Читать книгу Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи - Страница 17

– У нас начался медовый месяц, дорогая моя, – говорит Луи.

Он хочет отнести меня на руках по ступенькам, как поступают итальянцы, но этикет требует, чтобы эту роль взял на себя дворецкий. Луи полагает, что ему это не понравится. Вместо этого мы входим под мраморные своды Шуази рука об руку, смеясь, как дети.

После представления ко двору мы уединяемся здесь с небольшой группой гостей. Луи говорит, что это мой шанс ближе познакомиться с теми, кто сыграет важную роль в моей жизни. С кем-то я была знакома и раньше, включая Элизабет и герцога д’Эйена. Остальных я встречаю впервые: льстиво услужливого маркиза де Гонто с амблиопичным[5] глазом; красавицу-графиню де Ливри и очень элегантную Франсуазу, вдовствующую герцогиню де Бранка, которая, как это ни сбивает с толку, является внучатой мачехой Дианы де Лорагэ. Франни, как вскоре я начинаю называть его, прислуживает принцессам Генриетте и Аделаиде – двум старшим дочерям короля. Это высокая элегантная дама, лет на десять старше меня, с мраморно-бледной кожей и длиннющим носом; ее движения изящны, но апатичны.

– Восемь месяцев, – шепчет она мне во время ужина. – Восемь месяцев замужем за старым герцогом, а потом – раз! Слишком много пряной редиски на ночь… и он, как это ни печально, покинул нас, оставив меня герцогиней. Пусть и вдовствующей, но тем не менее – очень удачное стечение обстоятельств. – Она смотрит на меня, удивленно приподняв одну бровь в ожидании ответа.

Я заливаюсь смехом и с этой самой минуты знаю, что приобрела друга и союзника.

Внучатая падчерица Франни, Диана, герцогиня де Лорагэ, тоже ужинает с нами. Она не такая уж и толстая, как поговаривали, и хотя мне нравится ее смех и легкость общения, меня тревожит то, что взгляд короля временами задерживается на ней. Вероятно, слухи о том, что она когда-то была его любовницей, соответствуют действительности. Я с изумлением признаюсь себе, что, несмотря на то, что еще до конца не знаю короля, уже понимаю, что как мужчина он привередлив.

Днем Луи охотится, и теперь я часто сопровождаю его там, где раньше бродила и мечтала. Когда наши дорожки пересекаются с экипажами местной знати, которая жаждет поприветствовать короля, я думаю: «Как же странно, что и я раньше была среди них, с завистью взирая на этот волшебный близкий круг». Но теперь я здесь.

По вечерам мы ужинаем и играем в игры, но счастье мое бывает полным, когда день подходит к концу и мы можем остаться одни.

– У тебя идеальная грудь, – говорит Луи, восхищаясь и словно обозревая собственное творение. – Как бы мне хотелось иметь чашу такой же формы! Я бы пил из нее только лучшее шампанское. Мы должны сделать слепок.

– Горячий воск мне на грудь – какой ужас!

– Небольшая плата в поисках совершенства.

Я смотрю на него в восхищении. Дофин еще не вступил в брачные отношения с этой ужасной дофиной – отчасти всему виной ее рыжие волосы и веснушки, – но отца его в подобном не упрекнешь. Луи всегда пылок и готов к усладам; часто мы занимаемся любовью три-четыре раза за ночь. Хотя занятия любовью и не вызывают во мне естественного вожделения, которое воспевают поэты, – должна заметить, что поэты в основном мужчины, наверное, эти удовольствия доступны исключительно мужчинам? – но я обожаю находиться в его объятиях, мне нравится доставлять ему удовольствие, которое он явно от меня получает. Он восхитительный человек, двадцать раз за день я благодарю Бога и небо за то, что он принадлежит мне.

Он проводит руками по моей спине.

– Ни одного изъяна, ни единого. Ты подобна богине, которую сотворили из самого совершенства, и только для меня. Может, ты еще и бессмертна? Нет, подожди, мне кажется, я заметил веснушку под правой подмышкой. – Пальцы его замирают, он щекочет меня в том месте.

Я беру его руку и кладу на маленький шрам на своем плече; он нежно его целует.

– Один крошечный шрамик, дарованный богами, чтобы напомнить нам, что мы люди. Что случилось?

– Упала на острый край резака для фитилей и сильно порезалась. Мне было лет пять.

– Резак для фитилей? А что это?

– Ах, месье, вам еще многому придется научиться. Боюсь, вас слишком избаловали. – Я наклоняюсь ближе и дышу ему в ухо, как будто собираюсь поведать величайшую тайну: – Резак для фитилей предназначен для того, чтобы обрезать фитили в свечах, обрезать до нужной длины, чтобы она горела определенное время.

