Читать книгу Бей или беги - Саманта Янг - Страница 6

Не помню, когда в последний раз душ доставлял мне та- кое удовольствие. Горячая вода лилась на мои плечи, расслабляя мышцы и снимая напряжение с шеи. Конечно, я мечтала попасть в Бостон, но быть вдали от Аризоны уже было здорово. Обычно аэропорт О’Хара вгоняет меня в робость своими размерами и толпами людей, но сегодня мне было не до того. Все, о чем я могла думать, это о том, чтобы снять комнату в гостинице, попросить консьержа отдать в химчистку кое-какие вещи, чтобы было что сегодня надеть на ужин, и что вечером я буду спать в постели за много сотен километров от моего родного города.

Был вариант сесть на автобус и доехать до отеля подальше от аэропорта, но я предпочла остаться в местной гостинице, которую отделял от внутреннего терминала только крытый переход. Реклама уверяла, что окна в гостинице звуконепроницаемые. Из огромного французского окна моей гостиной открывался роскошный вид на взлетную полосу, и это значило, что утром я смогу подольше поспать перед своим рейсом.

Заселившись в номер, я сразу же позвонила Харпер, чтобы сообщить, что благополучно долетела, и заодно рассказать, как я счастлива, что это путешествие закончилось. Сознание того, что я больше не в Фениксе, благотворно влияло на весь мой организм. С первой секунды приземления в Аризоне и позже, в Аркадии, у меня было ощущение, что я оказалась в плену у Кинг-Конга, который схватил меня и крепко сжал в кулаке. И только здесь, в Иллинойсе, гигантская горилла отпустила меня и ушла восвояси…

В памяти всплыло лицо Ника. Убитое горем. Потерянное. Злое.

Вслед за ним перед моим внутренним оком прошла череда осуждающих лиц людей, которые когда-то были моими друзьями.

«Она умерла, думая, что сама во всем виновата. Но это не так. Здесь есть и наша вина. Но ты не захотела переступить через то, что случилось, Эва. Ты не смогла ее простить. А теперь живи, зная, что я никогда не прощу тебя».

Я не переживала, что Ник не простит меня. Я переживала, что не успела простить Джемму.

Когда-то Джем была для меня самым родным человеком в мире.

И тут воспоминания прошлого, которые я так долго пыталась забыть, нахлынули на меня…

* * *

– Это будут лучшие три дня в нашей жизни! – вопила Джемма, протягивая руки навстречу ветру, который трепал по плечам ее темные волосы.

Я широко улыбнулась любимой подруге и снова сосредоточила внимание на дороге. Радостное возбуждение переполняло меня, когда я гнала свой кабриолет с откинутым верхом на запад по трассе I-10[9]. Был конец апреля, мы почти окончили старшую школу, так как до церемонии выдачи дипломов оставалось всего несколько недель, и собирались впервые ощутить вкус настоящей свободы.

– Коачелла 2006[10], детка! – снова завопила Джем.

– Разве можно быть счастливее? – крикнула я ей, стараясь перекричать автомагнитолу.

Она тепло посмотрела на меня сияющими карими глазами:

– Бри-бри, – назвала она меня детским прозвищем. – Это первый день нашей настоящей жизни! Последние три года мои родители не давали нам нормально повеселиться на Коачелле. И вот наконец нам по восемнадцать! Мы взрослые! И имеем полное право разбить палатку, где нам нравится, не слушая бурчанья моего отца, что музыка слишком громкая, и жалоб моей матери, что у нее спина болит спать в палатке. Я, конечно, очень рада, что они так любят меня, что все эти годы соглашались ради меня терпеть все эти неудобства. Но не могу не признать, что я просто офигенно счастлива, что мы с моей любимой девочкой едем на фестиваль сами!!!

– Не могу поверить, что твои родители на это согласились!

Это было и правда невероятно. Мои родители даже ухом не повели, когда я сказала, что мы с Джем забронировали место на парковке на Коачелле и на два дня раньше бросаем учебу, чтобы поехать в Калифорнию. Мы приедем поздно вечером, переночуем в отеле, а на следующий день, в пятницу, припаркуемся на том месте, за которое заплатили. И все самостоятельно.

– Они мне доверяют.

Я фыркнула, припомнив все те безумства, которые Джем проделывала за спиной своих родителей. Единственная причина, по которой они могли считать ее заслуживающей доверия, заключалась в том, что я была рядом и следила, чтобы с ней ничего не случилось. Это была я. Мисс Ответственность.

– Что? – хохотнула она. – Я порядочная девушка.

– Ну конечно, твои родители так и думают. Они ведь не знают о Кэйде Морено и о том, что произошло на заднем сиденье его пикапа три года назад.

