Читать книгу Режиссёр. Бестселлер МГО СПР - С. Е. Ковалёв - Страница 9
ГЛАВА II. ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ
Имитация
ОглавлениеКак-то незаметно пролетел зимний отпуск, в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Опять наступили размеренные курсантские будни.
Моя курсантская жизнь складывалась из трёх слагаемых: учёба, служба и отпуск. Самыми мрачными днями в карманных календариках курсантов считались наряды, которые отмечались преимущественно чёрными крестиками. Вплоть до выпускного дня мы несли гарнизонную и караульную службу, наряды по кухне, по курсу, естественно, в их числе были наряды на работу вне очереди и другие.
Необычным в училище был наряд по ружейному парку. Это был своеобразный наряд, состоящий из четверых курсантов во главе с сержантом, по охране стрелкового оружия училища в подвальном помещении казарменного корпуса.
Наряд был неутомительным, но скучным и не для слабонервных. Стоишь, бывало, у тумбочки с романтическими мыслями, вздрагивая от холода и сырости, а в звенящей тишине слышишь, как по канализационной трубе с переливами бегут очередные экскременты и слышатся многочисленные звуки от сливных бачков со всех верхних этажей.
Дело в том, что в ружейном парке напротив вверенного поста дневального располагался туалет, и вся канализационная музыка от физиологического удовольствия нескольких сот курсантов ежеминутно со всех этажей протекала через одну единственную сливную трубу. В глухом подвале звучал настоящий «орган» и, ударяясь о старинные арочные своды, многоликим эхом разносился и ясным днём, и тёмной ночью. Для всех слабонервных и изнеженных родительским воспитанием это была настоящая пытка.
Однажды и мне с моими друзьями-однокурсниками довелось попасть в этот злополучный наряд.
Был среди нас один экзальтированный курсант, сентиментальный романтик из Москвы. Какой-то неказистый, худощавый, прыщавый, в огромных очках, словом, мамочкин сынок. Он был из числа тех изнеженных домашней опекой юношей, которые всегда попадают впросак. Поэтому ему прилепили кличку – «Шланг». Но его вынужденно уважали, точнее, не трогали, потому что его папа был каким-то большим начальником в Генеральном штабе Вооружённых Сил.
Когда закончилась бессонная ночь нашего дежурства, младший сержант по прозвищу «Колпак» поставил под утро нести службу на посту у тумбочки великого романтика из столицы. Понятное дело, что ночная смена пришлась не на хрупкие плечи Шланга.
Старший по наряду младший сержант Колпак, поступивший в училище после года службы в войсках, научился умело и дальновидно строить отношения с подчинёнными и начальством, всегда был справедлив и честен, обладал качествами надёжного товарища. Его выгодно отличали от многих других чистоплотность, аккуратность и опрятность. Природное обаяние и внешняя привлекательность всегда манили к нему юных девушек. У многих рядовых курсантов он пользовался заслуженным авторитетом.
Меня и ещё одного курсанта по прозвищу «Тюбик» младший сержант Колпак направил в столовую на завтрак, а сам отправился в казарму на койку досмотреть очередную серию сладкого сна.
Выйдя из тёмного подвала оружейного парка, мы, нагуляв за всю ночь здоровый аппетит, буквально побежали в столовую, потирая глаза от ослепительно ярких лучей солнца и зевая на ходу от недосыпа.
Подкрепившись в столовой курсантскими харчами, мы с Тюбиком из лучших дружеских побуждений захватили пару кусков хлеба с маслом и понесли их нашему сослуживцу для подкрепления бодрости духа и тела.
Тюбик был широкоплеч, немного толстоват, слегка пуглив и осторожен. Ходил, переваливаясь с ноги на ногу. Наверное, поэтому ему дали такое прозвище.
Спускаясь по лестнице в подвальное помещение, мы вдруг ощутили резкий и невыносимый запах фекалий. Это было зловоние куда сильнее любого хорька и даже хлорпикрина. Оказалось, что в туалете ружейного парка от неимоверного утреннего напора прорвало огромную сводную канализационную трубу, издававшую душераздирающие органные звуки.
Подойдя к входной двери с зажатыми носами, мы аккуратненько заглянули в подвальное помещение и ужаснулись от неимоверно фантастической картины.
Весь коридор по локоть был залит зловонной жижей. Шланг стоял у тумбочки на перевёрнутом ведре, спасаясь от наводнения, и судорожно звонил по телефону дневальному по роте.
– Как только появятся из столовой Тюбик и Режиссер, – кричал он в раскалённую трубку, – пусть срочно мухой летят в ружпарк!
Положение было катастрофическим. К смене нашего дежурства надо было каким-то образом починить трубу и убрать всё это дерьмо своими руками, а нам этого уж очень-преочень не хотелось.