– Вот как! – шепчет в ответ король. – Ты настоящий оракул, который каждый день раскрывает все новые тайны.

Я пытаюсь отстраниться, но он не отпускает меня. Такое настойчивое проявление чувств, конечно, льстит, но временами подавляет.

Однако недели не прошло, как король заскучал и стал более раздражительным. Ему не нравится квартет виолончелистов, которых для нас пригласил распорядитель «Menus Plaisirs»[6]. В Версале подобными развлечениями ведает первый камер-юнкер – самый престижный из всех титулов, который передается лишь кому-то из четырех наиболее знатных аристократических семей. В этом году – слава Богу, что год уже заканчивается, – это звание носит герцог де Ришелье, но его с нами в Шуази нет, и я не уверена, кто здесь за это отвечает. Всю первую часть Луи зевает, а потом громко жалуется, что он должен весь вечер слушать их пиликанье.

– Эта музыка испортит мне всю охоту, – ворчит он, поджимая губы и отводя от меня взгляд. Его спутники держатся поодаль, и по их молчанию я понимаю, что они привыкли к таким вспышкам.

– Тогда мы должны придумать что-то другое, чтобы развлечь нас! Никто не заставит нас их слушать.

– Знаете ли, – протягивает Луи, ударив рукоятью кнута по охотничьим сапогам, – все уже решено и…

– Чепуха! Мы должны слушать только то, что нравится, никто не может навязать нам глупые обычаи, если мы того не хотим.

Луи смеется несколько хрипловато. Я не знаю, злится он на меня, или на распорядителя, или на весь окружающий мир в целом. Полагаю… надеюсь? Что злится на распорядителя.

– В моем мире правят традиции.

Я смотрю на него, не зная, что сделать и что сказать. Он ведет себя несколько по-детски, но, конечно, я стану его уговаривать.

Он вздыхает и отворачивается.

– Поступай как знаешь, дорогая, – отвечает он и жестом приказывает конюху привести лошадь.

Он садится верхом, потом со злостью пришпоривает коня и галопом уносится в облаке пыли и недовольства. Остальные придворные и сопровождающие седлают своих коней, и я остаюсь одна – обдумывать его последние слова.

«Поступай как знаешь»? Значит ли это, что я могу отменить концерт вопреки приказу распорядителя? Берни говорил: «Не соблюдать правила этикета ради выгоды – допускается, не соблюдать их по незнанию – варварство». К сожалению, Берни в Шуази нет, а Элизабет, мне кажется, не знает.

Я бреду назад из конюшни к замку и на террасе, выходящей на Сену, натыкаюсь на Диану, герцогиню де Лорагэ. Она смакует блюдо с жареной гусиной печенкой с миндалем, которую подавали вчера к ужину.

– Я послала слугу на кухню с приказом – остатки приберечь на потом. Воротит от одной мысли о том, что этим будут наслаждаться толстые кухарки. – Диана жестом приглашает меня составить ей компанию, я сажусь на каменную скамью рядом с ней.

Стоят последние теплые денечки перед приходом холодов, сегодня почти так же жарко, как в августе. Я размышляю над тем, что нужно помыть голову и высушить ее до захода солнца, до того как мужчины вернутся с охоты.

– Хотите кусочек? – предлагает Диана. – Мне кажется, что печенка стала еще вкуснее. Смешно, верно, как определенная еда лишь выигрывает, если немного постоит? Как с возрастом люди и вино, да… вино больше, чем люди. И сыр, конечно же. И кое-какое мясо, как эта печенка, например, и курица, это что-то…

– Отсюда открывается замечательный вид, – говорю я, чтобы остановить этот словесный поток. Внизу сада безмятежно течет Сена, теплое солнце и осенние листья отражаются в воде.

– Н-да. Наверное.

– Милая мадам, мне нужен ваш совет, – дерзко начинаю я. Мы еще не стали близкими подругами, и я сомневаюсь, что когда-либо станем ими, но она хорошо знает короля. Возможно, слишком хорошо.

– Совет? Маркиза, у вас очень красивое платье. Я обычно не люблю вышитых птиц – они меня злят, – но узор на вашей шали просто изумительный. Напоминает мне ту шаль, которая когда-то была у меня, хотя куда она потом подевалась, я сказать не могу.

– Благодарю, мадам. Я велю портнихе прислать вам отрез ткани, если вы пожелаете. – Диана облачена в великолепное, бледно-желтого цвета платье с пятном горчицы на рукаве. Я делаю глубокий вдох. – Я бы хотела спросить у вас совета, как развлечь короля.