– Ну да. Родителям вообще не полагается знать, как их дочь потеряла девственность.

– И тем более с кем – с самым известным кобелем в округе.

– Зато он был опытным.

– Еще бы, ведь он кобель.

Она закатила глаза:

– Да по фигу! Если мне нравятся плохие парни, это еще не значит, что мне нельзя доверять.

– А еще ты взяла их «рейндж ровер», чтобы произвести впечатление на Стайлера Джеймса, а потом позволила своей маме взять на себя вину за вмятину, которую ты на нем оставила.

– Да, но мне было не по себе из-за этого. Стайлер этого не стоил.

– А помнишь, как ты предложила Питу Мэннингу устроить пивное соревнование и Нику пришлось выносить тебя на руках? Мы прятали тебя, пока ты не протрезвела достаточно, чтобы пойти домой.

– Ты что, ведешь журнал всех моих прегрешений? – Джем весело расхохоталась. – В твоей интерпретации я выгляжу более сумасшедшей, чем есть на самом деле.

– Ты и есть сумасшедшая.

– К счастью, у меня есть ты. И ты не допустишь, чтобы я зашла слишком далеко, – она одной рукой нежно приобняла мне за плечи и отпустила.

Знакомый цитрусовый аромат ее шампуня пощекотал мне нос, и меня внезапно переполнило чувство любви и нежности к ней. Всю мою жизнь Джем и Ник – мои лучшие друзья – были для меня больше семьей, чем моя собственная. Особенно Джем. Она была мне как сестра, которой у меня никогда не было. Единственный человек, к которому я могла обратиться с любой проблемой. К Нику я тоже могла обратиться по многим вопросам, но он был моим парнем. А это другое.

Я могла сказать Джем абсолютно все и знала, что она никогда меня не осудит. Наши любовь и преданность друг другу были взаимными, плюс моя гиперопека по отношению к ней. Через пару-тройку месяцев мы разъедемся по колледжам и впервые с четырехлетнего возраста расстанемся.

– Я буду от тебя в трех часах езды, – сказала я.

Джем потянулась, чтобы приглушить музыку на магнитоле:

– Нет. Никаких переживаний, никаких слез. Не в эти три дня, – боковым зрением я видела, что она качает головой. – И если тебе так будет легче, то помни, что у меня остается Ник!

Мне действительно становилось легче при мысли, что Ник присмотрит за ней в случае чего. Он заканчивал первый курс на факультете информатики в Университете Джорджии, играл в университетской сборной по футболу и был при этом очень умным. В общем, идеальный парень. Джем собиралась туда же изучать юриспруденцию. Что было, как мы с Ником оба считали, просто смехотворно, так как Джем была самым большим правонарушителем, известным нам.

– Просто не могу поверить, что это лето закончится и нам придется расстаться, – в горле у меня возникал ком каждый раз, когда я думала об этом. – И почему я не выбрала факультет дизайна интерьеров в Джорджии?

– Что ж, я напомню тебе почему. Во-первых, у нас уже был спор на эту тему, и я его выиграла! Частная школа искусств и дизайна в Саванне – лучшее место для тебя. И точка. Во-вторых, как я уже сказала, никаких мрачных мыслей на этих выходных. Джем и Бри-Бри едут в Коачеллу! У нас есть палатка, ящик пива, спрятанный в багажнике, – хоть ты и трясешься от страха, что его могут обнаружить, – и целых три дня в компании наших любимых Daft Punk[11], Metric[12], Massive Attack[13]и других. А знаешь, что в этом самое классное? То, что Коачелла – это не твоя любовь. Это моя любовь! Но ты едешь туда из-за меня, чтобы я могла разделить с тобой свою радость. А значит, это уже наша общая радость! А если мы обе радуемся, то никакой грусти нет места!

Конечно, она была права. Я улыбнулась ей и снова повернулась к дороге:

– Коачелла, держись! Мы едем!

Это правда, что музыкальный фестиваль не совсем мое. Но я стала ездить туда каждый год вместе с Джем не только для того, чтобы составить ей компанию, но и потому что мне нравилось сбегать из дома и от моих родителей на целых три дня. Когда я была с Джем, ее мамой и папой, я чувствовала себя частью их семьи. Возможно, это прозвучит пафосно, но я боялась потерять семью, которую обрела благодаря ей.

У нее была потрясающая способность чувствовать мое настроение:

– Три часа расстояния не могут изменить нас, Бри-Бри. Мы лучшие подруги навсегда.

– Обещаешь? – я крепче сжала руль.

Она сделала движение в воздухе:

– Вот те крест!