Мы с Тюбиком выбежали на свежий воздух и, отдышавшись, он тут же закурил от нахлынувшего волнения. Я «стрельнул» у него сигарету, затянулся, хотя и не курил. Но сигаретный дым резко перехватил горло, и я тут же выбросил недокуренную сигарету в урну, что считалось в нашей курсантской среде «переводом денег».
– Что будем делать? – плаксиво спросил мой сослуживец, нервно сбрасывая сигаретный пепел.
– Что? Что? – передразнил его я и ответил. – Думать будем!
Тюбик оживился и впился в меня взором надежды. На его лбу выступили крупные капли пота, а из ноздрей повалил дым.
– Ну, придумай же хоть что-нибудь. Ты же Режиссёр, – сказал он с каким-то сарказмом, чем подцепил меня за живое, – тебе и карты в руки.
– А что тут придумаешь? Пока в голове только гул от пчелиного роя мыслей, – сокрушённо произнес я, кривясь и кашляя от едкого дыма сигареты «Верховина» своего товарища по несчастью.
И тут вдруг меня осенило. Гениальный сценарий созрел в голове мгновенно. Осталось дело только за исполнителями. С улыбкой на лице я потащил за собой Тюбика наверх по лестнице в казарму, ничего ему не объясняя.
Отдышавшись, мы вошли в спальное помещение. Воскресное солнышко пробивалось сквозь запотевшие окна, радуя глаз. Тюбик щурился, взирая на меня с надеждой на чудо, но вопросов не задавал, доверившись судьбе.
Курсанты возвращались с завтрака и в свой выходной день предавались неге, надеждам и развлечениям. Отличники учёбы собирались в увольнение, отстающие в учёбе занимались своими мелкими бытовыми делами или продолжали грызть гранит науки, перелистывая свои конспекты в ленинской комнате, а нарушители дисциплины готовились под руководством старшего сержанта Молотка к ратному труду – исполнять свои наряды вне очереди.
В этом броуновском движении толпы и утренней суматохе мы с Тюбиком подошли к ефрейтору с непонятным прозвищем «Фофа». Так его сразу окрестили ещё на вступительных экзаменах в училище.
Фофа был небольшого роста, отменный затейник и балагур, обладал уникальным даром подделки голосов. Он мог изобразить командный голос начальника училища, передавая все оттенки его тембра и манеру произношения. Народ вечерами обхохатывался от его саркастических сценок, когда он изображал то командира нашего взвода, то начальника факультета и многих других командиров и курсантов, умело подмечая характерные особенности их поведения, жестикуляции и речи. Фофа был прирождённым артистом, но к своему таланту относился небрежно, как к развлечению, и не больше.
Мы застали его за подшиванием подворотничка. Иголка с ниткой мастерски летала в его руках, как у настоящего портного.
– Чо надо? – спросил Фофа, откусывая зубами нитку.
– Да вот, пришли к тебе за важным делом. Есть гениальный сценарий, который под силу сыграть только тебе, – произнёс я, стараясь быть предельно вежливым и загадочным.
– Ну, излагай, Режиссёр.
Я объяснил ему суть фатальной проблемы в ружпарке и изложил свой сценарный план действий, суть которого сводилась к тому, что Фофа голосом вышестоящего начальства на его выбор должен был позвонить по телефону дневальному Шлангу, чтобы тот доложил об обстановке и подготовился как следует к встрече якобы прибывающей через два часа зарубежной делегации. Главное во всей этой затее заключалось в том, чтобы заставить несчастного мамочкиного сыночка самому убрать всё дерьмо до прихода якобы важных гостей.
Фофа явно был не в настроении и долго не соглашался. Пришлось ему напомнить, что все мы с одного рабоче-крестьянского сословия, а вот Шланг – из буржуйской высокопоставленной семьи.
Применив все методы Макаренко, Станиславского, Немировича-Данченко, мне всё-таки удалось убедить ефрейтора, что он восходящая звезда киноэкрана, что в данном случае он помогает честным пацанам, что Родина его не забудет, а его личное боевое оружие, хранящееся в ружпарке, не пропитается зловонным запахом «отравляющего» вещества.
В завершение своего эмоционального выступления, в целях развития и закрепления стратегического успеха я вручил непризнанному актёру два куска хлеба с маслом в знак нескрываемой благодарности, которые захватил с завтрака.
Это была жирная точка моего искусства убеждения и она победоносно сработала. Великий актёр от разыгравшегося воображения уколол себе случайно палец иголкой, не вздрогнув от боли, как настоящий герой, принял подношение. В глазах ефрейтора сверкнули воспоминания о недавней армейской действительности до поступления в училище с неутихающим желанием ненасытного молодого организма жрать утром, днём, вечером и даже ночью. К тому же одна лычка на его погонах не давала особых благ и привилегий, как сержантам и старшинам. А тут такой почёт и уважение, что грех не размечтаться.
