Читать книгу Восхождение в бездну - С. Н. Адушев - Страница 2

Осень. Дальний рубеж Империи. Назарет. Храм Благовещения. Поздний вечер.

Послушник Люциан не спит – это единственное, на что у него хватает сил. Ради этого дня он жил в отлучении от мира декаду лет, а последние семь дней провёл в молебне и голоде, чтоб плоть не отвлекала его дух от покаяния. Познать своё искомое возможно, только погрузив плоть в испытания, лишив всего земного и моля Создателя, дабы ниспослал своё благословение. Люциан знал всё это с самых малых лет, как и знал, что сейчас будет спрос за всё, прежде чем он примет новый обязательный для его рода сан. Его плоть на грани изнеможения. Ощущая, как душа соприкасается с перстом Всевышнего и уже готова покинуть бренное тело послушника, он ждёт, что всё же лишения и боль откроют в нём силу, необходимую для праведных деяний под властью Создателя. В таком состоянии он должен пройти своё становление, но не оно сейчас беспокоит послушника, а имя, которое открылось в приготовленных томлениях. Может, во сне, может, в молитвенном бреду ему явилось имя – Разиэль, и только его он держит сейчас в голове. Множество раз его уста шептали, в кошмаре кричали это имя, но суть так и не поддалась ему. Он ищет ответ усердней, чем жаждет становления, и трепет от того больше, чтобы не разочароваться в самом сане паладина прежде, чем получит его.

– Вставай, брат-послушник, пора, – наконец прозвучали долгожданные слова в его маленькой комнате голосом родного брата Михаила, что как колокол ворвались и тут же угасли в томных покоях.

Люциан открыл впалые глаза, веки которых покрылись нездоровыми тенями. Взгляд его тут же упёрся в серый потолок с выжженными чёрными пятнами от свечей. Лёжа на твёрдой кровати, он заранее приготовил вещи и надел их. Измождённое голодом тело он прикрыл рясовым балахоном, или иначе домино. Люциан поднялся с кровати, опираясь на свои колени, и длинные, до плеч, белокурые волосы потянулись ровными струями за ним, как усталая дымка.

В проёме дверей он увидел своих родных братьев по отцу: Михаила и Гавриила. Михаил старше на год Гавриила, но младше Люциана также на год. Одетые в подобные домино, они перекрыли собой выход, хоть и сообщают, что пора выходить. Им ещё по году ходить в послушниках до дня своего становления, и они покорно встречают день Люциана.

– Следуй за нами, брат, – Михаил резко и без лишних слов отвернулся от него, направившись вглубь коридора. По лицу же Гавриила заметно, как его изнутри раздирает чувство гордости и радости за своего старшего брата.

– Брат, я искренне рад за тебя, – он не смог сдержаться и вцепился в плечи Люциана, когда тот попытался покинуть свою затхлую комнату.

– Благодарю, – замер с лёгким замешательством на лице старший брат. – Ты сейчас смотришь на меня, на моё состояние и рад за меня?

– Конечно, как может быть иначе?.. – на глаза Гавриила накатывают слёзы, но он сдерживает их, проглатывая ком в горле. – Наконец-то ты освободишься от этих стен и волен будешь ступать тропой веры.

– Ты не заметишь, как неизбежно твой день придёт, брат, и мы встретимся в Приёмном зале нашего Отца.

– Да, но ещё так бесконечно долго, – Гавриил опустил взгляд, пытаясь задавить грусть в себе. – С трепетом жду своего дня, но сегодня твой день, брат… – он многозначно замолчал и, поймав на себе молчаливый взгляд брата, отпустил его плечи. – Прости меня за минутную слабость, я буду скучать, – молодое лицо замерло в улыбчивом выражении, на что Люциан ничего не ответил и лишь последовал за Михаилом, что так заметно удалился.

Коридор оборвался главным залом Скорби, где томится глухая тишина и ждёт, когда её нарушит очередной молебен. Михаил по-прежнему гордо идёт впереди, не оборачиваясь на бессильно бредущего позади Люциана. Только у входных дверей он остановился и равнодушно поклонился брату, что подошёл следом.

– Да прибудет с тобой хранитель, – склонив голову, Михаил замер, а вместе с ним и Гавриил, ожидая, когда Люциан, наконец, выйдет.

– И с вами, братья мои, – поклонился им Люциан и прижался дрожащими ладонями к дверям Храма. Братья стараются не смотреть на беспомощного брата, ведь помогать нельзя, а по-родственному хочется. Послушник навалился всем своим весом на деревянные двери, и они поддались. Закат острыми гранями ворвался в затемнённый зал Скорби и ударил по глазам.