Не желая отравлять своим унынием ее веселье, я прерывисто выдохнула и энергично встряхнула волосами, как бы стряхивая с себя грустные мысли:

– Коачелла, держись! – повторила я с большим энтузиазмом.

Джем рядом со мной издала восторженный клич.

– Слушай! – она вдруг всем телом повернулась ко мне на сиденье. – У меня идея! Давай сделаем Коачеллу нашей традицией? То есть это и так уже как бы стало традицией, но теперь это будет касаться только нас двоих. Каждый год. Только ты и я. Никаких новых друзей, никаких парней – неважно, насколько серьезно у вас все будет с Ником. Только ты, я и Коачелла. Каждый год.

Теплая волна обволокла мое сердце:

– Конечно.

Джем снова прибавила звук на магнитоле. Несколько минут мы ехали молча, слушая музыку, а потом она снова приглушила звук. Почувствовав ее пристальный взгляд, я обернулась. Выражение ее лица было серьезным и искренним:

– Я люблю тебя, Бри-Бри. Ты моя семья. Семья навсегда. Я твоя, а ты моя, и ничто никогда не сможет это разрушить.

* * *

Мы сдержали свою клятву и, невзирая ни на какие жизненные обстоятельства, садились в машину и ехали в Коачеллу – только мы вдвоем, каждый год… вплоть до моего выпускного курса.

С тех пор я не ездила на фестиваль, а его упоминание по радио или телевизору каждый раз отдавалось резкой болью в моем сердце. Харпер однажды предложила съездить, но, взглянув на мое окаменевшее лицо, все поняла, и больше эта тема в наших разговорах не поднималась.

Я старалась поглубже запрятать воспоминания, в которых присутствовала Джем, потому что боялась. Боялась вспомнить, что когда-то давным-давно мы были просто юными девушками, которые любили друг друга, как сестры.

Мои колени подогнулись, из груди вырвалось рыдание, которое я не успела сдержать, и я сползла по мокрой плитке ванной, уткнувшись головой в колени. Я заплакала первый раз с тех пор, как мне позвонила мать, чтобы сказать, что Джем умерла.

Я плакала, а продолжающая литься из душа вода стекала по моей коже, смешиваясь со слезами и растворяя их, как будто их и не было. Даже перед самой собой, даже будучи в полном одиночестве, я не хотела признать, что плачу. Признать это было равносильно тому, что признать свою вину, а сейчас я не была к этому готова. Я боялась, что это признание лишит меня последних сил, и я никогда уже не смогу подняться на ноги.

* * *

Возможно, я выбрала именно это платье для ужина в знак протеста. Мать Ника (когда-то она любила меня как дочь) назвала это платье «неуместным», когда увидела меня в нем на ужине, на который родители заставили меня пойти вечером накануне похорон Джем.

Это было черное, облегающее фигуру платье, сужающееся к коленям, – вполне пристойной длины. Сзади у колен был разрез, но ничего предосудительного. Думаю, что миссис Кейн посчитала платье неуместным из-за выреза: он был в форме сердца и открывал ложбинку на груди. Проблема в том, что у меня пышная грудь, даже чересчур, поэтому ложбинка видна всегда, независимо от глубины выреза одежды. Это конкретное платье, вообще-то, считалось консервативным, просто моя грудь не желала понимать, что это значит.

Миссис Кейн неодобрительно косилась на меня даже на похоронах, хотя на мне было надето черное платье с воротником «Питер Пэн»[14]. Если она хотела высказать кому-то свои претензии относительно вызывающего размера моего бюста, пусть бы высказывала их моей маме, которая выглядела как пропавшая дочь Долли Партон[15].

Но на маму в ее длинном, летящем богемном платье с откровенным вырезом никто не смотрел косо на похоронах, как я заметила. Должно быть, привыкли к тому, что у нее в гардеробе просто нет ни одного предмета одежды с закрытым верхом.

Воспоминание лица миссис Кейн, выражающего недовольство мной и моим платьем, каким-то образом встряхнуло меня, вырвав из тисков горя и наполнив злостью. Злость. Вот что мне сейчас нужно больше всего, чтобы прийти в себя.

«Ты очень красива, Эва, но этого недостаточно. Ты пустая внутри».

Слова Ника, сказанные много лет назад, все еще преследовали меня. Они, как нож, расковыривали мою кровоточащую рану. Тогда – потому что это было очень больно. Сейчас – потому что я себя так и не защитила. А тогда я в них еще и поверила.

Внезапно я вспомнила, как меня весь день третировал шотландец. Его презрительное пренебрежение. Его скоропалительные выводы. Самоуверенный тон. Чувство протеста во мне росло, и, собираясь на ужин, я из принципа уделила повышенное внимание своей внешности. Да, когда-то давно я, возможно, слишком старалась понравиться окружающим. Но с тех пор я повзрослела и поумнела и точно знала, что желание выглядеть как можно лучше не имеет ничего общего с мнением посторонних мне людей.

