Читать книгу Вечный эскорт - Саша Кругосветов - Страница 7

О дни ушедшей юности! Каждый вспоминает их по-своему. Я словно иду по железнодорожным путям, оборачиваюсь – вижу уносящийся к горизонту забвения экспресс моих юных лет, ветер приносит оттуда обрывки воспоминаний, столь дорогих моему сердцу, но никому другому теперь уже не нужных. Все проходит, и это пройдет.

Экклезиаст правит миром!

Мои отношения с женщинами были тогда (двадцать-тридцать лет назад) в основном плутовскими. Я отличался в них практичностью, шутливостью и насмешливым натиском. К услугам платных цыпок, которых с удовольствием снимали на Невском у кинотеатров Художественный и Колизей мои еще более насмешливые и менее разборчивые институтские друзья, я не прибегал, презирать подобные развлечения – не презирал, но вообще-то избегал их.

Однажды в воскресенье заскочил к знакомому по отдыху в Крыму – Эдику Каплану. У него была комната в огромной, захламленной, как чулан с велосипедом, оленьими рогами и чьей-то бабушкой, коммуналке на Невском, как раз напротив Колизея. Бабушка знала меня, впустила: «Эдик ушел, сказал – ненадолго, подождите». В его комнате – рыхлая деревенская деваха.

– Ты к Эдику? Сейчас вернется. Он не один. С Маркушей и Вовиком. Побежали в вендиспансер. В марганцовке пополощутся и анализы сдадут. Да нет, я не в обиде. Они меня хорошо вчера все втроем приняли… Хорошие парни. У меня давно таких не было, интеллигентные ребята, про Хемингуэя рассказывали, и мужики что надо. Поговори с ними, пожалуйста, боюсь, как бы не обиделись. Я вчера хлебнула лишку – водка, вино, намешала всего, – а потом песни пела «я не такая, я жду трамвая», может, и выражалась не так. Еще подумают, какая-нибудь некультурная. А ты не хочешь со мной, парнишка? Посмотри на сосочек – словно ягодка в соку. У городских такой не найдешь. Как ты хотел бы, может, по-французски? Не хочешь или просто стесняешься? Ну и зря. С утра оно всегда в охотку.

Девушка была так себе, да меня на эти приключения и не тянуло. В Париже, правда, однажды снимал путану. Не понравилось. А вообще-то, брезговал. Да и зачем? Мои институтские подружки и приятельницы, без сомнения чудные девушки, не отличались пуританскими нравами и, не обременяясь сложными морально-нравственными императивами, с удовольствием и вдохновенно отдавались веселому, легкому соученику, своему брату – студенту.

Их приятно удивляла моя образованность, а также интригующий комментарий в самые горячие минутки: если крики, то Дунгласа, если фрикции, то Фербенкса (про Фербенкса я до сих пор не знаю, кто это; есть актер такой, и почему это его фрикции, какие такие особенные фрикции у этого Фербенкса?), если эякуляция, то Кулиджа или Янга, смотря по обстоятельствам.

Спросите меня, чем я занимался. Чем вообще занимаюсь? Учился, работал, женился. Сейчас книги пишу. Много поездил. Всюду – молодые женщины. Женщины, девушки, missis, miss, замужние, незамужние. В транспорте, на заводе, на конференции, студентки, слушательницы, стюардессы…

Какое счастье, что у нас нет харассмента, на всех можно взирать, пялиться, со всеми флиртовать – абсолютно безнаказанно. Взирал и пялился – везде я искал нужную мне геометрию, везде искал контуры ундины.

Почему ундины? Я отнес Ана-подобных девушек к ундинам, русалкам. Ясно, что эта порода вышла из моря. Не исключено, что все люди когда-то вышли из моря. Может, и не все. Но у некоторых девушек точно есть русалочьи гены. Кто учил древних шумеров наукам, гончарному делу? Кто преподавал им астрономию, объяснил устройство и воспроизводство метрической системы мер и весов, заново открытой во Франции в конце восемнадцатого века? Предание гласит, это сделал некий мудрый человек, который выходил к шумерам из моря. Неведомый морской мудрец Оанн. Его дочерей называли русалками.