Средь учащённых скал, как оазис в ущелье Гнёта, что является единственной дорогой, находится Назарет. Место силы, сокрытое от внешнего мира острыми пиками гор и неприступными склонами. В окружении лесной высадки возвышается плоская крыша одинокой колокольни в светло-серых тонах: Храм Благовещения. Он по сути своей является центром духовного бытия Назарета, чем и соизмерим с анклавом всего Мира. Просачиваясь между скал тонким шипящим водопадом, лазурная река Эль-Урдун омывает стены Храма и силой своей вращает колесо мельницы. Проходя под вымощенным булыжником мостом, за лесной высадкой она разливается малым озером, вода в котором, по поверью, безгрешна, как детская слеза. Знакомая дорога под ногами Люциана начинается от выхода из Храма и по мосту уводит в осенний лес, что уже покрылся золотом. Там, за чащей на поляне, его ждёт Экзарх в сопровождении двух Иеромонахов, чтобы спросить пред становлением. От его ответов будет зависеть многое в грядущем, ну а пока, склонив в покаянии голову, он неспешно покинул стены Храма и направился к ним. В стороне, на поляне, он почувствовал всем своим изнеможденным нутром чрезмерное внимание послушников, что прервали свою тренировку перед отбоем. Они замерли, ожидая взор Люциана, и он их не обделил. Послушники разом поклонились ему, ведь каждый из них знает, куда он идёт, и каждый в отдельности мечтает поскорей быть на его месте. От их благословения ему стало неожиданно зябко, и он накинул капюшон.

Изнеможденный Люциан, цепляясь из последних сознательных сил за поиски ответа сути имени, незаметно для себя прошёл всю дорогу и вошёл в лес. Закат почти поглотил солнце, и свет от костра стал заметней, пробиваясь через силуэты деревьев.

Одетые как один в схима1, Экзарха отличает от Иеромонахов лишь наличие красного омофора2 и отсутствие защитной вериги3. Они выстроились полукругом у жаровни, протянув руки к красным углям, и молчат. Их имена сокрыты, стёрты даже из летописи времён, и единственное обращение – через Ваше Высокопреподобие. Возраст самого Экзарха так же неизвестен, как и возраст самого Назарета, он здесь с начала времён, как минимум, так говорят. Большую часть времени он проводит в своей резиденции, что выточена на Откосе Благочестия. Там Его Высокопреподобие может наблюдать весь Назарет целиком недоступно высоко.

Экзарх встретил послушника взглядом. Хоть лица под капюшоном и не видно, Люциа прочувствовал этот взгляд на себе душой, что вздрогнула под праведным давлением. Он будто очнулся от тяжёлых дум и, собравшись, подошёл к жаровне. Ему никогда ещё не приходилось находиться с Экзархом в непосредственной близости. В своём поклоне он выразил почтение и свою готовность к грядущему становлению. Наклонившись, он тут же ощутил лицом жар углей, из-под которых вырываются и вспыхивают рыжие языки пламени.

– Назовись? – Экзарх задал вопрос так, что в глазах у Люциана воздух задрожал. Он понял, что Его Высокопреподобие сразу перешёл на наивысший голос, от которого может надорваться сама материя Мира.

– Послушник Люциан, – холодно ответил он, и его ослабленный взгляд заметил, как из раскалённых углей жаровни торчит рукоять, на которой отчётливо читается гравировка с именем Люциан.

– Зачем ты здесь, послушник Люциан?

– Чтобы взять то, что принадлежит мне по праву, – плоть Люциана слаба, но дух его выше слабостей, и это слышно в голосе. Признавая свой неизбежный сан, он неосознанно улыбнулся.

– Ты пришёл за своим молотом. Он ковался каждый год, будто заново, отчего стал только крепче, – от слов Экзарха воздух вновь задрожал так сильно, что слёзы заблестели на глазах Люциана. – С первого дня, что ты здесь, ты себя куёшь, и он куётся вместе с тобой для твоего становления, послушник Люциан. Он обязан тебе самим существованием, ведь если бы ты не прошёл весь этот путь и не вышел к нам, спустя декаду лет, то его бы не было с нами вовсе… – Экзарх замолчал, и Люциан обрадовался тишине, что так не ценил, когда к ней был свободный доступ.

