Читать книгу Город Че - Саша Антушевич - Страница 2

Звякалки появились осенью, в первых числах ноября. Город готовился ко дню рождения. На фоне закоченевших, голых ветвей серые люди развешивали флажки – украшали безликие хрущёвки и сталинки, чиновничий бетон и рубиновый кирпич.

На озябшую землю робко опускался первый снег и тут же таял. Дыры в асфальте были похожи на глаза, полные слез. В них отражалось белое, пористое небо.

В квартиры начали звонить. Среди тишины – звук. А когда шли открывать – никого. Пустая и гулкая лестничная клетка, стук удаляющихся шагов, иногда застывший в воздухе смешок. И так не раз, и не два, а тысячи раз в тысячах домов.

Сначала люди боялись говорить друг другу, что с ними приключился такой морок: думали, это хулиганы. Потом и вовсе перестали открывать двери. Но в них звонили, в них стучали. И вот однажды фрезеровщик Гена за кружкой тёмного в тёмной пивной осторожно сказал дружку:

– Знаешь, ко мне хулиганы какие-то повадились. Звонят в дверь и убегают.

Над головой дружка мельтешил футбол. Вокруг гомонили здоровые мужики – все свои, все работяги с тяжелыми руками и мясистыми затылками.

– Ты их видел? – сварщик Никита напрягся, глотнул из своей кружки. Он был высоким и жилистым, словно его мягкое тело вытянули, как лапшу, и оставили сушиться на солнце, вот он так и застыл – длинный и смуглый.

– Нет, не успел, – Гена понизил голос. – А что?

– Да так, – Никита дёрнул плечом. – Просто ко мне в дверь тоже звонили. Я уж начал думать, что схожу с ума. Но вдвоем же мы не могли свихнуться. Значит, это банда какая-то звякает.

– Поймать и надавать.

– Да ладно. Сам будто такого никогда не делал в школе.

– Я? – возмутился Гена шутливо, – Никогда!

По первому ледку стучали каблуки. Женщина в синем пальто шла уверенно, изредка поскальзывалась, но не падала. Она легко размахивала руками: правой – левой – правой – левой, как метроном.

Успела проскочить на зелёный. Справа мелькнули окна пивной, где оттягивались после смены ребята с литейно-механического. Она завернула во двор, вилявший криулями. На детской площадке, среди высоченных тополей, словно нахохлившиеся птицы, притихли матери. Толкаясь, с горки съезжала малышня.

Ноздри резал холодный, жёсткий воздух. Воздух горчил.

Впереди показался розовый домик с большими, чистыми окнами. Женщина прибавила шагу. Перемахнула через узкую односторонку по затёртому пешеходнику. Взмахнула на высокое крыльцо…

Никита и Гена учились в одном колледже. Потом пришли на завод. Оба были местные – череповецкие. Один высокий, с острыми, хищными чертами – Никита, второй мелкий и щуплый – курносый нос, уши оттопыренные – Гена.

Но на работе они проходили по одному разряду – Болик и Лёлик. Донимали начальство бесконечными жалобами и нытьем: то недоплатили им, то щи в столовке жрать нельзя, то бригадиром не того поставили. Было в них что-то общее – смешинка. И шутки были одни на двоих – дурацкие.

Никита стеснялся женщин. Говорил, что никогда не женится. Все силы свои тратил на обустройство дома в деревне, куда хотел удалиться в старости (до которой еще ой-ой сколько) и где хотел жить, как бирюк, выезжая только на охоту и рыбалку.

Гена, с его средним профессиональным, умудрился приклеить к себе учительницу математики из тридцатой школы – быструю и ловкую Анастасию Николаевну. Эта молодая женщина – не слишком красивая, но умная, стала для него идолом. Она всё пыталась «сделать из него человека». Читала вслух Достоевского и Набокова, отправляла учиться в институт:

– Без корочек не пробиться!

Она покупала ему рубашки в мелкую полоску, замшевые туфли. Отучила носить жиганку и трикотажный спортивный костюм.

Гена слушал её и улыбался. Он дарил ей розы, писал под окнами: «доброе утро, солнышко!». Пел страдательные песни под гитару. Любил её атласные щёки, её строгие серые глаза, которые как гранит, её бледные слабые руки. Он любил её, как любят всё возвышенное – с придыханием.