Как описана ундина, девушка-контрабандистка, в «Тамани» Лермонтова? Гибкий стан, длинные волосы, золотистый загар, прямой нос, сияющие, проницательные глаза, излучающие магнетическую силу. Порывистая словно ветер, подвижная как ртуть. Чудно нежный взгляд, влажный, огненный поцелуй. Решительная и естественная. Истинно природное существо с сильным характером. Коварная, готовая терпеливо ждать своего часа, способная не задумываясь убить человека из-за одного только подозрения. Такова девушка-контрабандистка из «Тамани».

Такова ли моя Ана? Не знаю, не знаю. И да и нет. Но очень похоже. Точно, что природное существо. В ней есть естественность и сила. Не станет кривить душой, но и сердца своего не откроет. Никому и никогда.

Русалки, девушки из забытой сказки, принадлежат романтическому загадочному миру. Морские дивы, бесконечно одинокие в мире людей. Так же как, по большому счету, и я сам. Потому, наверное, меня так и тянет к ним.

Женщина – море, пучина, мужчина – ныряльщик за жемчугом!

В чем главная правда ундины, в чем ее сущность? Каковы зримые очертания этих женщин, пришедших с зачарованных островов – зачарованных, а как же иначе? – у берегов которых, на пляжах – конечно же, золотистых – водятся потрясающие русалки, расчесывающие гребнем – без сомнения, перламутровым – свои блестящие волосы? Кому удастся пересечь широкий туманный океан, окружающий зачарованные острова, и добиться нежной дружбы с языческими полунимфами – полуземными созданиями?

Высокие, очень высокие, с необычной грацией женщин другого, мало нам знакомого человеческого вида. Но все ли высокие представительницы слабого пола обязательно ундины? Нет, конечно, нет. Мы, посвященные, одинокие путники, бредущие по планете в поисках своей единственной русалки, ундинофилы, готовые обнять ее и навсегда уснуть в неземных объятиях, мы все давно сошли бы с ума.

Но тогда кто они? Ни красота, ни рост девушки не являются обязательным признаком, гарантирующим наличие древнего гена коварной морской дивы.

Может, упростить поиск и отсечь вульгарных? Нет, вульгарность не исключает присутствия таинственных черт ундины: странной завороженной грации, неуловимой, гибельной, неземной, даже чуть звериной, нечеловеческой прелести, которая отличает их от других наших знакомых. Рабская зависимость от обычных пространственно-временных и причинно-следственных связей – вот в чем главное отличие земных женщин от русалки, живущей вроде бы здесь, рядом, а на самом деле – в другом измерении, на неведомых островах с замороженным временем, куда нам путь заговорен с начала веков, с момента изгнания Адама и Евы из рая, на островах, где милая моему сердцу ундина играет с себе подобными, говорит с ними на праязыке эльфов и где ее мысли передаются другим русалкам без использования топорных по своей природе слов и звуков.

Сколько лет ундина остается ундиной? Не знаю, для меня это до сих пор тайна за семью печатями. Вначале меня интересовали только сверстницы. Потом – сверстницы или девушки помоложе. Может быть, слегка старше – раньше и такое бывало, теперь нет.

Когда мы встретились с Аной, мне было сорок пять, ей – тридцать два. Сейчас ей тридцать семь.

Интересно, что происходит с ундиной в сорок? А в пятьдесят? Сохраняет ли она свою дикую, своенравную прелесть? Я не видел Ану два года. Похожа ли она на ундину, как прежде?