Я не спеша нанесла на лицо тональный крем, обвела свои полные губы матовой красной помадой, нанесла на ресницы три слоя туши, отчего мои большие зеленые глаза засверкали, как нефриты, накрутила длинные белокурые волосы щипцами, уложив их роскошным каскадом, надела черное платье и подобрала к нему черные шпильки с фирменными красными подошвами – и все это я сделала для себя. Как бы говоря тем самым: «Да идите вы все к черту!» Внешность лишь маленькая часть меня. И я больше, чем сверкающая игрушка на елке мужского самолюбия.

Слезы вновь закипели в уголках глаз, но я запроки-нула голову и поморгала, прогоняя их. Глядя на свое отражение в зеркале, я сказала себе, что не для того прошла такой долгий путь, чтобы сейчас все это рухнуло в тартарары после нескольких дней, проведенных в Аркадии.

Когда я чем-то расстроена или огорчена, я обычно выхожу на пробежку. И бегаю долго, до тех пор, пока то, что меня мучает, не выйдет из меня вместе с потом и мышечной усталостью. Бег – это мое лекарство. Но здесь у меня не было при себе принадлежностей для бега, да и куда бежать в этой гостинице? Во всяком случае, решила я, нужно хотя бы выйти из номера.

Мысленно надев на себя броню уверенности в себе, я отошла от зеркала, взяла сумочку и ключ-карту и вышла из номера, захлопнув за собой дверь.

Я спустилась в ресторан гостиницы и на вопрос хостес, желаю ли я столик на одну персону, ответила ослепительной улыбкой:

– Да, будьте так добры.

Интерьер ресторана был самым обычным – мебель темного дерева, полы темного дерева и интимный полумрак.

Следуя за хостес к маленькой уютной кабинке в уголке зала, я смотрела прямо перед собой, как вдруг ощущение чьего-то пристального взгляда вызвало у меня покалывание кожи в районе шеи. Периферийным зрением я выхватила группу мужчин в костюмах за столиком, которые смотрели на меня, и решила, что это из-за них.

– Тут вам нравится? Или вы предпочтете тот столик? – хостес показала на столик в середине зала.

Разумеется, я предпочла уютную кабинку и немедленно проскользнула на скамью:

– Все прекрасно, благодарю вас.

Она подала мне меню:

– Ваша официантка Эмили скоро подойдет. Приятного вечера!

Я еще раз поблагодарила ее и открыла меню. На строчке «филе-миньон» мой желудок громко заурчал.

Появилась официантка – высокая стройная девушка с английским акцентом, – чтобы спросить, что я буду пить. Я заказала шампанское, потому что… провались оно все пропадом! После той недели, которую я пережила, я вполне заслужила несчастный филе-миньон и бокал шампанского. Или два. Бокала.

Я пригубила шампанское и достала из сумочки телефон, решив просмотреть присланные на рабочую почту сообщения, хотя могла этого и не делать до своего возвращения в офис.

Однако покалывающие ощущения на коже шеи не прекращались, отвлекая меня от моего занятия. Поэтому я не удивилась, когда услышала чьи-то приближающиеся шаги, которые остановились у моей кабинки. Я медленно подняла глаза, начиная закипать, и увидела высокого стройного парня в костюме, который широко мне улыбался:

– Ужинаете в одиночестве?

Я не ответила, полагая, что моя каменная физиономия говорит сама за себя.

Однако это его не обескуражило:

– Это смертный грех, – заявил он и бесцеремонно обшарил глазами мою зону декольте. Откровенно похотливо. У меня по телу пробежали мурашки отвращения. – Меня зовут Мэтт. Разрешите к вам присоединиться?

«Только если в аду», – подумала я, а вслух сказала:

– Благодарю вас за предложение, Мэтт, но я планировала спокойно поужинать в одиночестве. Спасибо, – и я снова опустила глаза в телефон, давая понять, что разговор закончен.

Секунду-другую он постоял в нерешительности – я прямо физически ощущала его замешательство, – а потом неуверенно развернулся и ушел. А я вздохнула с облегчением.

Старина Мэтт, наверно, думал примерно так: «Зачем бы женщине так наряжаться, если она не хочет закадрить мужика?» И это одно из самых распространенных и утомительных заблуждений нашего общества. Превратное мнение о том, что женщина одевается красиво исключительно затем, чтобы привлечь мужское внимание. Але! Некоторые из нас просто сходят с ума от тряпок, сумок, обуви, косметики – мы покупаем их ради себя! Кто бы мог подумать, правда?