Фофа входил в роль быстро. Свою историческую мизансцену он прорепетировал один раз и в моих режиссёрских наставлениях больше не нуждался. Мы говорили с ним на одном языке театрального искусства. Мне и ему это немного льстило. Тюбик со стороны завороженно и с восхищением смотрел на нас, не вмешиваясь.
Наконец-то мы подошли к телефону дневального по роте, который с беспокойством сообщил, что устал отвечать на звонки Шланга, разыскивающего нас более получаса.
– У него там ЧП случилось. Орет благим матом, чихает и хрипит. Говорит, что задыхается. Я уже хотел ротному доложить, – рапортовал дневальный.
– Не надо никому ничего докладывать. Сами разберёмся. Не переживай, – ответил уверенно Фофа с улыбкой на лице и стал набирать трёхзначный номер внутренней связи. Мы с Тюбиком навострили уши, стараясь услышать каждое слово из телефонной трубки. Уж больно интересно было послушать.
На другом конце абонентской связи прозвучало обращение на звонок согласно действующей инструкции: «Дневальный по ружпарку, курсант…».
Фофа не дал ему договорить и голосом заместителя начальника училища прокричал в трубку:
– Товарищ, курсант! Через два часа зарубежная делегация с генералами Генерального штаба будет в помещении ружпарка. Надеюсь, чистота и порядок у Вас на должном уровне. Если что не так, Вы, товарищ курсант, лично будете наказаны.
– Товарищ, полковник! – на другом конце провода взмолился несчастный голос. – У нас тут проблемка… Помещение загрязнено.
– Проблемка??? Так решайте её немедленно!!! – взревел Фофа, не дав договорить Шлангу. – Что, боитесь замарать ручки? Здесь нет ни мамы, ни папы вытереть вам сопли. Приступайте немедленно к подготовке помещения в надлежащее состояние. А иначе отчислю из училища к чёртовой матери! Сгною на гауптвахте! Задушу своими руками перед строем! Растерзаю как фашиста!
– Есть. Так точно. Виноват. Будет исполнено, – донеслось писклявым голосом в ответ.
Не успел Фофа положить трубку, как все мы схватились от смеха за животы и ржали полчаса до слёз.
На этом история не заканчивается.
На наш конский смех сбежалась дюжина любопытных курсантов. Пришлось в двух словах рассказать им о случившемся. Толпа захотела зрелища и ринулась в ружпарк. Тут вмешался Тюбик и, показав всем увесистый кулак, строго пригрозил:
– Смотрите, гады, кто хоть пискнет, размажу по стенке.
Все с пониманием притихли и стали на цыпочках спускаться вниз по мраморной лестнице в полуподвальное помещение ружпарка. Навстречу нам попался штатный сантехник дядя Вася в перемазанных резиновых сапогах, который сообщил нам, что починил стояк, но нужна экстренная помощь одинокому дневальному.
– А вот мы за этим и идём, – ответил находчивый Тюбик.
– Тогда поспешите, – буркнул чем-то недовольный сантехник, оставляя за собой жирные следы.
На полпути в ноздри ударил резкий запах зловоний. Пришлось всем нам зажимать пальцами нос, но никто не отступил. Любопытство сильнее мучений. Медленно подойдя к открытой двери ружпарка, мы осторожно заглянули вовнутрь и увидели поразительную картину.
С неимоверной скоростью Шланг лучше всякого стахановца работал совковой лопатой, наполняя вёдра с пожарного щита зловонной жижей. Весь перемазанный ею с головы до ног, он, как заводной бульдозер, летел с вёдрами в туалет, опорожнял их и мухой возвращался, чтобы наполнить снова. Пот от мамочкиного сынка валил паром. Наконец, схватив тряпку, он, даже не закатывая рукава, стал мыть кафельный пол, вылив на него пару вёдер воды.
Толпа любопытных, зажимая носы, едва сдерживалась от смеха. Но бдительный Тюбик тыкал всем под нос огромный кулачище и угрожающе шипел:
– Молчи, а то убью…
Смотреть на эту сцену долго и без слёз было невозможно и все, сдерживая смех, стали понемногу тихо расходиться.
Когда ружпарк был убран, мы с Тюбиком, как ни чём не бывало, вошли в помещение.
– Где вы были? – заорал на нас Шланг. – Я тут за вас корячусь.
– Мо-ло-дец… – сквозь нескрываемый смех заржал Тюбик.
– Да, я вас спас от… отчисления из училища…, от трибунала…
Без слёз на нашего перемазанного героя в огромных мутных очках с роговой оправой смотреть было уже невозможно. Тут наконец-то появился наш младший сержант Колпак и толпа новых зевак, прослышавших о случившемся.
Младший сержант тут же отправил Шланга в душевую под дружный смех и шутки, а мы все приступили к проветриванию помещения.
Прошло немало дней, прежде чем со Шлангом все стали здороваться за руку. Но мамочкиным сыночком его уже никто не называл. Он прошёл своё нелёгкое крещение курсантского братства, за что его зауважали даже многие сержанты.