Русалки не прощают предательства. Однажды храбрый рыцарь Гульбрант заблудился в лесу и вышел к морю. В хижине бедного рыбака увидел его приемную дочь Ундину и без памяти влюбился. Она согласилась на брак и ради любимого отказалась от дара бессмертия. Гульбрант клялся в вечной любви и обещал морской деве: «Дыхание каждого моего утреннего пробуждения будет залогом любви и верности тебе!» Клялся… А потом изменил. И Ундина отомстила ему: «Пока ты бодрствуешь, дыхание будет при тебе, но как только уснешь, дыхание покинет твое тело и ты умрешь». Живет ли еще в моем сердце Ана, не изменил ли я ей? Не покинет ли меня мое дыхание, когда я усну?

От своего племянника-школьника, заблудившегося в пубертате, я узнал о нынешней классификации девчонок: ботанки, широкие и шкурки. Тинейджеры не объясняют, что скрывается за этими кличками, попробую дать свое толкование.

Ботанки – преданные идеям прилежания и ревностного отношения к своим служебным и учебным обязанностям, в общем, хорошие, умненькие и не очень умненькие девочки.

Широкие – обычные девочки, некоторые – с косичками; некрасивые, или хорошенькие, или даже смазливые; заурядные или очень толковые; нескладные, мешковатые или ловкие, подтянутые; пухленькие или голенастые; с круглыми животиками, ножками иксиком, гадкие пышки или костистые худышки, с пупырчатой холодной кожей, с красными хотимчиками.

И наконец, шкурки. Что можно сказать о шкурках? Шкурки – они и есть шкурки. О них можно и должно много говорить. Можно и не говорить – все и так ясно.

Потом все эти нимфетки могут расцвести и превратиться в простенькие ромашки или в настоящие домашние орхидеи, а то и вообще стать дивными звездами, вызывающими всеобщий интерес и вожделение представителей сильной половины человечества.

Берем среднестатистического – как его вычислить? – обычного, нормального самца хомо сапиенс. Даем фотографию девочек из одного класса. Выпускниц вуза. Фото группы девушек типа офисного планктона, женского коллектива сотрудниц клиники в белоснежных халатах, подтянутых приемщиц у стойки ресепшен автоцентра, прилизанных сотрудниц банка. Просим ткнуть пальцем в самую хорошенькую. Он не всегда покажет ундину. Ундин мало. И они маскируются. Могут замаскироваться под любую: под ботанку, под шкурку, даже под широкую.

Чтобы увидеть, распознать эту разящую наповал, властную нимфу, надо иметь особо чувствительное сердце, огромную чашу, наполненную опытом скрытого страдания и затаенной тоски. Быть художником от рождения и немного сумасшедшим. Надо, чтобы в глубине чресл кипел и пузырился флакончик с языческим ядом, доставшийся нам по наследству с древнегреческих времен; чтобы огонь от него струился по чуткому хребту и чтобы его вспышки закрывали иногда красными сполохами твои глаза; чтобы в голове темнело от спорадических ударов сладострастной боли, вечно пылающей на кончиках пальцев, на горящих, пересыхающих губах, и там, там, везде, в том числе внутри, откуда, облизываясь, извиваясь и шипя, тянется ядовитая спиральная лента поднимающейся кундалини. И если в тебе это есть, тогда ты узнаешь ундину, спрятавшуюся под обычной внешностью среди обыкновенных женщин.

Ундины, конечно, довольно высокие. Хотя и не обязательно. Есть и среди них не очень рослые – не коротышки, конечно, но не выделяющиеся ростом среди обычных женщин. Но чаще она все-таки высокая. А остальное – как это объяснить? Обтянутое нежной кожей сухое лицо с острыми скулами, небольшим прямым носом и резко очерченным, решительным ртом, лебединая шея, острые локти и коленки, втянутый живот, сильные бедра и развитые, красивые плечи. И то, что обычно скрыто: необыкновенной красоты сердцевина, женское естество, отшлифованное, лишенное всего избыточного, доведенное до абсолютного совершенства. Вокруг ее земного тела под воздействием неизвестных нам, скорее чертовских, чем ангельских сил с хрустальными переливами дробится и ломается пространство. Есть еще много всего другого, не могу перечислить – не дают отчаяние, позорная неловкость, затянувшаяся до взрослого возраста юношеская рефлексия и бесконечная нежность, ком в горле и слезы раскаяния – в чем, собственно, раскаяния? – слезы стыда и счастья.