Поэтому я совсем не удивилась тому, что с уходом Мэтта ощущение того, что за мной наблюдают, не исчезло.

И точно, очередной ухажер не заставил себя долго ждать. Только, в отличие от Мэтта, он не стал меня ни о чем спрашивать, а сразу приземлился на скамью напротив. На сей раз это был блондин крепкого телосложения, который чем-то напоминал одного симпатичного австралийского актера. Он наверняка считал, что это делает его неотразимым, так как одарил меня дерзкой самоуверенной улыбкой:

– Прошу прощения за моего друга Мэтта. Я предупреждал его, что такая прекрасная женщина, как вы, не захочет ужинать в компании парня вроде него. Так что я пришел к вам на помощь. Меня зовут Чак.

С абсолютно невозмутимым лицом я посмотрела сквозь него:

– Послушайте, Чанк…

– Чак.

– …не хочу быть грубой, но мне плевать, даже если бы вас звали Талула. Как я уже сказала вашему другу, я хочу поужинать в одиночестве. Поэтому, если не возражаете… – и я указала рукой на выход из кабинки.

Он положил локти на столик и окинул меня таким плотоядным взглядом, по сравнению с которым взгляд Мэтта был сама невинность.

– Я вас понял. Ухожу. Вы выглядите легкоранимой, поэтому таким образом защищаетесь. Но вам не надо бояться меня. Клянусь, я просто хороший парень, который хочет поужинать с красивой женщиной, а не с этими придурками, с которыми приехал в командировку.

Он улыбался, и я догадалась, что по его плану я в этот момент должна была, видимо, растаять.

– Чак, – я нежно улыбнулась, и его глаза победно сверкнули. – Если вы сию же секунду отсюда не уберетесь, я подниму такой крик, что мало не покажется…

Улыбка тут же сбежала с его лица, и он воззрился на меня с изумлением:

– Зачем же грубить?

– Вот именно, не я села к вам за столик без приглашения.

– Но я думал, мы просто…

– Чак. Просто отвали.

Он вспыхнул от злости, встал со скамьи и поплелся к своему столику, бросив на меня на прощанье неласковый взгляд.

Сердце гулко билось у меня в груди, а пальцы слегка дрожали, когда я потянулась за бокалом.

Открытая конфронтация – малоприятная вещь. Со стороны могло показаться, что я намеренно устроила эту стычку – ну просто стерва, и все! Но сквозь ресницы я видела, что еще одна фигура в костюме поднимается из-за того столика, подмигивая смеющимся приятелям, мол, я ее сейчас сделаю. Он шутовски одернул пиджак и поправил волосы, якобы готовясь к схватке. Так была ли я стервой? Или у меня было полное право защищаться, если мужчины сделали меня объектом для охоты?

Да, у меня было полное право.

Мой желудок тоскливо сжался, когда фигура в костюме направилась к моему столику. Для них это была просто игра. Посмотреть, на котором из них я сломаюсь.

Решив, что я лучше поужинаю в номере, чем буду терпеть это унижение, я взяла сумочку и начала вылезать из-за стола…

– Останьтесь.

Мои глаза взметнулись на знакомый голос, а внизу живота что-то предательски шевельнулось.

Чертов шотландец возвышался надо мной пару секунд, а потом молча сел на скамью напротив. Я ошеломленно смотрела на него. Какие у него все-таки потрясающие, невыразимой красоты глаза. Я не могла оторваться от них и как зачарованная сидела не шевелясь. И снова это покалывающее ощущение на коже… Так это он наблюдал за мной все это время? Так это на него реагировало мое тело?

С трудом я взяла себя в руки и расцепила наш взгляд. Сейчас он был в белой рубашке с расстегнутым воротом. Закатанные до локтя рукава, как и раньше, открывали сильные руки в татуировках. Его светлые волосы выглядели более темными, и я догадалась, что они просто еще влажные после душа.

Я вдруг представила, как он обнаженный моется в душе, и струи воды стекают с его великолепного мощного тела… и смущенно вспыхнула. Мне совсем не нравилось, что меня так тянет к человеку, к которому я испытываю явную неприязнь.

– Лучше так, чем я вышвырну отсюда какого-нибудь из этих уродов, – сказал он.

Я посмотрела на столик бизнесменов. Тот, кто собирался ко мне подойти, бросил на нас недовольный взгляд и вернулся к приятелям, которые тоже смотрели на нас насупившись.

Я повернулась к шотландцу, не зная, что и думать.

Он сидел с кислым выражением лица:

– В моем присутствии они не посмеют к вам приставать. Так что давайте представим, что мы за разными столиками, и поедим спокойно.

