Читать книгу Уходящие в Вечность. Часть 1 - Самира Фаттах - Страница 6

Рамазан смутно помнил тот день, когда перешел в мир иной его деспотичный дед Мухаммедрасуль, и последующую дележку наследства между отцом и дядей. Это было тяжелое время, так как завещание не было написано, а старший брат, Абдуррахман, не отличался благонравным поведением и честностью. К тому времени он уже был трижды женат, причем женился все три раза самовольно, не спрашивая позволения отца. Абдуррахман проживал со своей многочисленной семьей в дальнем крыле их большого дома, почти не общался с отцом и братом, время от времени грозя Мухаммедрасулю расправой, если тот будет вмешиваться в его дела. А Мухаммедрасулю не хватало сил справиться с сильным, непослушным, разнузданным старшим сыном. Смутное время в их семье длилось почти два года, пока братья полностью не разделились. Ахмедбаю удалось отстоять для себя отцовский дом. Абдуррахман, обиженный и недовольный, переехал в новые, только что отстроенные хоромы, в которые вложил баснословную сумму денег, и несколько лет не общался с младшим братом. Потом отношения их немного наладились, но всегда оставались прохладными и поверхностными.

К отцу Рамазан всегда относился с беззаветной любовью и благоговением. Справедливый и добрый, одетый всегда просто и без излишеств, Ахмедбай, тем не менее, после смерти отца очень скоро вышел в крупные промышленники и стал одним из богатейших людей города. Ему уже принадлежал большой рыбный завод, а во многих поволжских городах открывались его магазины и лавки. Энергичный и деятельный, он целыми днями пропадал на рыбных промыслах, на судоверфях и на пристанях. Его часто можно было встретить на заводе, где своих рабочих он знал по именам, относился к ним, как к детям, помогал больным и многосемейным. Далеко за полночь горела лампа в его кабинете – щелкая счетами, он проверял цифры из торгового оборота, перечитывал и сверял деловые бумаги. Ахмедбай весь отдавался работе. Он не пожелал жениться второй раз – не хотел, чтобы у его единственного сына была неродная мать. После смерти любимой жены Рамазан стал для него целью и смыслом жизни…

Вспоминая отца, Рамазан всегда представлял его таким, каким видел в последний раз. Встревоженное лицо, чуть тронутые сединой усы, совсем белые виски и окруженные мелкими морщинками усталые глаза. Таким видел его и во сне.

Рамазан рано научился читать. Ахмедбай смолоду любил старинные книги и рукописи и собирал дома библиотеку. На досуге он был не прочь почитать что-нибудь мудрое, но только времени ему на это постоянно не хватало. Поэтому он рано приобщил сына к дружбе с книгами.

В гимназию Ахмедбай сына не отдал. Он считал, что Рамазан достоин лучшего и поэтому приглашал на дом самых известных на тот момент учителей, которые охотно посещали эти уроки, ибо Ахмедбай никогда не скупился в средствах на образование сына. Рамазан учился увлеченно, почти жадно, ему все было нужно, все было интересно, он забрасывал своих наставников многочисленными вопросами, даже ставя их иногда в тупик.

Одним из преподавателей Рамазана был Хайретдин хазрат, обучавший его основам ислама, восточным языкам и литературе. Это был уже пожилой, невысокий, худощавый человек. Его лицо, смуглое и морщинистое, излучало доброту и любовь, говорило о высокой духовности, даже одухотворенности его внутреннего мира. В молодости Хайретдин учился в Бухаре, потом какое-то время был имамом махаллинской мечети[25], но уже давно покинул это поприще.

«Теперешние муллы – рабы денег, почестей и славы – говорил он. – Они зазубрили некоторые истины и дальше этого думать не хотят. Мне тяжело и невыносимо находиться среди них».

Чтобы как-нибудь прожить, он стал давать частные уроки восточных языков и, часто бывая в семье Ахмедбая, постепенно стал его ближайшим другом, а для Рамазана – добрым духовным наставником.

Именно через него Рамазан познакомился с тем исламом, который не преподавали в обычных медресе[26] и нельзя было услышать в наставлениях махаллинского муллы. Прежде всего учитель начал с того, что не стал будить Рамазана на утренний намаз. И вообще не требовал точного исполнения всех предписаний ислама. «Человеку нужно думать и понимать, что он делает и зачем он это совершает. Все действия должны быть осознанными. И намаз нужно творить со вдохновением, и сердцем чувствовать присутствие Аллаха. Рамазан еще мал, пусть спит. Не нужно его мучить. Он сам решит, что и когда ему делать».

