Читать книгу Уходящие в Вечность. Часть 1 - Самира Фаттах - Страница 9

Как-то раз Гюльнара не вышла в назначенный час. Половину ночи Рамазан простоял под ее окном, и не дождавшись, побрел домой. Жизнь сразу потеряла свой смысл, на сердце стало тоскливо и совсем пусто. До утра он в немом отчаянии, чувствуя в груди тяжелую, давящую пустоту, просидел у себя в комнате. Он не знал, что случилось. Но ему было страшно… И он никак не мог объяснить себе этот страх. Это было какое-то животное чувство неведомой опасности. Когда утром его позвали пить чай, он не вышел.

Около полудня Ахмедбай сам зашел к нему в комнату. Рамазан сидел на кровати бледный, неподвижный. Отец положил руку на плечо сына.

«Что ты наделал, Рамазан! – с болью в голосе произнес он. – Как ты мог? Сейчас приходил брат и сказал, что его дочь при смерти. И все по твоей вине. Почему ты молчал об этом?»

Рамазан бросился к отцу:

«Что? Что случилось?»

Он весь дрожал.

«Я ведь знал, что вы видитесь, и не хотел вмешиваться до поры до времени, понимая, что такое любовь. Конечно, мне очень не нравилось, что ты связался с дочерью моего брата. Ведь от этой семьи – лишь одни беды и несчастья. Но я даже представить себе не мог, что у вас зайдет все так далеко. Вчера Гюльнара выпила какое-то снадобье, чтобы ваше дитя никогда не появилось на свет. Боже, сын мой! До чего же ты дошел! Как ты мог пойти на такой грех? Ведь я тебя не так воспитывал!»

Рамазан медленно опустился на ковер. Ноги не держали его. Пытаясь вздохнуть, он открыл рот, но чья-то холодная рука сжала ему горло, и он задыхался.

«Отец… Я не знал… я ничего не знал», – прошептал он.

«Как – не знал?! Ты же сам сколько времени ее добивался, а потом овладел силой! Она же все рассказала своей матери! Я никогда не думал, что ты на это способен! Ведь я всегда учил тебя богобоязненности и благочестию и так верил в тебя!»

Рамазану хотелось сказать отцу, что все это происходило не так, но голос пропал, горькое отчаяние душило его. Страшно было то, что отец считает виновником его одного, страшно было, что Гюльнара предала его, страшно было, что он уже никогда не увидит ее…

Спустя несколько часов Рамазан приплелся в дядин дом. Едва он переступил порог, как несколько женщин, родственниц и дядиных жен, накинулись на него.

«А, негодник! Явился! Бесстыжие глаза твои! – Идет, как ни в чем не бывало! До чего довел девочку! – Если она умрет, грех будет на тебе одном! – Тебе за нее отвечать перед Аллахом!»

Они окружили его, готовые разорвать. Подошел дядя Абдуррахман и разогнал разъяренных женщин. Полный, круглолицый, постоянно и часто не к месту глупо-веселый, в невероятно узких брюках, сегодня он был бледен и строг. И так странно было видеть его, бесшабашного, неуемного в веселии человека в таком состоянии, так не шло это ему.

Дверь скрипнула, и Рамазан очутился в полутемной комнате со опущенными шторами, где все было пропитано удушающим запахом какого-то лекарства. В углу стояла голубая никелированная кровать и на ней, на белоснежном белье, лежала Гюльнара. Волосы ее разметались по подушке, прекрасное лицо казалось чужим и совсем белым.

С сильно бьющимся сердцем приблизился к ней Рамазан. Она была без сознания. Прерывистое дыхание с хрипом вырывалось из ее запекшихся губ, на бледном лбу выступили капли пота. Дядя грубо толкнул его:

«Вот, полюбуйся, что ты наделал!» – зло прошипел он. Гюльнара почувствовала присутствие Рамазана.

Ресницы ее слабо дрогнули, она на мгновение пришла в себя и чуть приоткрыла глаза:

«Кто здесь?»

Рамазан, не в силах больше сдерживать волнение, кинулся к ней:

«Гюльнара!.. Что же ты? Почему не сказала? Зачем ты так сделала?»

О, если бы он знал обо всем раньше, он ни за что бы не допустил того, что сделала его любимая. Рамазан бросился бы в ноги к отцу, покаялся бы во всем и просил разрешения на женитьбу. Но теперь уже поздно… Поздно!

Он целовал ее холодные руки, стоя перед ней на коленях, как безумный повторял:

«Зачем? Гюльнара, зачем?»

Слезы текли по ее рукам и падали на пол. Абдуррахман тоже не выдержал, прослезился.

Гюльнара, снова открыв мерцающие нездоровым горячечным блеском глаза, произнесла страшным, звенящим шепотом:

«Уйди отсюда, мучитель мой. Я не хочу тебя видеть!

Ты один виноват, ты довел меня до этого…»

«Ты не узнаешь меня!», – в отчаянии прошептал Рамазан.