Я явно не вызывала у него теплых чувств.

– Почему вы мне помогаете?

– Вы, конечно, еще тот подарок, но я никому не позволю домогаться женщины против ее воли. Кроме того, я ваш должник. А я не люблю быть кому-то должен. Так что теперь мы будем квиты.

– Надеюсь, вы не рассчитываете на мою благодарность? – я вернула ему его же слова, сказанные в самолете.

Его губы дрогнули от желания расхохотаться на мою колкость, однако он овладел собой и промолчал, вместо ответа отхлебнув виски, которое принес с собой.

Так мы сидели и молчали, смотря куда угодно, только не друг на друга, и напряжение между нами сгущалось.

Нет, серьезно? Мы вот так и будем сидеть, игнорируя друг друга, как дети?

Я нарушила тишину:

– Если мы будем сидеть и молчать, как посторонние, вряд ли одного вашего присутствия будет достаточно, чтобы они прекратили свои домогательства.

Он прервал разглядывание зала и повернул ко мне голову:

– Поверьте, его будет достаточно.

Что ж, судя по тому, как он заполнил собой кабинку, возможно, он прав… Но… он делал сейчас для меня такое доброе дело, что я не могла не почувствовать к нему симпатию. Даже несмотря на его оскорбительное поведение и грубость. А кроме того, я хотела – во многом потому что меня все-таки сильно влекло к нему, чего уж скрывать, – убедиться в том, что у него есть и положительные качества.

– Я Эва Бриворт.

– А что, кто-то предлагал познакомиться?

Я вздохнула:

– Ну хорошо. Тогда продолжу мысленно называть вас «чертовым шотландцем».

Он посмотрел на меня недобрым взглядом. А чего ты хотел, дружок?

Тем не менее, чуть помедлив, он неохотно ответил:

– Калеб. Калеб Скотт.

– Почему мужчины делают это?

– Делают что?

– Говорят свое имя, а потом повторяют его вместе с фамилией. Это что, подсознательное подражание Джеймсу Бонду?

– Я уже жалею, что решил вам помочь.

Положительные качества? У него? Очнись, Эва!

– Знаете, Калеб, я не нуждалась в вашей помощи и не нуждаюсь. Я бы и сама могла решить свою проблему.

– Спасаясь бегством?

Я взглянула на столик бизнесменов. Они вернулись к своим тарелкам и беседовали между собой. Я повела плечами:

– Будь он один, я бы справилась. Но они, похоже, хотели развлечься, а я хотела спокойно поесть.

– Почему тогда вы приняли мою помощь? Вы могли просто встать и уйти, как собирались, – он с любопытством смотрел на меня и ждал ответа.

– Не все мужчины мерзавцы. Я это знаю. Но те, которые мерзавцы, в свою очередь, подразделяются на несколько подкатегорий. И хотя вы, несомненно, мерзавец, но из другой подкатегории, нежели они, – я махнула рукой в сторону мужчин, пристававших ко мне. – Вы все-таки получше. А это значит, что я готова смириться с вашим обществом, если это позволит мне спокойно съесть среднепрожаренный филе-миньон, вместо того чтобы давиться жестким куском неизвестно чего, что они присылают в номера под видом стейка.

– Довольно откровенно, – он снова отхлебнул виски.

– Итак, чем вы занимаетесь, Калеб?

Он поднял бровь:

– Светская беседа?

– А вам больше нравится слушать оскорбления? Я могу продолжить.

Его губы снова дернулись от еле сдерживаемого смеха, но он снова подавил свою реакцию. Хм-м-м. Твердый орешек.

– Я финансовый директор подразделения «Кото»[16] в Великобритании.

Вот это да. Шокированная этой информацией, я решила уточнить:

– Мы говорим об известной автомобильной компании?

– О ней, – он свысока посмотрел на меня и самодовольно ухмыльнулся. – Что, не ожидали?

– Честно говоря, нет. И вы занимаете там такую высокую должность! Я слышала, что «Кото» уже составляет серьезную конкуренцию известным техническим гигантам.

В глазах Калеба загорелся жесткий огонек:

– Мы их почти сделали. И планируем обогнать.

– В таком случае вы, должно быть, любите считать.

– Я умею считать.

Это был не совсем тот ответ, которого я ожидала, поэтому я хотела перефразировать вопрос, но он опередил меня:

– А чем вы зарабатываете на жизнь? Личный консультант по покупкам?

Я не повелась на его насмешливый тон:

– Почти угадали. Дизайнер интерьеров.

– В таком случае вы либо действительно хороший профессионал, либо содержанка.