– Лишения и боль открыли в тебе связь с Создателем, и ты это чувствуешь, – внезапно заговорил Иеромонах. – Сегодня день твоего становления, послушник Люциан, – он поднял взгляд под незримым указом, и от его слов послушника затрясло, будто каждое слово проникало внутрь него и отделяло душу от плоти. – День твоего становления в сан паладина.

– Отринь боль плоти, страх мыслей, оставь только чистоту побуждений и возьми то, что принадлежит тебе по праву, возьми то, зачем ты здесь, – произнёс второй Иеромонах, а первый опустил взгляд вновь на жаровню. Гром загремел в его голосе и раскатом перешёл в треск молний, так его слова сорвались с уст и прокатились валунами. – Откройся Воле Создателя, пусть он тебя наполнит верой.

– Я доблесть Императора, я его правая рука, что вознесла молот по Воле Создателя, – Люциан словами опустошил свои лёгкие и голой ладонью схватил раскалённую рукоять с его именем и одним рывком вытащил из жаровни. Тонкие дрожащие пальцы обхватили сталь и зашипели, из-под них пошёл дым с невыносимой вонью горелой плоти. Боль прошла сквозь изнеможденную плоть послушника и нашла выход через радужную оболочку глаз, что вспыхнула чистой синевой, переходящей в белый свет. Он замер, и свет в его глазах проникся верой. С новым взглядом он узрел лицо Экзарха и двух Иеромонахов, что видеть раньше не мог. Светлые очертания их ликов переходят в кромешный мрак, в этом и есть их отстранённость от физического мира.

Угли жаровни разлетелись рыжими искрами, когда он вырвал из-под них молот. Вскинув над головой его праведную мощь, он заорал в едином порыве, когда произошло соединение ментального тела и ослабшей плоти. Оголовье молота с ровными гранями пышет рыжим жаром, воздух вокруг него плавится, и в уходящем закате он горит как тлеющий факел. Крик Люциана разносится раскатом, он сам перешёл на наивысший голос, и молот изнутри вспыхнул синевой. Шипение пригоревших пальцев затихло, и он обрушил оголовье молота оземь так, что гром загремел, и воздух проникся ароматом грозы, не оставив и намёка на былую вонь обгорелой кожи.

– Теперь вы запечатлены вместе: как ты на его рукояти, так и он на твоей плоти. Создатель явил свою Волю, и молот стал продолжением твоей руки, вы с ним едины, паладин Люциан, – остановил молчание Экзарх уже без надрыва материи. – Прочти, что написано на его оголовье.

– «Мой путь праведный, и ступаю тропой веры к Тебе», – прочёл молодой паладин и встал в полный рост. Пусть его и трясёт от изнеможения, но он держится достойно.

– Помни это, паладин, и пусть Воля Создателя ведёт тебя, указывая праведный путь.

– Благодарю, – он поклонился и хотел было развернуться и уйти, но его остановили слова одного из Иеромонахов, что проникновенно продолжал созерцать своим неопределённым взглядом.

– Покинув Храм, ты будешь назван паладином, но, прежде чем проститься и отпустить тебя, позволь развеять недосказанность.

– Всё что угодно… – только ответил Люциан, как его оборвал второй Иеромонах и начал говорить, но не закончил: его продолжил первый Иеромонах, чьи слова перешли в слова второго и обратно. Так, наперебой, они заговорили, передавая единую суть, как мысли одного чтеца. Может показаться, что два Иеромонаха рядом с Экзархом – это просто его безвольные марионетки, но дело в беспрекословном подчинении – что, по сути, то же самое.

– Вокруг тебя витает необузданная сила, и замешательство сбивает общий вид…

– Твоя связь с Создателем гораздо больше, чем у большинства…

– Тебе открылось больше, чем обычно, и мы знаем это…

– Это знание повисло над тобой…

– Произнеси, скажи его…

– Разиэль, – покорно выдохнул Люциан имя, что безответно явилось ему. Он не в силах отпустить непознанное значение.

– В тебе теплится огонь Создателя, и нужна лишь искра, чтобы ему вспыхнуть, – Экзарх опустил свою руку в жаровню и стал перемешивать угли пальцами, будто не чувствуя жара. Искры в потоках жара тут же взмыли незнакомыми образами, потрескивая в воздухе. – Вдохни огонь, – Люциан без капли сомнения откликнулся и полной грудью втянул раскалённый воздух жаровни, что в потоке с рыжими искрами заполнил его лёгкие.

– Больно, бесконечно больно, – закашлял он и неожиданно сжался. Искры, всё те же искры, вырвались изо рта его словами и кашлем, не погаснув внутри.