Кусок печенки выпадает изо рта и падает на юбку.

– Развлечь? – Диана явно испытывает неловкость.

– Да, чтобы он не скучал, – осторожно уточняю я. – По вечерам.

– Ну… – Диана берет себя в руки, тщательно пережевывает, избегая моего взгляда. – Ну, он любит… что же я хотела сказать? Смешно, слова редко меня подводят. Он любит… он любит устраивать… устраивать…

– Балы? – подсказываю я, когда Диана кладет еще один кусочек печенки себе в рот.

– Да. – У Дианы такой вид, как будто она напряглась вопреки всем условностям. Неужели она подавилась? «Какая странная женщина!» – уже не в первый раз думаю я.

– Значит, король любит балы и подобного рода развлечения. Балы-маскарады?

– Что? – переспрашивает в смущении Диана.

Неожиданно я понимаю, о чем она подумала, когда я задавала вопрос.

– О, мадам! Я имела в виду совет не в исключительно… личных вопросах. – Я ощущаю, как заливаюсь краской стыда; Диана тоже красная, как помидор, и смеется. – Я имела в виду развлечения… по вечерам… до того, как лечь спать! Пьесы и тому подобное. Концерты.

Диана вздыхает с облегчением:

– Ну конечно же, мадам, конечно же. Вы не стали бы задавать мне… непристойных вопросов. Я хочу сказать, что я знаю ответы, но длилось это недолго… лишь время от времени… а с тех пор, как появились вы… нет, о господи, нет, разумеется… Да. Так он любит театр. И песни. Иногда глупые игры. Марианна пыталась пристрастить его к литературным вечерам, обсуждению книг, но ему такое пришлось не по душе.

– Вот как! Очень интересно. Благодарю. – И хотя я рада, что мы вновь нащупали твердую почву в нашем разговоре, я все гадаю, все ли с ней в порядке: иногда кажется, будто она что думает, то и говорит. Невероятно.

– Марианна была очень умна, она всегда заставляла его смеяться, она была чрезвычайно остроумна. Не думаю, что вы так же остроумны, хотя явно очень милы… Он любит смешные истории, вы наверняка знаете массу историй о… о буржуа? Мне кажется, они веселые, хотя наши адвокаты большей частью противные люди… всем известно, что буржуа на самом деле «бур-бур-жуа». – Она смеется собственной глупой шутке, потом как ни в чем не бывало кладет последний кусочек гусиной печенки в рот.

Я уже жалею, что затеяла этот разговор; стоит откланяться и уйти, если я хочу вымыть голову и высушить волосы до захода солнца. Я пользуюсь шансом, потому что иногда риск оправдан, наклоняюсь ее обнять, избегая ее грязных пальцев и того места, куда упал и продолжает лежать кусочек печенки.

– Дражайшая моя герцогиня, – говорю я, – надеюсь, мы подружимся!

– М-м-м, – улыбается в ответ Диана, но меня не обнимает.

* * *

В Шуази меня застает самое страшное из известий и разрушает нашу идиллию. Я возвращаюсь в Париж, чтобы проститься с матушкой, которая умирает холодным декабрьским днем, оставив нас с Норманом безутешными. Как жестоко забрать ее именно сейчас, после стольких лет любви и поддержки! Как жестоко лишить ее возможности насладиться моим триумфом, разделить те щедроты, которые я принесу своей семье.

Цыганка сказала: три великих потрясения. И я не сомневалась, что это первое из них.

Луи само сочувствие, он запрещает мне возвращаться из Парижа, пока я полностью не оправлюсь от скорби. Но я сомневаюсь, что это время когда-либо вообще наступит, поэтому вскоре после Нового года я вытираю слезы и скачу назад в Версаль, по заснеженной равнине, покрытой льдом, как и мое сердце.

Со мной возвращается и Норман, я еще никогда не видела его таким потерянным. Он займет новую должность генерального директора королевских строений, и я знаю, что его присутствие в Версале станет для меня утешением. По дороге мы проезжаем мимо скорбящей процессии облаченных в черное монахов, потом слышим звон колоколов, который разносится по деревне.

– Кто-то умер или родился, – говорит внезапно постаревший Норман, он кажется таким хрупким под всеми этими мехами. Потеря матушки стоила ему полжизни. – Альфа и омега нашего существования.

Завтра я должна вытереть слезы, высоко поднять голову и занять свое место в Версале рядом с мужчиной, которого люблю, на великой сцене, где начнется моя настоящая жизнь, где исполнятся все мои мечты.