Моя выдержка тут же улетела в форточку. С чего я взяла, что он из другой подкатегории, чем те мерзавцы в костюмах? Наивная.

– Потому что летела первым классом? – я вложила в эту фразу весь свой яд.

– Да, – он даже глазом не моргнул, – а еще дизайнерские туфли, бриллиантовые побрякушки…

– Вы угадали, разумеется, я содержанка. Причем у меня не один благодетель, которого я развожу на деньги, а целых три! Три папика! Вот повезло-то, да?

Калеб закатил глаза:

– Вы обижаетесь на любую фразу.

– Потому что все ваши фразы обидные.

– Ах, вот вы где, – внезапно у нашей кабинки появилась Эмили, глядя на Калеба несколько обеспокоенно. – Вы пересели за другой столик.

– Да, – он протянул руку, чтобы взять тарелку, на которой, как я заметила, тоже лежал филе-миньон.

– Приятного аппетита. Не нужно ли еще чего, сэр?

– Нет, – он немедленно приступил к еде, как всегда, без всякого «спасибо».

Я взглянула на Эмили, и она ответила мне грустной улыбкой:

– Я сейчас принесу ваш заказ.

– Большое вам спасибо.

Она ушла, а я посмотрела на Калеба со смесью неприязни и вожделения. Неприязни к нему и вожделения к филе-миньону.

Мой желудок громко заурчал, и я поспешно допила шампанское. Калеб поднял глаза от тарелки и весело посмотрел на меня. Это выражение шло ему в пять миллионов раз больше, чем высокомерная мина.

– Вы голодны?

– Умираю от голода. Вкусно?

– Да, – он ухмыльнулся и, дразня меня, отправил в рот большой кусок.

К счастью, Эмили пришла с моим ужином прежде, чем я успела выхватить у него стейк.

– Боже, спасибо вам! – я практически вырвала тарелку у нее из рук.

Она рассмеялась:

– На здоровье! Принести вам чего-нибудь еще?

– Шампанского, пожалуйста, – я постучала вилкой по боку моего пустого бокала.

– Может, желаете целую бутылку?

Что ж, если мне предстоит провести этот вечер в компании противного шотландца, то, наверно, желаю.

– Да, будьте так добры, – я улыбнулась ей и немедленно приступила к еде.

Я отрезала кусок сочного филе, набрала на вилку нежнейшее пюре, подхватила ею отрезанный кусок мяса, обмакнула все это в соус и отправила в рот.

От удовольствия я закрыла глаза и застонала, наслаждаясь божественный вкусом… Когда я проглотила и открыла глаза, чтобы отрезать следующий кусок, то вместо тарелки натолкнулась на взгляд Калеба.

Он как зачарованный смотрел на меня с полной вилкой, застывшей на полпути ко рту. Его лицо было напряжено, а черты искажены желанием, превратившим лед в его глазах в голубое пламя. У меня перехватило дыхание.

– Что? – прошептала я.

Он прищурился:

– Вы всегда едите так, как будто испытываете оргазм, или это шоу только для меня?

У меня загорелись щеки:

– Простите?

– В самолете кофе. Теперь стейк…

На моих щеках можно было жарить яичницу. Неужели я вела себя непристойно?

– Я… Я просто люблю кофе. И стейк.

То, что случилось дальше, поразило меня больше, чем его предположение, что я испытываю одинаковые эмоции от еды и от секса.

Калеб Скотт улыбнулся.

И это была не злобная ухмылка и не высокомерная усмешка. А теплая, веселая улыбка, которая вызвала в моей груди легкий трепет.

– Ты, конечно, уникальна, детка.

Я хотела найти в нем что-то хорошее, чтобы как-то оправдать свое физическое влечение, но это внезапное стеснение в груди и чувство, что не могу дышать (впервые такие симптомы проявились, когда я поняла, что влюбилась в Ника), обескуражили меня.

Точнее, напугали.

Подумать только, один нормальный поступок – и я уже готова забыть все те гадости, которые он наговорил и сделал мне сегодня. Я нахмурилась и наклонилась к тарелке:

– Не называйте меня деткой.

Он не ответил, и мы продолжили ужинать в тишине. Когда мы закончили, появилась Эмили, чтобы забрать у нас тарелки и предложить карту десертов.

– Спасибо, – сказала я ей, передавая пустую тарелку.

Я надеялась, что Калеб подхватит эстафету вежливости, но нет, он был верен себе – Эмили ушла, не дождавшись от него слов благодарности.

– Почему? – я сделала большой глоток шампанского.

– Что почему? – он смотрел непонимающе.

– Почему вы никогда не говорите «спасибо» и «пожалуйста»?