«Уйди, сейчас же уйди, я ненавижу тебя!» – эти слова, произнесенные уже громко чужим, хриплым голосом, отняли у Гюльнары последние силы и она вновь потеряла сознание.

Абдуррахман поднял Рамазана с пола и вывел из комнаты.

Дальнейшие события Рамазан плохо помнит. Сколько прошло дней, он сказать не мог бы, утратив чувство реального времени. Он потерял все, что имел: разум, честь, желание жить и целыми днями сидел в своей комнате, ни о чем не думая, никого не видя и не зная.

Ахмедбай больше ни в чем не обвинял его, ни единого упрека не было сказано с его стороны. Может быть он понял, что вина Рамазана была лишь наполовину. И все же до сих пор тот период жизни жжет Рамазана стыдом и раскаянием. Иногда отец заходил к нему, пытался заговорить о посторонних вещах, но Рамазан закрывал уши руками, зарывался головой в подушку, чтобы не слышать ничьих голосов и не видеть ничьих лиц. Он не терпел присутствия людей и запирал дверь на ключ, чтобы никто не мешал предаваться своему горю. Рамазан не знал, жива ли Гюльнара, он даже не догадывался спросить об этом. И только одна мысль жестоко и неумолимо преследовала его: счастье его кончилось навсегда, без Гюльнары ему не жить.

Как-то утром, войдя к сыну в комнату, Ахмедбай не нашел его на своем месте. Встревоженный отец кинулся искать Рамазана по всему дому, – его нигде не было. Предчувствуя недоброе, он метался туда-сюда, когда слуга его, садовник, подбежал к нему и, почти крича в самое ухо, сообщил, что Рамазан лежит под деревом и неизвестно, жив он или мертв. Ахмедбай, не помня себя, кинулся туда, куда указал садовник.

Рамазан действительно лежал под старой яблоней, под ним темнела лужица крови, а рядом валялся кривой садовый нож. Подбежали слуги, быстрой походкой подошел Хайретдин хазрат. Рамазана подняли с земли. Он был жив, но находился без памяти. В руке Рамазан судорожно сжимал платок, принадлежащий когда-то Гюльнаре.

Его отнесли домой. Пришел табиб, и, осмотрев рану, сказал, что она не опасная, но мальчик потерял много крови и ему нужен покой и тщательный уход. К вечеру поднялся сильный жар, состояние его ухудшилось и табиб остался около больного на всю ночь. Рамазан горел, как в огне, и бормотал всякую чушь.

Пять суток крепкий организм боролся со смертью. Пять тревожных бессонных ночей не отходили от него отец и Хайретдин хазрат. Табиб на это беспокойное время переехал в дом к Ахмедбаю и тоже все ночи напролет был рядом с ними.

Среди бредовых видений Рамазан видел Гюльнару. Она ждала его в саду, протягивала к нему руки и сразу исчезала.

Она танцевала на площади, на ней было золотое парчовое платье, переливающееся под солнцем до боли в глазах. Рамазан пробирался к ней через толпу, но люди не пускали его, загораживали дорогу. Стояла жара, духота, во рту было сухо и горько, очень хотелось пить. Он рвался, толкал мешавших ему людей. А Гюльнара смотрела на него, смеялась и таяла.

Рамазан метался по постели, постоянно сбивая повязку, не узнавая ни отца, ни учителя.

На шестые сутки, наконец, он заснул крепко и спокойно сном выздоравливающего человека.

Прошло еще несколько дней, и Рамазан почти поправился. Но на лице его светилась печать тихой грусти и покорности судьбе. Он равнодушно выполнял все предписания табиба, безразлично слушал отца, молча принимал советы Хайретдина хазрата.

Но мудрый учитель знал из древних книг великого врачевателя Ибн-Сины, что здоровье телесное напрямую связано со здоровьем душевным и наоборот. И поэтому, видя, как затягивается рана и крепнет организм Рамазана, но душа его больна и слаба, учитель посоветовал Ахмедбаю отправить мальчика в путешествие, ибо перемена места и новые впечатления, невиданные города и земли благотворно повлияют на здоровье души. Он предложил послать Рамазана на учебу в Бухару, где в одном из больших городских медресе преподавал богословские науки друг его юности Хамидулла махдум[40].

Долго не соглашался отпустить так далеко своего любимца Ахмедбай. Но Хайретдин хазрат сумел убедить его в том, что это единственный выход спасти сына: ведь, оставшись дома, где все будет ему еще долго напоминать о случившемся, Рамазан может опять повторить страшную попытку сделать то, что не удалось тогда в саду.

Ахмедбай думал несколько дней и, наконец, скрепя сердце, дал согласие, найдя доводы Хайретдина вполне разумными.

Стояла осень, когда Рамазан со своим учителем выехали в Бухару – тихое, мягкое, благословенное время. Сезон изнуряющей жары уже прошел, дни были ясные, еще теплые, солнце ласково припекало. Но ночи уже дышали прохладой и чувствовалось скорое наступление холодов.