В школу пришло распоряжение – вычислить и приструнить хулиганьё. В мэрии решили, что именно у них рассадник. Пронюхали журналисты. С самого утра у крыльца тёрлись камеры.

Анастасия Николаевна ласточкой впорхнула в бело-голубой класс. Навстречу поднялись бедовые головы – седьмой «Б». Шёлковые волосы, модные растянутые вещи, пальцы в чернилах. У каждого уже свои отдельные мысли, свой взгляд на всё на свете.

На учительнице было шерстяное платье в синюю клетку. Ей нравилось мять в руках складки на юбке, нравилась ткань.

– Все. Можете садиться, – она разделила стопку тетрадей на две, – Оля, Катя, раздайте.

Две одинаковые девочки – невзрачные, с жидкими косичками – медленно двинулись по проходам. За партами зависли одноклассники. Мальчиков больше, чем девочек: физико-математический класс.

– Ребята, прежде всего, я хочу предупредить вас. В полиции уже всё знают. Тот, кто этим занимается, должен, признаться. Сам. Тогда всё будет намного проще. И наказание, наверное, смягчат. Если оно вообще будет.

Дети застыли. «Что у них на уме?», – раздраженно думала она.

Девочки вернулись на свои места – в разных концах класса.

– Вы подумайте, – она немного хрипела. – Нехорошо ведь.

Взлетела красная ладонь.

– Оля?

– Анастасия Николаевна, это люди делают?

– А кто?

– Не знаю, – прошептала Оля. – Но мне страшно. Я вчера весь день одна была. Так к нам раз пять звонили. Это конец света, да?

– Что ты говоришь такое? – учительница украдкой щупала подол своего платья под столом. – Вот, видите, ребята, какую хулиганы разводят паранойю. Поддаваться не надо. Всё у нас хорошо.

Гена возвращался после смены. Он жил в однокомнатной квартире на пятом этаже в доме без лифта. Ноги казались чугунными чушками. Он еле поднимал их, карабкаясь по лестнице. Площадки тонули в болезненном, мутном электричестве. Гена смотрел на двери, на тени в углах, чтобы удостовериться, не скрывается ли там звякалка, чтобы поймать тварь с поличным. Но было пусто.

В квартире пахло семечками. Утром, когда жарил яичницу, нечаянно пролил масло на пол. Вытер кое-как. Поэтому на линолеуме возле плиты было скользко.

Он аккуратно обошел это место. С шумом открыл рассохшуюся форточку. В комнату влетел заморозок – промозглый ноябрьский ветер.

Гена стащил колючий свитер и бросил его на стул.

Обои в кухне ещё с девяностых годов, бумажные, с бледными разводами, уже порядком драные во многих местах отставали от стен. По полу ползала сонная муха, она тыкалась в плинтус, пытаясь найти место, где уснуть.

В матовом плафоне над столом покоились десятки её сородичей, похожие на изюм.

Гена взял со стола недоеденную, уже сухую корку хлеба и начал её жевать.

На предплечье синела армейская татуха.

Настроение было сносное. Завтра, перед сменой, они вместе с Анастасией Николаевной собирались на праздничную ярмарку. Власти обещали салют.

Вдруг в прихожей звякнуло. Гена сглотнул: «Опять начинается».

Он тихо опустился на пол и медленно подполз к окну. Выглянул – у подъезда никого. Только слепой фонарь подсвечивал пустоту.

Двинулся в прихожую. Свет он включать не стал. В выпуклый глазок просматривалась дверь напротив – богатая, обшитая кожей, с большим импортным замком. В соседней квартире жил заместитель мэра по вопросам ЖКХ.

Спину холодило. Парень отвернулся от глазка. «Что за дела?» – думал он, наполняясь мороком. – «Нельзя так».

Потом, на всякий случай, вновь посмотрел в дырку, зажмурив один глаз, как снайпер. Никого. И тут неожиданно, да так, что сердце ухнуло и застучало в горле, раздался протяжный звяк – «дзыыыынь». На руках Гены, рабочих сильных руках, волосы поднялись, как кошачья шерсть. Он потянулся к телефону.

***

– Маленькие паразиты, – шипела учительница математики. – Никто не сознаётся.

– А вы детектор попробуйте, – вставил Никита. Он сидел с подвязанной щекой – лез зуб мудрости.

– Ты шутишь что ли? – не поняла Анастасия Николаевна.