Вы скажете, что признаки русалки слишком необычны, их легко заметить, легко распознать? Нет, нет и еще раз нет. Рост, худоба, подтянутость – но это еще не все, это еще не нимфа, еще не дива речная или озерная. Что же главное мы должны увидеть и ни в коем случае не пропустить – может быть, предчувствие счастья?

Так и пребывает ундина, неузнанная, неоцененная, среди обыкновенных, пусть и очень милых женщин, сама не сознающая своего глубинного генетического отличия, но ощущающая собственную сказочную, нордическую магию.

Моя юная жизнь долгое время была разделена надвое длинной продольной трещиной. Почему-то теперь любят причину конфликта человека с самим собой определять на иностранный манер: «когнитивный диссонанс» и точка! Зачем нам использовать не очень понятную и ничего не объясняющую латынь? Куда проще сказать по-русски: «Сознание героя оказалось раздвоенным, он жил одновременно в двух мирах».

Эта трещина была во мне лет до тридцати, может, чуть дольше. Время лечит. Время и женщины. Время лечило меня. Но окончательно излечила Лера. Во всяком случае, мне казалось, что окончательно. Края раны сомкнулись, трещина заросла. Русалки таились еще в моем сердце, но они существовали скорее как неясный мираж, как подобие чудесной детской сказки, как мечта о заоблачных вершинах счастья, которые, может, и существуют где-то, но недоступны простым смертным.

Особый настрой моего хрусталика сохранялся довольно долго. Я легко схватывал боковым зрением: вот идет ундина, настоящая ундина. Отмечал и тут же забывал. Но когда встретил Ану, я понял: Аганиппа все время жила во мне затаенно, скрытно, неприметно, и, когда представился случай – Господин Великий Случай, – она выпрямилась и стала в полный рост.

Но это было потом. А пока я был юн и неопытен, пока все только начиналось. У меня были нормальные отношения и сношения с обыкновенными земными девчонками и девчонками, довольно быстро превращавшимися в теток. Бесформенные, расплывчатые, громоздкие или махонькие, неловкие, иногда туповатые человеческие особи женского пола, которые подпускали меня к себе и разрешали пользоваться собой, казались просто теплыми резиновыми заменителями того, что мне нужно было на самом деле.

Они виделись мне самками свифтовских йеху. Ограниченные стихийные неучи-манипуляторы, как бы деланые, но недоделанные… Игрушки небожителей, брошенные на полпути, изделия, не дошедшие до конца технологического цикла, неотшлифованные, не доведенные до уровня высоких образцов.

У каждой своей новой подружки я находил изъяны. Эта – слишком умна, просто зануда, у той вообще нет мозгов.

Что уж тут говорить о геометрии? Об особой дисциплине – чувственной геометрии, которую я для себя открыл. Короткие массивные ноги с толстыми щиколотками, тонкие мосластые ноги с просветом между ними. Арбузные груди, груди грушами Бере, беспомощные спущенные резиновые клизмочки вместо грудей. И волосы, волосы, волосы. На голове, как правило, ухоженные.

А все остальное? Боже мой: эти волосатые ноги, руки, подбородок, уши, неухоженные лобок и подмышки напоминали мне запущенный, заросший сорняками допотопный сад или огород. Что за грубые упругие черные или рыжеватые кудрявые растения с какими-то точечками и шершавостями, и это все там, где все должно быть идеально и изысканно!

Почему именно на лобке черные волосы имеют в основании такие черные точки, будто там, под этим упругим деревцем, в его корнях устроило себе домик, живет маленькое насекомое, которое кормится под этим деревцем и охраняет его от нежданных посетителей? Йеху, бедные йеху, они ведь ни в чем не виноваты. Мои случайные подружки не были виноваты в том, что какие-то побочные, не зависящие от них мелочи вызывали у меня внезапное отвращение к ним и немотивированное отталкивание!