– Еще много лет назад я заметил, что подчиненные быстрее слушаются, когда я не употребляю слов типа «спасибо» и «пожалуйста», а просто ожидаю, что они сделают свою работу. Это психология.

– Во-первых, это в любом случае нехорошо. Во-вторых, ладно, это все-таки ваши подчиненные и вам виднее там, в офисе. Но сейчас вы не в офисе. Люди проявляют к вам доброту, а вы их даже не благодарите.

– Они не проявляют ко мне доброту, они делают свою работу.

– Если так, то вы будете правы, если вам попадется невнимательная официантка или нерадивый бортпроводник. Не за что благодарить людей, которые плохо делают свою работу. Но сегодня все, кто нам попадался, делали свою работу хорошо. И выразить им свою признательность – просто вопрос воспитания.

– Почему вас так на этом заклинило?

– Элементарная вежливость. Я из личного опыта знаю, когда несколько недель, а то и месяцев работаешь над каким-то проектом, какое это восхитительное чувство, если клиенты тебя потом благодарят. И как ужасно себя чувствуешь, если они не говорят ни слова. Причем ты прекрасно знаешь, что дом им очень понравился, потому что они позвали глянцевый журнал поснимать свой новый интерьер и выставили кучу фоток на страницах в соцсетях, чтобы похвастаться. Но ты так и не услышала от них ни «спасибо», ни хотя бы «молодец». Ты как привидение: они знают, что когда-то ты тут была, оставила свои следы, но они забыли о твоем существовании раньше, чем ты закрыла за собой дверь. Это некрасиво. И пусть работа бортпроводников не такая значимая, как украшение чьего-то дома или руководство финансовыми потоками крупной автомобильной компании, но они заботятся о людях. Кто-то боится летать, кто-то еле живой от усталости, у кого-то недавно случилось большое горе – и они изо всех сил стараются сделать так, чтобы хотя бы этот полет был для людей комфортным. Чтобы они не страдали от плохого обслуживания. Вот и Эмили. Принесла нам еду, улыбалась… А ведь мы даже не знаем, что у нее на душе, какой у нее был день. Не обижали ли ее те хамоватые парни за столиком… Возможно, для вас «спасибо» и «пожалуйста» ничего не значат. Но я абсолютно уверена в том, что каждое мое «спасибо» – в том числе выражающееся в двадцатипроцентных чаевых – дает Эмили силы работать дальше, и в том числе обслуживать неприятных клиентов, которым плевать на то, что она уже сутки на ногах, бегая на своих десятисантиметровых каблуках, потому что так требует босс.

Я перевела дух после этой длинной тирады и откинулась в кресле, ожидая его саркастического комментария. Но он молчал. Просто пристально смотрел на меня с непонятным выражением на лице.

– Что?

Вместо ответа он уткнулся в меню:

– Вы десерт будете заказывать?

Интересно, если я плесну на него шампанским, это будет сильно нехорошо с моей стороны?

Да ладно, я все понимаю. Но очень уж хочется.

Вздохнув, я тоже заглянула в меню:

– Буду.

Мы ждали Эмили, сидя в тишине. Наконец она подошла:

– Готовы заказать десерт?

– Можно мне шоколадное пирожное?

– Со взбитыми сливками или мороженым?

– С мороженым, пожалуйста.

– Прекрасно, – она повернулась к Калебу, но он отрицательно покачал головой и отдал ей меню:

– Ничего.

Эмили ушла, а я, нахмурившись, посмотрела на своего собеседника. Если так и дальше пойдет, у меня между бровями преждевременно появится морщинка.

– Я думала, что вы тоже будете заказывать десерт. Если бы я знала, что вы не будете, я бы тоже не стала.

– Почему нет? Кстати, прямо приятно, что вы едите стейк и пирожное.

– Обычно не ем. Но сегодня сделаю исключение, в качестве утешения.

– У вас большое горе или вы еле живая от усталости?

Удивленная, что он соизволил этим поинтересоваться (да еще моими же словами – оказывается, он меня внимательно слушал?), я пожала плечами:

– Я недостаточно выпила, чтобы это обсуждать.

– Понятно. Но я все-таки посижу с вами, пока вы будете есть свой десерт.

– Что ж, хоть и не хочется, но вынуждена признать, что я вам благодарна, – засмеялась я. – Жду не дождусь этого пирожного.

На этот раз никакой ошибки не было – он смотрел на меня мужским оценивающим взглядом.

– Да. Я тоже этого жду.

Он явно намекал на мою манеру наслаждаться вкусной едой. Я покраснела, надеясь, что он подумает, что это из-за шампанского. Но судя по его дерзкой ухмылке, он так не подумал.

Ох, мамочки.