– Продолжай дышать и на вдохе повтори имя, – Экзарх уверенно надавил на него, и тот через боль вдохнул ещё раз.

– Ра… – из его рта пошёл клубами чёрный дым с копотью, будто внутри него пожар. – Раз… – от своих же слов он задыхается, но это его не останавливает. – Рази… – в глазах поплыло, а изо рта полетели одинокие искры в чёрных клубах дыма. – Разиэль, – уже теряя сознание, он вдохнул имя, и в обратную сторону изо рта вырвалось пламя. Пылающим напором оно должно было выжечь всё внутри паладина, но совсем не навредило ему.

С первого взгляда всё резко вернулось к обычному состоянию, и он даже выпрямился, встретив на себе неопределённые взгляды Иеромонахов, что теперь смотрят на него одновременно. Кажется, они сами не понимают, что произошло. Люциан хотел было прикрыть обратной стороной руки рот, как его тут же пробил удар изнутри, и от неожиданности вздрогнуло всё тело. Он не успел оправиться от него, как следом пронзил следующий. Желудок свело напряжением, и изо рта полилась слюна. Чёрная от гари, она вырвалась наружу потоком и потянулась к земле. Удар за ударом, его тело сводит напряжение, от которого он готов упасть, свернувшись калачом. Что-то непонятное отделилось от него внутри и выходит наружу. Глаза слезятся, затягивая взгляд размытой пеленой. В этих ударах, казалось, бесконечных, ком поднялся к горлу, и горечь стала более явной во рту. То ли до этого её не было, то ли Люциан не чувствовал, а теперь она не просто ощущается, а уже невыносимо жжёт и разъедает глотку. Слюна течёт тошнотными ручьями, и слёзы неизбежно продолжают накатываться на глаза. И вот с очередным ударом изо рта вылез чёрный бесформенный ком. Люциан выплюнул из себя нечто непонятное в угли жаровни. Это нечто завизжало треском битого стекла и раскрылось. Как мокрая птица, оно забилось в углях своими слипшимися крыльями. Угли шипят и не тухнут, но и жар не обжигает это нечто, а даже наоборот, помогают ему раскрыться полностью. Крылья распахнулись, открыв грязное непонятное существо, что держится на них, как паразит. В свете углей оно корчится и морщит уродливое лицо на несоизмеримо большой голове. Маленькие лапы, скукоженные от неудобного положения, шевелятся и как будто расправляются вслед за крыльями.

– Что это? – Люциан отхаркнул остатки чёрной слюны и с повышенным презрением заглянул в жаровню.

– Твой хранитель, Разиэль… – ответил Экзарх так спокойно и безмятежно, будто знал это с самого начала, в отличие от Иеромонахов, что замерли в удивлении. – Теперь ты на все вопросы получил ответ, молодой паладин?

– Да, Ваше Высокопреподобие, сполна, – Люциану тяжело было сформулировать в голове вопросы, которые подкатывают к горлу вслед за слюной, и он промолчал.

– Поспешен ли твой ответ, потом узнаешь уже сам. Мы все здесь по воле Создателя и несём слово Его, в помощь нам хранители дарованы им, чтобы присматривать за каждым из нас и направлять, – Люциан внимательно слушает, продолжая напрягать глаза, смотря на рыжие языки пламени. В его груди осталась фантомная боль от образовавшейся пустоты, но она быстро затягивается, когда Люциан смотрит на то, как из рыжих углей взмывают искры. Они обволакивают маленькое тело новорождённого хранителя, и оно исчезает в их потоке. Светящимися струями искры поднялись в уже тёмное небо, рисуя образ птицы с распахнутыми крыльями, растущую с каждым взмахом крыла, всё выше и выше поднимающуюся, пока там, в вышине, она не растаяла, оставив грядущую ночь на подходе. Искры гаснут и переходят в пепельный серпантин, что, остывая, падает сверху. – Всё верно, молодой паладин, теперь ты свободен, – Иеромонахи, как неживые, синхронно опустили взгляды на жаровню, а Экзарх спокойно продолжил говорить с новоиспечённым паладином, наставляя его на грядущий новый этап жизни. – Ты единственный, кто стал способным отпустить хранителя и следовать только своему пути. В этом твоя уникальность, но это не значит, что ты избран, помни это. Теперь ответь, уверен ли ты, что готов освободиться и сделать первый шаг в неизвестность?

– Как никогда, – Люциан пронзительно посмотрел в тёмные глазницы Экзарха, будто прощаясь с ним.

– Тогда ступай своим путём, молодой паладин. Ты отныне свободен…