Ахмедбай сначала был очень возмущен, даже чуть не прогнал учителя, но, решив к нему поближе присмотреться, все-таки оставил его на время. Рамазан хорошо запомнил беседы отца и Хайретдина хазрата, часто переходящие в жаркие споры, которые обычно проходили вечерами на веранде. Горел красный абажур, множество ночных бабочек носилось вокруг лампы.

Учитель говорил о каких-то семи путях, которые должна пройти душа, о ее путешествиях по просторам Вселенной после смерти и возвращении на землю.

Он читал строки известных поэтов-суфиев – Руми, Джами, Хайяма[27], подкрепляя их примерами из жизни. Ахмедбай, будучи правоверным мусульманином, спорил, доказывая все те же банальные истины, о которых каждую пятницу говорилось в проповеди в мечети, но потом заинтересовался иной точкой зрения и уже слушал Хайретдина, почти не перебивая. Позже Ахмедбай окончательно стал сторонником суфизма[28], он начал видеть смысл жизни совсем по-другому.

Кроме обязательных уроков Рамазан проводил с Хайретдином хазратом много свободного времени. Именно в эти часы неторопливой задушевной беседы где-нибудь в саду или на берегу реки умудренный жизнью наставник рассказывал о давно минувших временах, былых народах и царствах.

Учитель часто разговаривал с ним по-арабски и на фарси. Иногда он делал это вперемежку, общаясь то на одном языке, то на другом. Получалось что-то вроде игры.

Рамазан быстро запоминал незнакомые слова, они легко укладывались в его голове именно при помощи такого непринужденного разговора. Вечером, встречая отца, он с гордостью начинал болтать с ним на разных языках.

Ахмедбай вначале понимал сына, потому что он тоже в свое время изучал восточные языки, но через некоторое время Рамазан легко его обогнал в этих знаниях.

Хайредин хазрат постоянно читал какие-нибудь стихи.

«Все мы тленны, дитя, таков Вселенной ход.

Мы – словно воробьи, а смерть, как ястреб, ждет.

И рано ль, поздно ли – любой цветок увянет, —

Своею теркой смерть всех тварей перетрет[29]»

Рамазан не понимал тогда глубокий смысл подобных философских стихов, но он чувствовал музыкальный ритм баитов[30] и ему нравилось повторять их вслед за учителем. Беседовал Хайретдин хазрат просто, осторожно и ненавязчиво. Задавая наводящие вопросы, он заставлял мальчика самого додумываться до некоторых истин, предоставляя широкое поле для размышлений. Будучи прекрасным знатоком и большим любителем поэзии, он знал на память целые поэмы и газели[31] Низами, Навои, Хафиза, Бедиля[32].

«Пусть книги будут твоими вечными друзьями, Рамазан, – говорил ему тогда учитель. – Ни один мударрис[33] и наставник не сможет ответить тебе так, как отвечают книги. Ты будешь читать, многое для тебя станет ясным. Но пусть раздумья и сомнения никогда не оставят тебя, ибо истинный иман[34] рож- дается только после долгих поисков и размышлений».

Это тоже были довольно крамольные высказывания. Мулла в мечети говорил, что сомневающихся Аллах накажет. Благодаря учителю Рамазан страстно полюбил поэзию. Она стала его миром, где отдыхала и наслаждалась душа. Многого он еще не понимал, но набор красивых музыкальных фраз ласкал его слух. Неведомые дали, где может быть никогда он не сумеет побывать, звали его. Далекие миры, которые никогда не познать, манили его.

От стихов так сладко и блаженно становилось на сердце и так хотелось жить… А жизнь лежала перед ним, она была такая ласковая, заманчивая, еще почти не начатая, подобная чистому листу бумаги, на котором предстояло начертать строки своей судьбы.

Жизнь открывала ему целый мир. Она звала его, и сердце отвечало на зов, билось часто и гулко. Рамазан чувствовал прилив энергии и сил, но не было еще у него любимого дела, которому он мог бы отдать всего себя.

Воспитанный в роскоши, в неге и богатстве, он с трудом находил свою дорогу в жизни.

Так шло время, и уже подкрадывалась юность.