Иногда я незаслуженно обижал их.

Однажды в сентябре, когда мой чудесный город погрузился в листопад, а брызги дождя вдохновенно рисовали причудливые узоры на стекле, томной походкой и под звуки старинного блюза в мою жизнь неожиданно вплыла прехорошенькой йеху бальзаковского возраста.

Ей было под тридцать пять, мне – около тридцати. Я навещал подружку, когда дома не было ни ее матери, ни дочки, девочки-подростка, и она оставалась одна, если не считать флегматичного дымчатого кота-перса, равно безразличного как к хозяевам, так и к гостям – откуда, интересно, у кошек эта ленивая уверенность, что именно они главные в доме, а все остальные существуют только для того, чтобы обеспечивать их не слишком разнообразные жизненные интересы? Так вот, в юности она, видимо, была преотменной шкуркой – вы не поняли, кто такие эти шкурки? – не знаю даже, как объяснить: чувы, телки, цыпы… Да и сейчас… Невысокая, очень складная, с небольшими изящными руками и симпатичными ножками. Огромные, широко поставленные светлые глаза, выходящие за пределы абриса лица, пикантная перемычка между ноздрями точеного польского носика, чуть припухлые манящие губы. Стремительная, летящая, временами таинственная, обещающая нечто неопределенное, сулящая новые ощущения и переживания, дразнящая. Все это можно было разглядеть и угадать в ней еще и сейчас. При всем этом шкурном антураже было в ней что-то и от ботанки: любила музыку, стихи, вообще все красивое. Такой необычный микс. Временами она казалась мне даже немного ундиной.

К сожалению, время никого не щадит, а к ней, моей бальзаковской пассии, оно было втройне несправедливо и безжалостно: слишком рано стала увядать кожа на руках и животе, да и под глазами появились уже мешочки, которые, правда, можно было еще скрыть на время с помощью лифт-кремов.

Женщина – понятие недолговечное, впрочем, как любое устойчивое выражение или афоризм. Вчера клевая чувиха, завтра потускневшая гирла, послезавтра – забытая и выцветшая фотография в старом альбоме. Впрочем, и о мужчине можно сказать что-то подобное: когда-то мачо, потом обрюзгший пентюх, потом выброшенное на свалку ординарное устройство для обрюхачивания.

Жизнь все расставляет по своим местам. Небольшая вечерняя усталость – и нет больше молодящейся щебетуньи. При ближайшем рассмотрении выясняется то, что не угадаешь с первого взгляда. Стройные ножки выше колен неожиданно превращаются в мясистые лядвии, аккуратно уложенные волосы не могут скрыть грубоватую смуглую кожу шеи (совсем не шелк и медовая сладость), а грудь… Тяжелая грудь, которая в молодые годы задорно рвалась наружу из тесно обтягивающих ее ковбоек и кофточек, грудь, которая была наверняка предметом вожделения всех вращающихся вокруг нее по своим орбитам мальчиков и разновозрастных командировочных и плейбоев, теперь уже, будучи в момент близости лишенной привычной упаковки, являла мне, скорбному наблюдателю сего таинства, свою истинную желейно-расплывчатую консистенцию. Да что говорить, нетрудно перечислить много еще чего другого, фиксирующего черты унылого и грустного образа, к которому в обычной жизни цепко приклеился стандартный ярлычок «красивой женщины».

Но кое-что у этой видавшей виды шкурки было еще очень даже ничего – и спинка, и две скругленные вершины ниже талии, и пикантные ямочки между вершинами этого ее Эльбруса и спиной. Так что вполне возможно было во время кульминаций наших встреч найти нужную диспозицию, чтобы моим глазам, особо жаждущим эстетических впечатлений, предстало в тот момент что-то действительно изысканное и духоподъемное.