Гена дымил у окна:

– Я так с ума сойду…

– Да, что ты, в самом деле! Это просто какая-то хитрая технология! Наверняка они научились контролировать систему, – предположил Никита, – через комп. –Он закрывал рот рукой, которой придерживал больную челюсть, поэтому голос его звучал глухо.

– Какую систему?! Ты чего?! Это же дверные звонки! И почему тогда этих хакеров долбанутых ещё не поймали? – вскинулся Гена.

– Потому, что в полиции долдоны работают, – учительница хлопнула себя по коленям.

Парни с интересом посмотрели на неё.

– Ладно, – она махнула рукой. – Давайте я картошки пожарю, что ли?

На исторической улице пахло шашлыком. Дым поднимался от мангалов, от сковородок, на которых жарили блины, от самоваров, от красных, развязных ртов. Над площадью, с бронзовым городским головой в центре, парило. Продрогший музыкант играл Шуберта на старинном рояле. Люди обходили его стороной.

Разгоряченные скоморохи из ДК «Химиков», «Строителей» и «Металлургов» танцевали и пели псевдонародное для химиков, строителей и металлургов.

Кокошники в стразах, красный атлас, ловкая присядка с выпадами. Старообрядцы в «криуле» пугали ребятню фокусами с тёсанным бревном.

Серебристые шары на тоненьких веревочках рвались в небо – низкое, печальное, увлекая за собой малышню.

Люди кучей мотались из стороны в сторону. Мокрый холод заползал под одежду. Люди ёжились, дули на руки и под воротники.

Хлопали флаги.

Мужики медленно наливались водкой.

Анастасия Николаевна измазала свое синее пальто кетчупом и теперь старательно затирала пятно салфеткой.

– Не надо так, девушка, – поучала её какая-то суетливая толстуха. – Вещь испортите.

Учительнице хотелось грязно выругаться, но она сдерживалась, помня, что она педагог, и лишь сконфуженно улыбалась.

– Как же ты так, солнышко, – почему-то извинялся Гена, хоть он был и не виноват. В честь праздника он надел новую куртку – горчичную, военного образца.

Анастасия Николаевна представила, как бьёт его по щеке – хлестко и немного театрально.

– Вот и испортили, – подвела итог незнакомка.

– Ничего не поделаешь, – снова улыбнулась учительница.

– Так уж всё сделали, – хмыкнула толстуха. – Я ж говорила – лимоном надо.

«Где б я его взяла сейчас?» – ворчала про себя Анастасия Николаевна.

– Вам в дверь сегодня не звонили случайно? – она сузила свои круглые глаза, которые как гранит.

Женщина поджала губы и отвернулась.

Трамвай трясло. Народу было немного, все сидели и покачивали головами в ритм хода. От поручня к поручню летала кондукторша – жёлтая, изможденная женщина с пропитым лицом. В полёте она отсчитывала сдачу и отрывала билетики.

Учительница положила голову на Генино плечо.

«Он мой рыцарь», – повторяла про себя сквозь дрему. «И будет драться за меня до последней капли крови». Она обняла его руку.

Гена весь подхватился и слегка улыбнулся – только уголками губ.

– Пс, пссс, – позвали откуда-то.

Молодые люди открыли глаза. Напротив сидела горбатая старушка, похожая на жабу. Из-под коричневого платка выбивались сальные патлы и липли к мокрому лбу. Она смотрела внимательно, часто моргала, словно у неё был тик.

– Всё хорошо у вас? – спросила.

– Да, – сипнул Гена.

– Неуверенно больно говоришь, – старушка погрозила распухшим пальцем.

– Почему? Уверенно, – Анастасия Николаевна выпрямилась. На её груди темнело пятно.

– Хи-хи, – попутчица захихикала в кулачок.

– А? – изумились ребята.

– Дзынь! – брызнула бабка.

Девушка и парень выпучили глаза.

– Дзынь!

– Что с вами?

– Дзынь! Дзынь!

– Женщина? Вам плохо?!

– Дзынь, дзынь, дзынь! Думаете, кто я? Дзыыынь!

Трамвай катился под горку к тёмной полноводной реке. На набережной начинался салют. Снаряды лопались на высоте, выпуская красные, жёлтые, синие сверкающие брызги. Эти брызги хотели стать звёздами – прилипнуть к небу, закрепиться там, но бессильно опадали, как конфетти.