриженой головой.

По комнате прокатилась чуть заметная волна очень дорогих духов. У Кати даже ноздри раздулись, так захотелось вдохнуть побольше этого приятного аромата. Надо будет спросить у Ленки, как духи эти называются.

Тётя Лёля покачала головой. Ей была непонятна та, заоконная, жизнь.

Ленка села, на соседний стул поставила огромный пакет: «Это Вам, теть Лёль…»

– Да у меня всё есть, – стала отнекиваться мама. Но Ленка и слушать не хотела.

– Катерина, – повернулась Ленка к подруге, – тащи фужеры, повод есть!

И стала доставать шампанское из второго пакета.

Катина мама приподнялась на локоток: «Что ж там такого у тебя приключилось?»

Ленка разлила шампанское, заставила Катю намазать бутерброд для мамы принесённой чёрной икрой.

– Ну, мои дорогие, поздравляйте меня, я бабка теперь. Наташка мне вчера внучку родила, Юлечку. Беленька-а-а-а-я, хорошенькаа-а-а-а-а-ая! Нам сестра за червонец в окно показала.

Мама охнула и чуть не поперхнулась. Катя пригубила шампанское, поставила бокал на подоконник и молча вышла из комнаты, оставив маму наедине с Ленкой. У себя в комнате она уткнулась в оконное стекло, стараясь не слушать Щучкину болтовню.

– Я ведь что пришла, теть Лёль, – тараторила неугомонная Щучка, – Дмитрия моего в Чехию советником по культуре назначили. Уезжаем мы. А я всё должницей перед Катькой себячувствую. Вроде Димку у неё отбила. Знаю, знаю, вы все так считаете.

У Елены Григорьевны взлетели брови: «Твоего Димку? С чего ты взяла… Катя ничего не говорила».

– И не скажет… Да, ладно уж, что знаю, то знаю, – продолжала Ленка, – подарок хочу ей сделать. В прошлом году Димка во Франции был, в дивизии Нормандии-Неман выступали. Так он там так одного старичка своей речью так уж растрогал, что тот ему свою машинку маленькую подарил. У нас-то две машины. Я эту Кате хочу подарить.

Права у неё есть, в десятом классе вместе сдавали. Сделаю ей генеральную доверенность, пусть ездит. Дачи-то у Вас нет, будет летом Мишку, да и Вас по выходным за город в лесочек вывозить. Да, глядишь, и мужичок какой прибьётся, всё же дама с транспортом, – стрекотала Ленка без остановки, – и как это Вы без дачи остались?! Ведь на Трёхгорке всем тогда участки давали! Мои предки вон как отстроились. Мамулёк, пока жива была, так просто всю зиму дни считала до высадки рассады… Всё по лунному календарю высаживала, смешно. Эх, только вот и воздух свежий её не спас, – пригорюнилась на секунду Щучка, – всё этот ваш анилин, Ленка смахнула слезу, – Отец один отец теперь крутится. У моих-то ребят свои дачи, а я эти грядки-посадки с детства не терплю. Вот поесть клубнички, всегда с удовольствием. Деньгами отцу помогаю, а ездить некогда… Мы с Димкой всё по санаториям да пансионатам: ему бесплатно, а мне за 30 процентов.

– Что ты, Леночка, какая дача! – замахала руками Катина мама, – куда нам, хозяина-мужика-то в доме нет, а без него – куда ж! Гвоздь вбить некому. Внук-то мой не шибко какой помощник… Катя, Катя! Ты послушай, что Лена предлагает тебе, – и уже шепотом, – она ж в своём ЖЭКе копейки получает в паспортном столе. После сорока и с дипломом не очень куда устроишься. Вот жизнь – то какая пошла, не думала, что до такого доживём.

Ленка встала и пошла к Кате.

Катина комната резко отличалась от комнаты тёти Лёли. Мебель была современная. Интересные эстампы на стене. А, вот и один совсем давнишний, вместе с Катькой покупали в художественном салоне на Кутузовском, когда деньги после девятого класса за практику получили. Картинка, вроде как всю судьбу Катькину предопределила.

Осеннее, выцветшее небо. Тучи на горизонте. Спрятавшиеся в осенней желтизне деревенские домики. И одинокая тропинка, уходящая вдаль по скошенному полю.

Как вошли тогда в салон, Катька сразу за него и ухватилась.

«Да, словно и вправду вся Катина жизнь нарисована», – опять подумалось Ленке. Она даже повела плечами, так зябко ей вдруг стало.

Сервант в углу у окна, наполовину был приспособлен под книжный шкаф. Дюжина сверкающих хрустальных рюмочек, их с мужем подарок на Катину свадьбу. Знакомый письменный стол. Кресло в углу и бра над ним. Ленка знала, что Катя любит вышивать и частенько сидит за полночь в этом уютном кресле. Кровать у Кати была из дорогого гарнитура, но – односпальная. Эх, в сорок лет, одной под одеялом мёрзнуть, прижаться не к кому… Непонятно это было Ленке.

Соседняя с Катиной комната принадлежала её сыну, не так давно вернувшемуся со срочной службы из Чечни. На двери на маленьком крючочке висел голубой берет. А под ним бумажная лента с надписью «ДЕМБЕЛЬ 1996 – НИКТО, КРОМЕ НАС!» и подписями сослуживцев. И в дверь был вставлен английский замок.

И во всей чистоте этой разваливающейся хрущобы сквозила такая неустроенность личной жизни, такая тоска, что Ленке захотелось поскорее выскочить на улицу.

Провожая подругу, уже в прихожей, Катя спросила: «Лен, это что у тебя за духи?»

– Да не помню, Димка привёз как-то. Понравились? На, возьми, а то уж надоело, всё под руку в сумке попадаются.

Катя закрыла дверь за подругой, поднесла к глазам поближе оставленный Ленкой флакончик и прочитала: «Estee Lauder. PLEASURE».