И вот, когда я взгромоздился уже на вожделенный Эльбрус, когда предо мной открылся вид на безупречный склон выгнутой, как адмиралтейский мост, спины, завершающийся каштановым прибоем ее волос, когда я, словно петушок, добравшийся до любимой курочки, захлопал крыльями и мое горло исторгло крики восторга, когда над убогой обстановкой старой квартиры понеслась и загремела литаврами песнь победы в битве местного значения (чтобы дополнить картину и подчеркнуть торжественность момента, добавлю, что я оставался в это время в белой рубашке с галстуком, а брюки и трусы были приспущены, на них никак не повлиял общий подъем моего настроения, и под действием сил гравитации они довольно неопрятно опустились на мои туфли – «ш-шикярный вид», как бы сказал незабвенный Мишка Япончик, и я это тоже в какой-то момент осознавал в полной мере), когда этот петушок взлетал все выше и выше, я вдруг почувствовал укус неизвестного насекомого. Еще один, еще. В икру, в колено, в бедро.

Песня любви, прерванный полет, приземлившийся в грязь звездолет…

«Замечательный перс где-то подхватил блох от своих соплеменников, однако я-то тут при чем?» Боевой настрой мгновенно улетучился, и ваш покорный слуга, поспешно закончив для блезира так успешно начатую работу, быстро ретировался, не потрудившись придумать более или менее правдоподобных объяснений.

После этого позорного эпизода мой проснувшийся было интерес к шкурке старинного блюза был безвозвратно утрачен. Бедная, бедная йеху. Для нее внезапное и необъяснимое исчезновение милого друга с горизонта ее жизни стало, скорее всего, большим разочарованием; она имела, видимо, на меня конкретные матримониальные виды и надежды, которые, впрочем, и раньше никогда не находили позитивного отклика с моей стороны.

Сколько было подобных случаев – разных по форме, но одинаковых по сути. Потому что подобные нюансы – блохи домашнего любимца, не вовремя закипевший чайник со свистком, аплодисменты захлопнувшихся дверей или фрамуг, неправильный, по моему мнению, запах подмышек, неаккуратно выбритый лобок, неприятные любовные рычания вместо женственных стонов, стилистически грубоватое замечание «не заваливай меня», сказанное в разгар волнующей прелюдии, – все это было не самым важным. Главное – искра не высекалась. Тем не менее в моей жизни появлялись все новые йеху, и я продолжал прилежно исполнять подобающую в таких случаях рутинную работу.

Наверное, от этой близости, посещавшей меня с фатальной неизбежностью волн прибоя, набегавших на берег моря, я испытывал ощущения, мало чем отличавшиеся от тех, что получают от своих подруг обычные мужчины, сливающиеся с ними в бесконечном ритме фрикций и маленьких оргазмов, сотрясающих днем и ночью нашу грешную планету.

Что они могут знать? Испытали ли они хоть раз то острое и ядовитое блаженство, которое довелось испытать мне в объятиях настоящей ундины?

Для меня взрослое население планеты делилось не на два, а на три пола.

Мужчины, к коим я до сих пор себя отношу и к которым никогда не испытывал влечения.

Однажды, путешествуя с близким другом по Крыму (это случилось еще в наши юные студенческие годы) и не найдя в Алупке подходящего жилья, мы решили провести ночь в палатке на берегу моря. Романтическая затея. Под утро стало жарко, и мы наполовину выползли из спальников. В моем распоряжении оставались последние два сладких утренних часа, когда я, поворачиваясь с бока на бок, случайно коснулся плечом обнаженного торса моего друга.

В жизни не испытывал большего отвращения. Касаться обнаженного мужского тела можно на борцовском ковре, в бане, когда паришься. В остальном – для меня это строжайшее табу.

Так вот – мужчины и два женских пола. Обычные женщины и ундины. Для моей голограммы чувств не было проблем различать их. Анатомически разницы никакой, но разница между тем огромная – как между «влачением» и «влечением». Единственным объектом настоящих любовных порывов были для меня ундины. Появление на горизонте Аганиппы и ее обворожительных соплеменниц, наперсниц ее русалочьих забав, приводило меня в состояние, близкое к умопомешательству.